Дело было в один из питейных дней. Судно стояло в беспросветном ремонте. Давно и решительно выветрился запах застарелого перегара. И вдруг! с неба упали деньги — доплата за прошлогодний креветочный рейс, со всеми из этого вытекающими.
С утра поправлялись головы, подводились итоги. Повар гремел кастрюлями, "матюкался". Все у него валилось из рук. Валька всегда пребывал в состоянии "бодрого бодуна", был чужд пораженческих настроений. У народа, естественно, возникли вопросы: что, да как?
— Кощ-щмар, мужики! — честно признался Морж. — Я сам себя перестал уважать.
— ???
— Ходил на охоту в "Рваные Паруса", — хмуро продолжил Валька и пояснил, — там контингент побогаче. Все, вроде бы, правильно сделал: пил только шампанское, налегал на закуску, а получилась лажа.
Принесли, поднесли еще. Постепенно стенания повара вылились в плавную речь.
— К шапочному разбору, — рассказывал он, — мужики, как всегда, набрались. Разборки пошли, мордобой. Я, стало быть, король. Дамочку прицепил какую хотел, в глазах у нее желание и решимость. Едем в такси, и тут я почувствовал: что-то не то съел. В животе — перестройка. Режет его, пучит, газы наружу рвутся.
Х-х-осподи, — думаю, — пропаду! Только виду не подаю, стишки, анекдоты рассказываю, а сам чуть ни плачу.
Заехали черт те куда. Дамочка встрепенулась, на пятиэтажку показывает:
— Вот здесь, — говорит, — сестренка моя живет. Если свет на кухне горит, значит, дома она. Встретимся в другой раз. Если нет — зайдем на минутку, кофе попьем...
— Теперь это, стало быть, называется "кофе попить", — мрачно заметил кто-то из моряков.
На него тот час же зашикали, замахали руками.
— А я себе думаю, — Валька поднял страдающие глаза, — Х-х-хосподи, да хоть бы там что-нибудь с электричеством!
Поднимаемся мы с ней на четвертый этаж, открывает она дверь своим ключиком.
— Ты, — говорит, — в комнату проходи, а я пока чайник поставлю.
Вот он, думаю, шанс! Залетаю я, братцы, в комнату, дверь коленкой прижал, и — др-р-р!!! Дух перевел и опять — др-р-р!!! Запах, чувствую, не чижелый, а вдруг?! Снимаю я, братцы, пиджак, и в воздухе им машу.
А тут и дамочка с кухни:
— Ты что, — говорит, — сидишь в темноте?
И выключателем — щелк! — а там! Братцы мои, а там... еёная сестра лежит с мужиком в кровати. Приподнялись обои на локотках, и оттакенными глазами на меня смотрят!
Когда изложение докатилось до кульминации, Стаса согнуло так, что он чуть не свалился со стула. Игорь стучал по столу правой ладонью и хохотал. Только Никита остался серьезен глазами, лишь делая вид, что смеется. Недаром я его опасался больше всего.
Пора было подавать признаки жизни. Старлей должен был убедиться, что он ловкий мужик, и труды его не пропали даром. Никто не заметил, что я кружку с отравой я поставил под стол, загнал ее ногой под диван и подменил на ту, из которой пил Сергей Павлович, а ему подсунул пустую, из которой наливали Моржу. Гости все еще хохотали.
Не дожидаясь призывов "выпить за это дело", я поднял голову, нетвердой рукой ухватился за кружку, чуть не опрокинув ее. Смех прекратился. Ловцы человеческих душ чуть было не ахнули. То-то же, гады!
Раскачиваясь, я выцедил содержимое, закашлялся и сдавленно прохрипел, обращаясь к Сереге:
— Поплохело мне. Пойду, проветрюсь. А это, — я взял со стола нетронутую бутылку, — Орелику отнесу. Пусть тоже порадуется.
— Шел бы ты лучше спать, — сказал капитан. — Чуть что, я тебя разбужу.
Ну, как же! Нашел дурака.
Супротив моего ухода гости, естественно, не возражали. Никита, с молчаливого согласия Стаса, вызвался меня провожать.
Уколоть его, что ли, для верности? — вовсю сомневался он, лелея в кармане заряженный шприц.
