— Голова кружится? — встрепенулся электромеханик, — Так мы это на раз! Мне сестра положила в аптечку...
Я довольно невежливо толкнул его в бок:
— Проводи! Так надо!
Опираясь на Вовкину руку, я покинул каюту. К месту общего сбора мы гребли, выбирая людные тропы: мимо мостика, капитанской каюты.
Еще не спустившись по трапу к пяти углам, я понял, что Стас где-то тут. Он тоже услышал наши шаги. Звучавший внизу смех оборвался. Я принялся усиленно припадать на левую ногу и повис на Орелике.
Гости курили чуть сзади и в стороне, у открытого тамбура, ведущего на главную палубу. Я спиною почувствовал острые взгляды. В них не было ни зла, ни агрессии — холодное любопытство. Что я для конторских? — рутина. Есть дела, важнее, поинтересней. А ведь были сегодня в радиорубке, просканировали журнал, прочитали доверенности. Могли бы и насторожиться...
— Антон!
Я даже не вздрогнул.
— Анто-он!!!
— Слышь, Моркоша? — Вовка толкнул меня локтем, — тебя, вроде, кличут.
Я настолько вошел в роль, что с трудом обернулся, обвел горизонт блуждающим взглядом. Никого не узнав, сделал "ручкой" приветственный жест. Кто-то в моем подсознании понимающе ухмыльнулся.
В салоне кипела работа. Было душно и людно. Взглянув на мою рожу, старший механик поднялся со стула и подвинул его ближе ко мне.
— Что с ним? — удивленно спросил рыбмастер .
— Перепил, — пояснил Орелик, — с каждой минутой все больше охреневает.
Я сунул свой паспорт в чью-то протянутую ладонь и с шумом упал рядом со стулом. Сержант пограничных войск посмотрел на меня с подозрением: не наркоман ли? Уловив запашок застарелого перегара, успокоился и поставил отметку. Сразу несколько человек кинулись меня поднимать. А подняв, сопроводили в укромный угол и прислонили к стене. Там я и сидел со страждущим видом, прикрыв глаза, старательно изображая основательно "поплывшего" человека. Ничего, мол, не понимаю, не соображаю, на любые вопросы отвечаю невнятно, и невпопад. Иногда не отвечаю совсем. В глазах — единственное желание: доползти до кровати, упасть и уснуть.
Окружающее пространство тут же наполнилось гулом: всплесками мыслей, эмоций, несказанных слов. Я активировал внутренний фильтр, переключился на персоналии. Прежде всего — на Стаса. Он подоспел на шум и стоял теперь у дверей, разыскивая взглядом меня. В том, что деваться мне некуда, этот прожженный волк нисколько не сомневался. Его беспокоило, что таблетки действуют "как-то не так".
Примерно оттуда же доносились незнакомые голоса. Я прислушался:
— Вижу, что это огнетушитель... Онищенко, посвети... а в огнетушителе что?
— Мне-то почем знать? — недовольный голос старпома.
Ага, это таможня, досмотровая группа. Все общие территории по приходу прочесываются мастерами корабельного сыска. Общие — значит, ничьи. Если что-то найдут, никто персональной ответственности не понесет. Огнетушитель у нас в нише, на переборке, напротив каюты Виктора Аполлоновича. Значит, начинают оттуда
— Онищенко, запиши: коробок из-под спичек, а в нем две купюры по сто долларов. Чьи деньги, товарищ старший помощник?
— Американские. А чьи конкретно, мне почем знать? Может, они уже года два здесь лежат?
Ого! Кажется, таможню можно поздравить с почином. Не часто они вскрывает огнетушители. Только когда знает конкретно, что там что-то есть. Не перевелись еще в экипажах штатные стукачи. Как они, интересно, держат связь со своими работодателями, если эфир у меня под контролем?
— Антон, эй, Антон! — чей-то локоть воткнулся мне в ребра. — Спишь, что ли? Тебя спрашивают!
Я встрепенулся, поднял глаза.
— Оружие, боеприпасы, наркотики? — обращаясь ко мне, переспросил представитель таможни.
