Он отпустил машину неподалеку от ресторана "Ханой". Закурил, хотя идти оставалось всего ничего.
Вдоль тротуара обреченно скучала реденькая цепочка торгующих москвичей. Место здесь не особенно ходовое. Сигареты, водка, вино, джинсы и прочий, самый разнообразный товар. Все это было разложено на газетках, картонках, пустых бутылочных ящиках, раскладушках, детских колясках и создавало видимость изобилия.
— Почем бесплатно? — поинтересовался Мушкетов у древней старушки, бережно прижимавшей к груди бутылку "Андроповки", — из старых запасов?
— Пятнадцать рубликов, — привычно заакала она, — дешевле, действительно, только бесплатно. На поминки свои брала один ящик.
— Понятно, — посочувствовал Мушкетов, выгребая из бумажника мелочь, — вы не в курсе, в этой богадельне принимают клиентов, которые со своим горячительным?
— Здесь-то? — старушка с сомнением посмотрела на тяжелые ресторанные шторы. — Здесь если и принимают — только пинком под задницу.
* * *
На девятый этаж он поднялся пешком. Не зажигая света, прошел на кухню и поставил на стол граненый стакан. Ему было что вспомнить, было о чем подумать. С фотографии на стене честно глядели на мир два молодых паренька — два друга, два лейтенанта. Оба в новеньких соломенных шляпах за пять хао. Тогда во Вьетнаме их надевали все: и военные, и гражданские. Толстый соломенный жгут хорошо защищал от осколков.
— Если бы не она, — вслух произнес Мушкетов и потрогал рукой шрам над левым виском.
Он выпил стакан водки и закурил. Да, крепко ему досталось тогда! Векшин практически пер на себе и его, и громоздкую рацию, и свой автомат, и его СВД. Они шли, обходя звериные тропы, продираясь сквозь чащу. Приходилось раздвигать ветви и спутанные лианы, поправляя их так, будто бы не было этих прикосновений. То же самое — на земле. Листья, падавшие с деревьев, за тысячи лет спрессовались, прогнили, и кишели пиявками. Чувствуя запах его, Мушкетова, крови, они поднимали головы и вытягивали свои хоботки. И от этого земля под ногами шевелилась и шелестела. А прямо над головой распускалось дерево вынг. Праздничные цветы были словно нанизаны на алую бахрому под густой, низко свисающей кроной. И казалось, что мерзкий, гнилостный запах весь исходит оттуда...
Эх, Женька, Женька! Если бы не ушел этот ублюдок, мы бы с тобой остались друзьями!
Все, что осталось в бутылке, он высадил из горла. Закурил, потянулся за телефоном. Дело есть дело, нужно звонить Кривичу, уж он-то косяков не допустит.
Если с Векшиным что-то случится, Антон разобьется, но приедет в Москву. Все остальное вторично!
Мушкетов представил себе "Кривду", его холеные нервные руки и сплюнул от омерзения. Кривич был дознавателем, а по совместительству — палачом. Мало кто из конторских знал его должность и звание, а тем более — имя и отчество. Эти холеные руки навсегда убирали "своих". Чаще всего за дело, иногда — в интересах дела. Встретить Кривича в коридоре считалось дурной приметой, а в кабинете шефа — к чьей-то внезапной смерти.
Мушкетов догадывался, что Кривда копает и под него тоже. Он даже собрал кое-какой компромат, пополняя его в ходе рабочих допросов с пристрастием. Как разведчик, как аналитик Кривич был никакой. Но в заплечных делах ему не было равных. Вот одна из последних новинок: обычный телефонный звонок:
— Как дела, как здоровье?
А накладкой проходит сигнал на отключение сердца — неслышимый, неразличимый. Такой же сигнал посылается мозгом в мгновение смерти.
— Слава Богу, нормально, — успевает ответить клиент, а далее — долгий выдох с исходом души.
Он все же заставил себя набрать этот номер. Где-то в дебрях подвала зазвенел телефон.
— Вас слушают.
Услышав тихий вкрадчивый голос, Мушкетов хрипло сказал:
— Время пришло, действуй.
