— Ты, — я не находил слов. — Что ж ты наделал, падла вербованная?! Зачем ты нацепил этот лепень, сейчас ведь не холодно?
— Не верещи! — наконец-то он отдышался. — Это Стас приказал, проверяя мою моторику. Ну, не мог я ослушаться, не вызвав его подозрений. А тебе жалко, что ли? Или больше надеть нечего?
— До тебя еще не дошло? — окончательно взвился я, — Эта вещь из реального времени. Или тебя этому не учили? Мы с тобою исчезнем, а она останется здесь. Надо прятать.
Пошарив по окрестному дну, я нащупал кусок чугунной трубы. Жалкие лохмотья, бывшие когда-то модной одеждой, обрели в ней вечный покой под толстым слоем жидкого ила.
— Ну, все, разбегаемся, — скомандовал я, без всякой надежды дождаться ответа. — Прощай! В любом случае, ты вел себя молодцом!
— А можно, — последовал робкий вопрос, — я еще хоть чуть-чуть побуду с тобой?
— Дело твое, — сказал я без задней мысли. — Земля большая...
На поверхности продолжалась неразбериха. Сигнал "человек за бортом" подхватили соседние суда. Он все громче сливался в единый непрекращающийся звон. Со всех концов порта к причалу номер один торопились люди: грузчики, рыбообработчики, крановщики, экипажи соседних судов. Всех их — трезвых и пьяных — сплотил сейчас единый порыв: спасти человека. Только у Жорки и у его подопечных были другие планы. Для них ситуация начала попахивать жареным. Первыми это почуяли Игорь, Никита и Стас. Они прекратили орудовать пожарными баграми, повесили их на штатное место, и теперь наблюдали за происходящим через тонированные стекла микроавтобуса. Еще бы! Стремительно разрастающуюся толпу начали разбавлять, нежелательные для них, лица. Подводники понимали, что толпа — это сложный взрывной механизм, от которого лучше держаться на расстоянии.
На судно бегом возвращались все те, кто не ушел из диспетчерской в город. Боцман Гаврилович, уже умудрившийся крепко поддать, все порывался раздеться и броситься в воду.
— Пустите меня, засранцы, — кричал он милиционерам, пытавшимся его удержать, — в бой идут лихие гондурасцы!
Гавриловича собрались было вязать и вести в сторону проходной, но тут появился Сергей Павлович. Вид у нашего капитана был болезненный, взгляд потухший. Он тихо и вежливо пояснил стражам порядка, что судну предстоит срочно очистить причал, некоторое время поработать буксиром, чтобы метров на тридцать вперед передвинуть спасатель, у которого, как только что выяснилось, возникли проблемы с главным двигателем, а сделать это силами одной вахтенной службы практически невозможно и без боцмана просто не обойтись.
Услышав и осознав, что все это нужно для обеспечения безопасности водолазных работ, получив по червонцу на рыло, "засранцы" ушли. Лихой гондурасец Гаврилович переоделся в робу и принял общее руководство над швартовной командой. Вскоре его силуэт замаячил на полубаке.
К освобождаемому причалу подтянулось береговое начальство. Кто-то начал составлять протокол. Оперативно подъехала машина с водолазами, их оборудованием. Никто не знал, что делать, с чего начинать. Хитрющий Жорка мгновенно оценил ситуацию и принял на себя общее руководство. К нему потянулись срочные линии связи от разного пошиба чиновников: и средней, и лохматой руки.
Великорусское разгильдяйство просматривалось во всем. Сначала, никак не хотел запускаться компрессор. Потом забастовали фонари освещения. — они почему-то не зажигались под водой. Наконец, первая пара "ихтиандров" погрузилась на дно. Только тогда выяснилось, что давно начался прилив, что сильное подводное течение несет их прямо под сваи, что "клинит" воздушные шланги. Как итог, "более детальный" осмотр места происшествия решили отложить до утра.