— М-м-м? — промычал я, до конца не врубаясь, что бы это могло значить? Неужто подбросили?!
— Да нет у него ничего: ни денег, ни совести, — успокоил начальство кто-то из моряков.
— Нет, — подтвердил я и снова упал на пятую точку.
— Оружие, боеприпасы, наркотики? — опять повторил чиновник, переводя взгляд на Виктора Аполлоновича.
— Та вы шо? Откуда ж им взяться?
Реф суетится. Своими повадками, хитрым взглядом и, особенно, бородой, он смахивает на Мефистофеля.
— Почему не указано, что нет таковых? — таможенник долго смотри в бесовские глаза, верит. — Вот здесь, аккуратненько, возьмите и допишите!
Насколько я понял, вопрос шел по кругу. Значит, дело идет к концу. Каждый из нас имеет последний шанс "чистосердечно раскаяться". Самое время вытащить из заначки "левый" товар и "тебе ничего не будет". Все, что не отражено в декларации, с этой секунды считается контрабандой.
Если честно, трудно с нами служивым людям. В
экипаже полный интернационал. От водки и сала никто еще не отказывался и русский язык вроде бы разумеют. Но не все в полном объеме. Взять, например, Матлаба-Гурбан-Оглы — нашего матроса без класса. Он натурально спустился с гор и подался в моря с единственной целью — заработать на калым за невесту. Он с месяц назад телеграмку ей настрочил: "Минэ пирход Акурэр 27 июул". Можно представить, что такой человек может сделать с декларацией, выдаваемой в единственном экземпляре. Ведь это — бланк строгой отчетности.
О таможенниках в рыболовецком флоте ходит много легенд. Распускают их сами же мастера корабельного сыска. Дескать, как ты не прячь — а все равно найдем. Уверяю вас, что это не так.
В бытность мою на "Рузе", подошли к нашему капитану представители Ленинградской таможни. Хотим, де, устроить учения для молодежи, проверить квалификацию, показать мастер-класс. Пособите, мол, Юрий Дмитриевич, спрячьте на судне лишнего человека, а они его будут типа искать. Ну и, само собой, магарыч на стол. Дабы подогреть интерес, ударили по рукам: найдут — не найдут, а если найдут, то как быстро.
Наверное, на кону стояло что-то серьезное. Жуков собрал экипаж, проинструктировал:
— Условия приближены к боевым: прячьте так, чтобы не нашли, а за водкой дело не станет.
Для чистоты эксперимента "лишнего человека" решили избрать из наших. Им стал матрос Серега Ширшов.
— В нашем деле главное — интуиция! — напутствовал молодых начальник ленинградской таможни. — С Богом, сынки, поехали!
Минул час. Наставники молодежи ехидно посмеивались. На исходе второго часа стали испытывать легкое раздражение. Поисковые группы обшарили пароход, простучали все переборки, вскрыли горловины цистерн, но никого не нашли. Высокие гости обеспокоились, но виду не подавали. Продолжали выпивать и закусывать.
— В нашем деле главное — интуиция, — сказал, наконец, начальник таможни. — Не умеют ловить мышей — пусть работают без обеда.
— Пусть работают, — со скрытой издевкой сказал Жуков, — до вечера далеко. Мы своего, кстати, уже покормили.
Тут их, что называется, крепко заело.
— Подъем, мужики! — мрачно сказал кто-то из ветеранов. — Пора прекращать эту комедию. Не иголку ведь ищем, а человека. И где? — на серийном сухогрузе польской постройки! Кто не знает эту коробку как свою собственную квартиру, прошу поднять руки. Нет таковых? Тогда за работу! Дело нашей профессиональной чести разыскать условного нарушителя государственной границы СССР в кратчайшие сроки. Тем более, ящик мы с вами уже проспорили.
Старая гвардия без разведки ринулась в бой. Впрочем, ничего нового в области тактики и стратегии они не внесли. Все так же проверялись на слух переборки, повторно вскрывались горловины и люки. Когда дело дошло до отверток, и сваек, Жуков не выдержал:
— Не стоит ломать интерьер. Нарушитель находится на открытом пространстве.