* * *
Часы в вестибюле метро шагнули на семь сорок пять. Один из телохранителей с усилием распахнул тяжелую дверь, другой прикрывал Мушкетова со спины. Сотрудники внешней охраны привыкли к причудам шефа. Сегодня он втиснулся в шкуру обычного москвича. Решил прогуляться пешочком, "как все".
Этой ночью никто в отделе не спал — претворяли в жизнь "задумки" Квадрата. Как он крылато выразился, "собирали камни у тех, кто держал их за пазухой". Анализировались данные внешнего наблюдения. Все, кто попал в объектив более раза, проверялись через главный компьютер. Для этих людей были уже приготовлены маленькие сюрпризы и большие домашние огорчения.
Узнаваемых лиц стало меньше. У одних проблемы с женой, у других со здоровьем, у третьих — нелады на работе.
Кивнув часовому у знамени, Мушкетов поднялся на третий этаж ничем не примечательно подъезда. Электронный замок отсканировал пропуск, сверил по базе данных сетчатку глаз. Процедура, ставшая ритуалом: она все еще будоражила кровь, холодила голову, заставляла мыслить мгновенно, реагировать правильно, действовать нестандартно. Интуиция говорила Мушкетову, что сегодня его день.
За последним поворотом по коридору — первая сигарета. Это традиция, это на счастье.
Часы в кабинете пробили восемь. На рабочем столе зажглась зеленая лампочка, бесстрастно фиксируя наличие дисбаланса. Специалисты здесь уже поработали, составили схему. Все четыре "жука" сидели в стене, граничащей с шахтой лифта. Находящийся там ретранслятор узким лучом указал на подвал соседнего дома.
До телефонов, слава Богу, не добрались, — подумал Мушкетов. — Да и зачем, если в "Конторе" у них свои люди?
Все это, включая "своих людей", естественно, уберут, но только после плановой утечки информации. Пусть и "те парни" узнают о мнимом провале, пусть поучаствуют в поисках. Не все ж нам уродоваться?
Он отодвинул портьеру, глянул в окно. Все та же бригада ремонтников меняла железо на крыше соседнего дома. Нагло работают, сволочи, не таясь, уверены, что дни его сочтены. Дулю им показать, что ли? Откуда бы знать серым ремесленникам, что борт Љ 1 уже обогнул побережье Крыма, что уже через пару часов поступит условный сигнал: "Ценный груз приняли без проблем". Посмотрим тогда, кто первым выбросится из окна.
За дверью шаги. Это майор Устинов. Как всегда, пунктуален. Вежливо постучал, хоть обычно заходит без стука. Он весь, как длинный, нескладный вопрос, хотя отвечать сегодня придется ему.
— Значит, утек, подлец? — нарочито громко спросил Устинов.
— Утек! — разведенные в стороны руки. Сам, мол, не знаю как.
— А где это ты, Георгий Романович, побриться успел? Ведь сказано было: с аэродрома — сразу сюда.
— Побрился прямо в машине электромеханической бритвой. Удобная вещь! Хотите, такую же подарю?
— Смотри у меня! А то, как говорил старший мичман Медведь, начальник офицерской губы с Рыбачьего острова, "трое суток ареста, и на ночь шинельку не выдавать!"
Устинов понимающе ухмыльнулся. Слово "медведь" — кодовое: условный сигнал, знак, что их беседу прослушивают. Но, кажется, он понял все раньше. Еще до того, как услышал слово "медведь" и взял в руки листочек с инструкцией. Если так, молодец! Толковая смена растет.
Чтобы заполнить паузу, Мушкетов полез в сейф, загремел хрустальной посудой. Подумав, достал пару рюмок и бутылку шотландского виски.
— С утра говорят, не принято. Но мы с тобой не из тех, кто блюдет традиции, а из тех, кто их создает. Вот и шарахнем заграничного первача за наше общее дело, а заодно и поговорим. Разговор, сам понимаешь, будет долгим и не очень приятным.
* * *
В подвальном помещении малоприметного дома, двое дюжих парней "резались" в быстрые шахматы. Игра шла на вылет. Третий лишний, бездарно просадивший предыдущую партию, сидел чуть поодаль в наушниках, сдвинутых на виски, дежурил у застывшего на паузе магнитофона.