Устинов настолько вошел в роль, что сам капитан рыбного порта стоял перед ним навытяжку. Даже старшина водолазной команды, отрапортовав, козырнул, не выпуская из правой руки единственную добычу сегодняшнего дня — мою окровавленную шапку, заботливо упакованную в стандартный пакет для вещдоков. Боялся, наверное, потерять.
Группа захвата, как стая, потерявшая след, кружила неподалеку.
И вдруг, зазвонил радиотелефон. Теперь уже сам Жорка, втянув голову в плечи, перед кем-то отчитывался, оправдывался. Судя по морде, доставалось ему крепко. Как ни странно, именно эта словесная экзекуция, придала ему еще больший авторитет в глазах берегового начальства.
Дав "отбой" водолазным работам, Устинов нырнул в микроавтобус, пару минут пошептался со Стасом. Тот, судя по жестам, с чем-то не соглашался. Жорка махнул рукой, выскочил на причал, подозвал одного из своих волкодавов, вручил ему многострадальный пакет и приказал отправить на "срочную, всестороннюю и очень тщательную экспертизу". Не поверил, сволочь! Все-таки, он не поверил! Это было самое главное из того, что мне оставалось выяснить.
Пора возвращаться. Окинув происходящее единым всепроникающим взглядом, я окончательно замкнул линию перехода.
Сложные чувства испытывает человек, попавший в яму с дерьмом. Лезет он из нее, бедолага, цепляется за корешки и неровности — вот он, кажется, край! Пыхтит и не видит, что уже занесен каблук грязного сапога, готового сбросить его обратно на дно. Так и мой высокомерный разум. Он только что царил над событиями и готов уже, было, стряхнуть их, как эстет стряхивает капли воды с кончиков пальцев...
Вернувшись в себя, я подспудно уже понимал, что никогда больше не буду прежним. Действительность превзошла самые худшие ожидания. Тело, лежавшее на мешках с рисом, внутренне все еще было там, среди бородатых свай, с ног до головы облепленное илом и кровью, на грани полного истощения. Его колотил крупный озноб, а где-то в районе желудка, съежился отвратительный ком, обильно сдобренный солью. Ком отдавал сложным букетом, отдающим крысиным дерьмом, дохлыми портовыми котами и перегнившей рыбой.
Пришлось прекратить это безобразие. Измочаленный мозг ухватился за действительность, как утопающий за соломинку. Не сдерживаемая ничем информация, хлынула в него сразу по нескольким направлениям. Радость обретения своей изначальной сути, когда ни у кого не путаешься под ногами, перекрывалась ревнивой обидой несправедливо брошенного и похороненного в забвении существа. Существа, для которого единственный осколок активно пережитого — вся жизнь — всего лишь налет пыли на общем гранитном памятнике бытия. Голосило и тело, которое, по всем канонам, принято считать бессловесной оболочкой. Оно тоже перешагнуло через холод и боль. Оно тоже лежало в грязи между жизнью и смертью. Оно победило и кричало теперь, что тоже достойно этой реальности!
Разум троило. Наверное, так сходят с ума. Стиснув голову локтями, я что-то орал, катаясь по холодному полу. Но откуда-то из пыльных глубин Мироздания медленно выплывал бесстрастный завораживающий звон. Как колыбельная песня, он примирял, успокаивал, будил смутные воспоминания. И губы сами шептали слова:
Живы еще чады Владыки Земного Мира,
Великого Властителя Велеса,
За Веру, за мощь за Его, радеющие,
Не позабывшие имя Его.
У ветра спросят:
Что вы есть? — рысичи.
Что ваша слава? — в кудрях шелом.
Что ваша воля? — радость в бою.
Что в вашем сердце? — имя Его.
Все это мы, Господи, гиперборейцы, пеласги, этруски, росы... Воители, Хранители и Лукумоны — все это мы — рысичи!
Глава 9
Виктор Игнатьевич Мушкетов многое знал, но спал спокойно и с удовольствием. Если, конечно, было на то время. А разбуди в его ночью, мог с легкостью раскопать корни любой проблемы, играючи просчитать: что, где и когда следует предпринять, чтобы получить тот или иной результат.