Здоровенный старлей сделал попытку увлечь меня за собой, в сторону моей одноместной каюты. Я, молча, вцепился в поручень. Он попробовал поднажать, но на мостике хлопнула дверь, раздались голоса. Вниз спускался кто-то из вахтенных. И Никита смирился. Я заскользил вниз, соплей растекаясь по трапу, а он семенил рядом, скромненько так, поддерживая меня под локоток.
У "пяти углов" курила толпа. Мое возникновение встретили шумными возгласами.
— Не забудь про аккумулятор! — сказал я Орелику и упал.
Меня затащили в каюту электромеханика, принялись водружать на верхнюю койку, а я сделал все, чтобы никто из матросов не сачковал.
Глава 6
Наконец-то я остался один. Внезапно разбогатевший электромеханик умчался делиться своей нечаянной радостью и даже, на что я в тайне рассчитывал, запер дверь каюты на ключ. Он раньше ходил в "Тралфлоте", а там так заведено: "если хочешь жить в уюте, пей всегда в чужой каюте".
Нет, это я здорово сделал, что спрятался здесь. У курилки всегда много народу и проникнуть сюда незамеченным не рискнет даже Стас. Понял это и мой провожатый. Он неловко потоптался на месте, сделал пару безуспешных попыток "встрять в разговор" и ушел восвояси, шлепая тяжелой рукой по поручню трапа.
Итак, сомнений не остается. Игорь, Стас и Никита пришли за мной. Пришли очень сложным путем, транзитом через подводную лодку. Узнаваемый почерк конторы и, лично, Мушкетова. Вот и накрылась моя тихая гавань. А всего-то хотелось быть как все, не высовываться, детишек растить, ходить на работу, рассказывать пошлые анекдоты, поверхностно рассуждать о политике.
Я лежал, задыхаясь от ярости. Родина! Милая моя Родина! Не трогай меня, сука, не изводи! Дай мне дышать, просто дышать! Живи себе дальше, как хочешь, страна иуд, и непуганых идиотов! Мне, как и всем, насрать на твои властные заморочки. Все давно уже поняли главное: За великое счастье родиться в России, нужно платить вечным стыдом за тех, кто ей управляет!
— А ну-ка, мальчишка, полегче, — выплыл из памяти голос отца, — нервишки побереги! Водку жрать да сирот по стране плодить — это мы, значит, всегда с дорогой душой. А чуть что не заладилось — сопельки распустил: Родина виновата! Ну-ка скажи мне как на духу: где ты чаще бываешь, в ресторане, или спортзале? Молчишь? То-то же! Из тебя на сегодняшний день Морской черт, как из дерьма разрывная пуля. Не я ли тебе говорил: ешь, спишь, гуляешь по улице — помни: на тебя никогда не прекратится охота. Это твой крест. Поэтому, хочешь жить — сам становись хладнокровным охотником. Выплевывай разные там антимонии, как пистолет отстрелянные патроны. А если невмоготу, милости просим ко мне на кухню. Внимательно выслушаю, налью даже рюмочку коньяку...
Когда отец заводился, он начинал суетливо сновать по замкнутому пространству, от холодильника — к плотно зашторенному окну. Смешно припадая на раненую ногу, он как бы стремился догнать ускользающую мысль и, лишь настигнув ее где-то на полпути, круто разворачивался на носках, весь подавался в мою сторону и начинал разрубать воздух ребром раздвоенной, как копыто, ладони.
— Пора стать машиной, — ревел он голосом артиста Высоцкого, — железной, расчетливой, холодной машиной. В жизни как в уличной драке: можно бесчисленное количество раз уходить от удара, отступать, ставить блок. Ты не устанешь, если делаешь эту работу механически, с отсутствующим взглядом, если ты повинуешься неосознаваемым импульсам свыше. Обстановка, ее изменения, маневры противника — все это вторично. Разум далеко в стороне, вместо него опыт и выучка. Но стоит только подумать: Боже мой, их же четверо! — и все, кранты! В активе одна надежда: на реанимацию...
Где ты сейчас, отец? Жив ли?
Этот тревожный звон опять налетел ниоткуда — неуловимо возник из легкой вибрации корпуса. Легкие снова заклинило. Но пропахший соляркой воздух, продолжал проходить сквозь тело в заданном ритме дыхания, освежая сердце и мозг, трепетавший на грани обморока. Из далекой пространственной точки с каждым вздохом, каждым биением сердца нарастал, надвигался огромный огненный шар насыщенного красного цвета. В голове потемнело, как будто бы я глянул на солнце сквозь приоткрытые веки. Впрочем, видел все это я уже не глазами, а всем своим существом, распыленным на мыслящие субстанции. Каждая из пылинок была переполнена ужасом, болью, непониманием. И все это море эмоций эхом отдавалось во мне — центре сосредоточения, существующем отстраненно.