— Кто каким местом думает, тот на нем и сидит! — прикалывался коротко стриженый голубоглазый блондин, будто бы сам он сидел на своей лысине. — С началом тебя, Петрович, нового рабочего дня!
А зачем руководителю голова? — вторил ему здоровяк в кожаной куртке, — Петрович у нас главный специалист по слабому полу, привык обходиться ее уменьшенной копией!
— Хорошо рядом с вами сидеть, — огрызался Петрович, — будто в дубовой роще! Даже слышно, как рюмки звенят.
— Что, уже? Силен старикан! — человек в кожаном пиджаке с готовностью подхватил новую тему. Ему, привычному к живой оперативной работе, было скучно.
— Уже закусывает лимончиком с сахаром. Эх, мужики, где бы себе такую работу найти? — сгорел бы на производстве, но зато с трудовым орденом.
Петровичу, человеку без особых примет, с редкой проседью в черных висках, было чуть более тридцати. Его товарищам и того меньше. Жить, всем троим, оставалось ровно пятьдесят четыре с половиной минуты, если верить часам на стене кабинета, который они уже вторую неделю безуспешно прослушивали. Не зная отпущенных сроков, люди меньше всего думают о душе.
— Не смей говорить такие слова, — с притворным негодованием молвил блондин, — у подчиненных подрывается вера в высшую справедливость. Не тебя ли я встретил в Доме кино в обществе очень шикарной дамы? По-моему, вы за столом не постились.
— Ша, Вовка, проехали тему. О работе ни слова!
Было видно, что Петрович смутился, даже слегка покраснел.
— Ну-ка, ну-ка, — Вовка усилил нажим, — слышь, Гусар, по-моему, нас за дураков принимают. О какой работе ты говоришь... или это была она?
— Ох, мужики, не было бы это служебной тайной, я бы сказал, что да.
— Ни фига себе! — Вовка откинулся в кресле, — а я-то, дурак, думал, там мымра какая-нибудь! Ай да Момоновец! И как, интересно, все это выглядит, когда он ее "на предмет" приглашает?
— Как-как, — вмешался Гусар, — старым дедовским способом! Раз — и баба пищит, два — и пальчики на ногах поджимает. Что пристал к человеку, разве не видишь, что тема ему неприятна? Запал, командир? Я б на такую тоже запал.
Петрович грустно кивнул:
— Жалко мне эту бабу, а что делать? Я ведь ей уже подарил... изделие из нашей лаборатории. А она, дура такая, кофту себе подобрала под цвет искусственного рубина.
— И что, каждый день будет ее носить?! — вдруг, всполошился Вовка. — А если случайно на камень нажмет?
— Нет, цепь не замкнется, — успокоил его Гусар, — уж поверь мне, как специалисту. Все сделано с поправкой на идиота. Система сработает, если все три условия совпадут по месту и времени. Нужно, чтобы объект находился в месте закладки, чтобы он подал голос, да и девчонка должна быть где-то поблизости, не далее двадцати метров.
— Хорош, мужики, душу мотать, — рассердился Петрович, — Что, да как? Давай лучше о водке.
— Давай, — согласился Гусар. — Я в последней командировке ящик "Андроповки" сдуру проспорил!
— !!!
Дождавшись уважительной тишины, рассказчик продолжил:
Посылают меня в Архангельск. Контора у них на центральной улице, на дверях табличка для ненормальных: "Вход в КГБ". А есть ли оттуда выход и где он находится, — того не указано.
Зашел вечерком к старому другу. Выпили, закусили. Потянуло на приключения.
— Где тут у вас, — говорю, — самый съемный кабак?
— В любой, — отвечает, — иди, не ошибешься! А вот "Юбилейный" обходи стороной. Там играет Резицкий — местная знаменитость. Контингент собирается весьма специфический: студентки, да мамины дочки. Приходят просто потанцевать, да послушать его музыку. Они никогда не снимаются и за столиком почти не сидят, так как все у эстрады толпятся.