В неполные четырнадцать лет он уже был мастером спорта по шахматам, но гроссмейстером так не стал. Способности Вити Мушкетова оценили гораздо раньше. Сперва оборонка, потом разведка, потом, наконец — Центр Стратегического планирования — организация, поменявшая великое множество вывесок и названий, но не своей сути.
На каждом этапе карьеры Мушкетову приходилось доказывать, что он не последний. А когда доказать удалось, время ушло, и кличка "Момоновец", полученная на производстве, уже отдавала не юмором, а реализмом. Быть выдающимся проще, чем стать таковым, если, конечно, не принимать в расчет государственную машину, где такая халява проходит, а выдающийся на выдающемся сидит и выдающимся погоняет.
Центр был вне политики, а может быть — над политикой. Если точнее, эта сфера человеческой деятельности была для "конторы" чем-то вроде шахматной доски, на которой разыгрывались сложные, а оттого и чертовски интересные партии. Те, кого в миру называют "видными деятелями", были, в лучшем случае, фигурами на этой доске. Их разменивали, передвигали с места на место, аккуратно укладывали в ящик, но очень редко проводили в ферзи.
Общее количество партий, одновременно разыгрываемых Центром по странам и континентам, не поддавалось учету. Не задумывался об этом и Виктор Игнатьевич, хоть и держал в уме нити каждой из них. Он был в иерархии Центра не самым главным гроссмейстером, а всего лишь, ответственным за результат. Выгорело дело — значит, у него толковый руководитель. Что-то пошло не так — значит, он плохой исполнитель. На зарплате и премиальных это не сказывалось никак. А являлась ли эта Контора самым центральным центром, не было дано знать даже ему. Возможно, не знал этого, ни куратор ЦК, ни тот, кто незримо присутствовал на его рабочем столе, в образе телефона с государственным гербом вместо наборного диска.
То, что деятельностью его "фирмы" кто-то интересуется, Мушкетов понял давно. Задолго до дня, когда обнаружил "прослушку" в своем кабинете. Это было более чем забавно. В совсем еще недалеком прошлом, Виктор Игнатьевич знал бы, как поступить (хоть и представить такое, честно говоря, невозможно). Сунул бы мордой в "жучок" полковника Векшина и громко сказал "фас!" Что дальше — не его дело. Но тех дилетантов, что по наивной дурости ткнулись куда не следует, вне всякого сомнения, повесили бы за ребра на фоне громких отставок и небывалого "звездопада". Теперь же, в эпоху всеобщего недоверия, когда начальник следит за подчиненным, а тот — за начальником, в моде совершенно другие расклады. И самое пикантное — сам Виктор Игнатьевич очень хорошо потрудился, чтобы время такое пришло. Именно под его руководством осуществлялся начальный этап самой секретной операции в истории советских спецслужб.
Мушкетов любил работать чисто, технично, красиво и требовал того же от подчиненных. Излишний шум он считал признаком брака, а потому все оставил как есть до своего возвращения из командировки. План контригры должен созреть, отстояться и выпасть в осадок. Так подсказывала интуиция, а ей, в некоторых случаях, Виктор Игнатьевич доверял. Еще интуиция говорила, что любители подсматривать в чужую замочную скважину имеют высокую крышу. А если так — можно не сомневаться: в его вотчину уже внедрен не один соглядатай.