Стремясь сохранить остатки рассудка, я куда-то рванулся, упал и... увидел себя со спины, застывшего в центре каюты в позе баскетболиста, атакующего кольцо. Пространство вокруг меня было окутано плотным розоватым туманом. В нем, то вспыхивали, то угасали зеленоватые огоньки.
Да, это был, несомненно, я — все признаки налицо — обалдевший, испуганный олух в спортивных штанах, стоптанных тапках, и видавшей виды рубашке. На удивление, или другие эмоции сил у меня уже не осталось.
Туман постепенно схлынул, и нас в каюте осталось двое: я, по-прежнему оккупировавший верхнюю койку, и... я же, застывший в тесном загоне между столом и самодельным диваном. Часы над столом флегматично тикали, но секундная стрелка оставалась на месте.
— Интересно, есть ли у него тень? — растерянно вымолвил я, почему-то озвучив именно эту фразу из целого вороха самых фантастических мыслей.
— Интересно, есть ли у него тень? — произнес этот тип, в унисон, старательно передразнивая все мои интонации.
Ох, и сволочи эти подводники! Все-таки изловчились, подсыпали в кружку со спиртом какую-то гадость. Странно как-то она действует — таких ярких галлюцинаций мне еще видеть не доводилось. И, главное, знаю, что это мираж, фантом, безмозглая кукла из воздуха...
— Сам ты фантом!
Слова прозвучали в моей голове, моим же, заметьте, голосом. Тут что хочешь можно подумать, но, скорее всего... как там, в песне поется? "Тихо сам с собою я веду беседу!". Это не он мне ответил, это я произнес за него. Вон, даже губы не шевелятся. Да и ответ слишком уж очевиден, из моего лексикона. Скорее всего, он зародился в сознании чисто автоматически.
Тот же голос хихикнул, и опять зазвучали слова:
— Насколько я понимаю, получка тебе без надобности. Все равно уезжаешь. А я еще не развелся. Так что спасибо тебе от всей нашей дружной семьи!
Нет, такого я точно подумать не мог!
Тем временем, этот наглец по-хозяйски устроился на диване, взял со стола открытую пачку "Ватры", достал сигарету и закурил.
Сказать, что я удивился — значит, ничего не сказать. С минуту я, молча, пожирал его взглядом. Где-то там, на периферии мозга, каждая новая информация тщательно взвешивалась, выстраивались логические цепочки. Опровергались и перечеркивались тупиковые варианты.
Во, попал! — лихорадочно думал я. — Оно говорит, да еще и курит! Да нет, так не бывает! А если это не форма шизофрении? Значит, произошло раздвоение, временная накладка. Интересно, по чьей воле, надолго ли и зачем? Неужели хранитель должен уметь и это? Упаси Господь, Орелик нагрянет... куда прятать этого типа? Впрочем, то не мои проблемы. Пусть сам испарится, вернется в то время, откуда пришел.
Не прерывая процесс осмысления, я задал самый емкий для таких ситуаций вопрос:
— Ты кто такой?
— Проняло! — констатировал мой двойник с ехидной усмешкой. — Крепкий табак, даже волосы шевелятся. А ты ведь, Антон, сам обо всем догадался. Просто держишь в уме: если я продублирую все твои мысли вслух, у тебя к ним будет больше доверия. Так вот, можешь не сомневаться, я — это действительно ты, существующий в другой вероятности. Только это не раздвоение. Нет в языке, на котором мы с тобой говорим, словесных значений тому, что произошло. Правда, еще четвертое поколение Хранителей называло нечто подобное "Путь Прави". И мне сейчас кажется, что я, вместе с тобой, по нему прошел.
Последняя фраза прозвучала довольно хвастливо.
— Поздравляю! — сказал я со скрытым сарказмом. — Ну, и как, не трясло?
А про себя подумал: есть собеседник, есть интересная тема. Пусть он трижды галлюцинация, почему бы не пообщаться? Врет, вроде, складно. Вот только насчет Пути Прави имеется встречный вопрос. Дед говорил по-другому: "Добро считает, что день это хорошо, а ночь — плохо. Зло утверждает, что ничего кроме ночи и быть не должно, а правь знает, что за ночью должен приходить день. И если этот круг разрывается, то все в этом мире не так".