— Наши люди ходили вокруг него и не смогли обнаружить? Вы это хотите сказать? — уточнил начальник таможни.
— Как минимум, три раза, — подтвердил капитан.
— Покажите. И я вам поверю.
Серега Ширшов стоял на палубе верхней надстройки. Был он накрыт брезентовым чехлом от пелоруса, который для пущей правдоподобности был принайтован двумя линьками. Кроме него там, собственно, почти ничего не было: корабельная мачта, антенна локатора, да пара репитеров гирокомпаса.
Об этих учениях долго потом ходили легенды в Ленинградском порту. Все, кроме нас, удивлялись. А чему удивляться? Человек существо разумное. Ему сказали стоять тихо — он и стоит. Вы попробуйте спрятать на судне пару живых обезьян. Вот это задача не для средних умов.
Года четыре назад "Руза" стояла на африканской линии, трелевала в порты Прибалтики эбен — черное дерево. Мартышек в том Камеруне, что в Архангельске снега. Вот мужики и наловчились их провозить, минуя таможню без всякого санитарного паспорта. Любители южной экзотики хватали товар на ура, по очень приличной цене, с доплатой за риск.
Секрет был до неприличия прост. Когда мартышки осваивались в новой для себя обстановке, приходил человек в зеленой фуражке. Он брал в руки широкий солдатский ремень, и бил обезьян смертным боем. Они, естественно, прятались. Дорога домой длинна, обезьяний умишко короток. Все плохое забывается быстро. Мартышки теряли бдительность, но опять приходил человек в зеленой фуражке, чтобы начать новую экзекуцию. И так несколько раз, до прихода в родной порт.
Там, как обычно, на борт поднимались таможенники в окружении пограничников. Это, как минимум, шесть зеленых фуражек. Вот тут-то, согласно учению академика Павлова, и срабатывал условный рефлекс. Обезьянки боялись даже дышать. Мужики потом диву давались: в каких потаенных местах пережидала лихо их хвостатая контрабанда?
В общем, любая задача человеку по силам, если решать ее творчески. Взять того же Виктора Аполлоновича. Вот черти его понесли вскрывать этот огнетушитель! По нему ногтем щелкни — дурак догадается, что он пуст. А почему пуст, если месяц как перезаряжен? Подобный вопрос влечет за собой действие, а действие — это непредсказуемость результата. Вот взял бы он клейкую ленту и прикрепил свои деньги по обратную сторону стенда с портретами членов Политбюро. Таможенник бы трижды подумал, прежде чем сунуть туда свой нос...
Скоро берег. Народ воспарял духом. В салоне все чаще звучали шутки и смех, но шире всех, мысленно, улыбался тот самый сержант, что ставил отметки в паспортах моряка. Парню через месяц на дембель, на душе играют оркестры, он весь в розовых перспективах. И девчонка вроде бы дождалась — до сих пор пишет, и служба не самая трудная — каждый день новые впечатления. Пора думать о будущем. Хотелось бы расспросить этих суровых дядек о флотском житье бытье, о милостях рыбацкой фортуны, о деньгах, которые, если верить слухам, они загребают лопатой, но нельзя! Рядом с ним суровый и нелюбимый начальник.
Лейтенант-пограничник — типичный педант и зануда, сложил паспорта в аккуратную стопочку, еще раз пересчитал и сверил с судовой ролью. Потом потянулся за своей зеленой фуражкой — грозой обезьян и стряхнул рукавом с околыша невидимую пылинку.
— Расходитесь, товарищи, по каютам! — громко скомандовал он. — Приготовьте личные вещи к досмотру!
Лейтенант потянулся за зеленой фуражкой, сержант потянулся за лейтенантом, а следом за ними из салона потянулся народ, жаждущий покурить. С другой стороны узкого перехода, что из камбуза ведет в коридор правого борта, вклинилась прямо толпу досмотровая группа. Таможенники стремились проникнуть в салон по свои бумажным делам. Да на пару секунд припоздали. Их понесло, закружило. Кто-то упал. Стоявший поблизости Стас бросился было на помощь, но и его подхватило общим круговоротом. В дверях обозначилась плотная пробка. Те, что шли впереди, резко затормозили. Задние, наоборот, напирали.