Душой он еще оставался в Мурманске — холодном осеннем городе, где схлынул грибной сезон и люди готовились к долгой зиме. Если кто-то из них и ждет перемен — то к лучшему. Ни гласность, выплеснувшая на страницы газет, копившееся веками дерьмо, ни километровые очереди в заветный отдел гастронома, ни первые беженцы из районов межнациональных конфликтов, ни банды малолетних преступников, обкладывающих данью спекулянтов-кооператоров не бросали ни тени тревоги на светлый лик советского человека — строителя коммунизма, привыкшего жить по закону. А как оно будет на самом деле — поди разберись. Новый вождь не справлялся с делами. Он все больше напоминал запатованого короля при фигурах в цугцванге, когда каждый последующий ход грозит только потерями. Наверное, потому Мушкетова срочно отозвали в Москву. Он понял еще в самолете, что изменились сроки, что уже стартовал новый этап операции, ход которой мог предопределить судьбу государства на долгие годы вперед. Именно так: не "Союза", а "Государства". Оставалось надеяться, что Устинов ничего не напутает и все сделают в соответствии с посекундно расписанными параграфами инструкции (Виктор Игнатьевич гордился тем, что мыслит "новыми категориями", но в том, что могло негативно сказаться на его личной карьере, старался придерживаться старого "совкового" принципа: чем больше бумажек — тем чище задница).
И все-таки жаль, что так и не удалось лично увидеть мальчишку, — думал Мушкетов. — Интересно, каким он стал, чему научился?
Привет, дъяволенок, — сказал бы он вместо приветствия, — помнишь, я говорил, что плачу за добро в трехкратном размере? Мы были в расчете, но вчера поступила команда тебя убрать. Я ее до сих пор не выполнил. Стало быть, ты мне теперь задолжал, и пришла пора подбивать бабки. Скажу без обиняков: мне нужен ты, как Последний Хранитель Сокровенного Звездного Знания. Целиком, с мыслями, потрохами и готовностью сделать все, что я прикажу, под полным моим контролем. Всего-то делов, парочка безболезненных операций в одной первоклассной клинике за рубежом. Гарантирую полный сервис. Согласишься — будешь жить долго и хорошо; нет — тут уж не обессудь, раздавлю...
Звонок радиотелефона настиг его прямо в машине.
— Алло! Да, я слушаю. Что вы там, черт побери, молчите, где он?
Канал, перекрываемый аппаратурой ЗАС, позволял говорить открыто.
— Видете ли... его нет...
— Что вы там сопли жуете? Докладывайте, как положено: почему нет: убит, ушел, расщепился на атомы?
— Или смерть, или хорошая имитация.
— С-сволочи! — задохнулся Мушкетов, захлебываясь от переполнивших его чувств. — Как это произошло?
— Он утонул. У самого берега утонул. Ударился головой о железку — вся шапка в кровище — и камнем на дно.
— Тела, естественно, не нашли?
— Ищем.
— Ищите, сволочи, землю ройте! Задействуйте водолазов — я позвоню, куда следует. Перекройте всю акваторию порта. Нет — весь Кольский залив, все проходные, все дыры и щели, аэропорт и вокзалы...
— Мною только что отданы точно такие же распоряжения, — голос Устинова зазвенел от обиды.
— И дороги! — будто не слыша, добавил Мушкетов. — Но чтоб нашли! Вас же, майор, вне независимости от результата, завтра в восемь ноль-ноль жду у себя в кабинете.
Положив трубку, Виктор Игнатьевич уронил руки на колени и долго молчал. А что ты хотел? — спросил внутренний голос. — Ты же сам внутренне ожидал, что все так и случится. У твоего дъяволенка был единственный путь отступления: по воде. Чем он и воспользовался. Ты на его месте сделал бы то же самое. Так что сам виноват. Водолазов нужно было предусмотреть с самого начала.
— Ихтиандр хренов! — вырвалось у Мушкетова вслед за невольной ассоциацией.
— Что? — не понял водитель.
На площади было тихо и традиционно немноголюдно. Наискосок от ворот Центра все так же торчал неприметный с виду "жигуль". Его резина уже поплыла от частой и небрежной перекраски. На крыше соседнего дома, как и неделю назад, копошилась бригада шабашников. Многие из случайных прохожих примелькались настолько, что в пору было здороваться.
— Домой! — коротко бросил Мушкетов, запоздало ответив на повисший в воздухе вопрос своего шофера.