— Слово есть твердь. Сочетание слов — ступень. Чтобы распахнуть горизонт, нужно сначала встать на нее, — прервал мои думы двойник. — Путь Прави открылся тебе в момент Посвящения. И ты это должен помнить.
Как наяву, я увидел со стороны мрачные своды пещеры, отблески пламени и себя, распростертого на каменном ложе.
— Все было немного не так, — возразил я. — Куда подевались теплые, мягкие шкуры? И вообще... здесь я почти взрослый, а дед говорит совсем по-другому.
— Ничего удивительного, — улыбнулся двойник, — Так будет со мной, ведь я из другой вероятности. Тут важно другое: каждый из тех, чьи факелы горели в пещере, оставил тебе в подарок нечто свое, особенное. То, что знал и умел лучше других. И если с тобой что-то случится, эти знания безвозвратно исчезнут. Вот почему я здесь.
— Как они могут исчезнуть? Ты ведь тоже последний Хранитель?
— И да, и нет! — почему-то смутился он. — Да, потому, что я помню все, что случилось с тобой, а нет — потому, что я существую в другой вероятности.
Что ни фраза, то повод задуматься. Этот тип знал значительно больше меня. В то же время, он утверждал, что мы с ним единое целое. Он помнит, а я не помню. Все скрыто за черной завесой. Иногда вижу сны, которые всегда забываются. Просыпаешься утром с ощущением покоя и счастья, но не знаешь, чем эти чувства вызваны...
Клон, молча, впитывал информацию. Между делом, он снова полез в открытую пачку, достал сигарету.
— Особо не зверствуй, — попросил я его, — не надо грабить Орелика. — Если очень приспичило, поищи в нагрудном кармане. И меня можешь угостить. Никогда не курил клонированный табак.
Это был тонкий намек на толстые обстоятельства. Второй экземпляр моего "я" задохнулся от возмущения и замолчал. Я слез с верхней койки, пристроился рядышком с ним на диванчике.
— Если ты что-то помнишь, может, попробуешь рассказать? Как у тебя со словарным запасом? Если рубашку такую же носишь, значит, должен писать стихи. Или слабо?
— Причем тут рубашка? Если хочешь, я вообще растворюсь в воздухе, или спрячусь в твоем теле. Между прочим, еще вчера я этого не умел, а завтра забуду. Ведь это твои навыки. Съел?
— Значит, слабо!
— Стихи я не сочиняю, — сердито отплюнулся он, — а просто записываю. Они сами приходят в голову, как будто бы кто-то надиктовал.
— Вот и давай, своими словами... мысли, эмоции. Все, что сейчас стукнет сейчас в твою тупую башку. Какой он, Путь Прави? Много ли на нем вероятностей?
— Ладно, — согласился двойник — попробую объяснить. Понять — все равно не поймешь, может, хоть что-то вспомнишь? Представь себе маленькую петлю в бесконечном клубке Мироздания. Там нет ни границ, ни граней. Там нет ни добра, ни зла в человеческом их понимании. Там все существует вне эталонного времени, вне оценок стороннего наблюдателя. Это и есть Путь Прави — акупунктурная точка пересечения двух наших Вселенных, наложенных друг на друга — одна навстречу другой. Отсюда заглянуть в будущее так же просто как вспомнить прошлое. Ведь время — всего лишь скользящая линия перехода из одной такой точки в другую. Петля за петлей: настоящее, прошлое, будущее — такими стежками и вышит Путь Прави. Здесь каждый реальный миг обусловлен жесткими рамками: с одной стороны общим и личным прошлым, перетекающим в память, с другой — интуицией — точно такой же памятью, только о будущем. Но все это в узких пределах одной вероятности, одного эталонного времени, где нельзя ничего изменить. Изменения канут в новую вероятность, а тело времени прирастет новыми клетками. Отсюда библейское "не возжелай зла". Ибо посылом своим, человек создает сгусток черной энергии в новом вероятностном поле. Особенно лихо это получается у тебя. Твоя интуиция — это не память о будущем, а черт знает что! Звезды устали тебе помогать. Ты плодишь вероятности как кролик потомство. А все почему? — между нами нарушена межвременная связь, потому что ты все забыл и практически перестал быть Хранителем. Что помешало тебе вернуться в пещеру и снова пройти обряд посвящения? Не было времени, денег?