В мою сторону никто не смотрел. Это и есть шанс, момент для рывка. Через раздаточное окно я ужом проскользнул на камбуз, а оттуда уже — в кладовую сухих продуктов. С полки, в которую я уткнулся плечом, что-то свалилось и, бренча, покатилось по палубе.
На шум из каюты выглянул встревоженный повар. Роняя со щек мыльную пену, грозно спросил:
— Ще там за лягущатник?!
Пару минут постоял, прислушиваясь. Не дождавшись ответа, достал из кармана тяжелую связку ключей. Дверь в кладовую захлопнулась, ощетинилась стальными запорами. Щелкнул амбарный замок. Я покинул свой темный угол, удобно устроился на мешках с вермишелью и рисом. Пора собирать камни.
— Эй, ты, — с надеждою прошептал я, — который в моем теле, приготовься на выход. Молчишь? — ну и дурак. Если что-нибудь напортачу, отвечать будем вместе.
— Уж как-нибудь сам, — отозвался мой давешний гость.
Ладно, не обессудь!
Когда-то я многое знал. Память об этом знании стала путеводной звездой, тем горизонтом, к которому я стремился всю жизнь. Она поднимала меня по ночам, заставляла рычать от бессилия и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Многое приходилось осваивать заново. Прятать предметы в прошлом я учился года четыре, ценой бесконечных проб и ошибок. После таких вот, локальных успехов летал, как на крыльях. Казалось, что самое трудное уже позади. Но, сравнив пройденный путь с тем, что осталось, опять опускал руки и во всем виноватил деда, хоть внутренне давно уже понял и оценил его дальновидность. Он, конечно же, был стопроцентно прав, ограничив мои возможности, оставив взамен перспективы роста. Детский разум — есть детский разум. Кто знает, что мог бы он натворить, без своевременной блокировки? Но с другой стороны, куда бы я смог шагнуть без черных провалов в памяти? — ох, далеко!
Полноценным хранителем сокровенного звездного знания я бывал только во сне, в присутствии деда, в условиях, исключающих всякий риск. Замкнутый круг обретений и новых потерь лишил меня главного — уверенности в себе. Даже сейчас, растоптанный и загнанный в угол, я, как слепой, не мог без поводыря. Было страшно разрушить то, что должен хранить.
Мой виртуальный двойник внутренне ухмыльнулся. Он, понятное дело, не разделял моих опасений, ибо были они для него делом привычным и будничным.
— Не дрейфь, — прозвучало в сознании.
Я судорожно вздохнул и замкнул линию перехода.
Свет. Всепроникающий луч насквозь пронзил железные своды нашей железной коробки. Увлекая меня за собой, рванулся вперед, к границе звездного неба, туда, где мерцает в ночи осевое созвездие Мироздания.
Если взглянуть изнутри, это светлая пустота без центра и без границ. Я и есть этот свет, я почти невесом, но вторгаюсь в нее, как глыба, брошенная в озерную гладь. Пустота наполняется гулом, порождающим многократное эхо. Как будто сотни Сизифов, где-то на окраине Мироздания, уронили округлые валуны. Этот грохот становится ближе, нарастает по звуку, в нем скрыта немая угроза. Я кричу, как пароль, свое звездное имя и гром отступает, становится беззлобным ворчанием. Теперь пустота наполняется синью — синим светом в исконной его чистоте. Все вокруг приходит в движение. Синева расползается, становится гигантской мозаикой с белизной по краям разлома, она ускоряет свой бег.
Теперь это выглядит, как белые округлые диски, как двусторонние зеркала. Они окружают, отражают меня и друг друга. Так выглядит время в статическом состоянии. Не я в нем — оно во мне.
— Антон, нам пора, — напомнил двойник.