Зло меня разобрало:
— Спорим, Димон, на сорок бутылок, что пойду в этот ваш "Юбилярный" и любую сниму, на которую пальцем ткнешь!
— За сорок бутылок, — говорит корефан, — я и двух уведу. Ты попробуй так, за идею.
— Нет, — говорю, — за идею не интересно. Только на пару ящиков.
— Заметано! По рукам?
В общем, приходим. Не кабак, а чистый "Универсам": люди давят друг друга у сцены, как у пивного ларька. А приятель мой — та еще сволочь — вилкой в толпу тычет:
— Видишь вон ту, рыжую, чуть в сторонке с подружкой отплясывает? Это дочь моего непосредственного начальника, вперед!
А девчушка — совсем ребенок. Пришлось поднимать руки.
— Сдаюсь, — говорю, — гражданин провокатор, завтра же получите выигрыш.
А он, гад, от смеха давится:
— Самоотводы не принимаются! Ты вот что: в постель не ныряй, но присутствие обозначь. Тогда половину долга скощу! И сует мне в карман свой диктофон.
Делать нечего, дожидаюсь танец помедленней и подхожу:
— Разрешите вас пригласить?
А она нос воротит. На мордахе сплошное сомнение: "Как бы, дядька, тебя приличней послать?"
Забрасываю крючок:
— Девушка, у вас глаза очень честные. Мне кажется, вам можно довериться.
Она мне, сразу же, руки на плечи, но дистанцию держит. Бабы, — они существа любопытные. Если бы отказала, потом бы неделю мучилась: что ж ей сказать-то такое хотели?
Приглашаю ее за столик — опасно, мол, могут подслушать. Приятель мой, как увидел, что мы вместе идем, враз испарился. Смотрю ей в глаза, наливаю бокал шампанского и шепотом говорю:
— Мне на сутки где-то укрыться нужно.
— Что с вами случилось? — в зеленых глазах испуг и тайное ожидание.
А я уже в роль вошел, вежливо ее успокаиваю:
— Не волнуйтесь, я никого не убил, не ограбил. Сегодня приехал из Ленинграда. Работал там, до недавнего времени в обкомовском мужском бардаке...
Она как-то нервно хихикнула и строго спросила:
— Не врете?
— Ну что вы! — я вполне натурально обиделся. — Во властных структурах полно одиноких женщин. В силу своей занятости, им не до личного счастья. А мы, по задумке Романова, — главная составляющая их эффективной работы.
— И что же вам там... не работалось?
А ничего девчушка: ладненькая, смазливая. Юмор глубинный и очень едкий. То, что она подкалывает, я догадался разве что, по глазам. Но все равно свою партию гну:
— Сейчас ведь борьба с привилегиями. Ополчились на нас, на спец магазины, на спец поликлиники. Журналисты что-то пронюхали. Ходят слухи, что кто-то из наших сотрудников обслуживал малолеток. В общем, скандал за скандалом и пока все утихнет...
Честно сказать, я уже думал все, хана и второму ящику! Но тут эта пигалица что-то в умишке прикинула и быстренько взяла быка за рога:
— Мне кажется, вам опасно оставаться на людях. Пойдемте ко мне, прямо сейчас. Папа в командировке, а мама на юге. Будет только через неделю. Вы меня здесь подождите. Я быстро, только за столик схожу расплачусь.
Ребенок-ребенок, а быстренько сообразила, что второго шанса переспать с профессионалом может и не представится. Через черный ход пришлось убегать. Она меня, говорят, по всему ресторану разыскивала.
Так вот, я себе и смекаю. Был у этой девчушки, какой никакой паренек. А куда деваться? — возраст такой. Наверняка целовались, в любви друг другу клялись. А тут появляюсь я — и все эти клятвы побоку! Может, Петрович, твоя бабешка тоже на два фронта работает? Тебе самому это не кажется странным: вторую неделю пишем — и все ни хрена?
— Да нет, — усмехнулся Петрович, — ты, Мишка, не прав. А почему не прав — про то долго рассказывать. В том, что Момоновец ни разу еще не прокололся, нет ничего удивительного. Он мужик крученый, как поросячий хвост. Иногда, сам себя за дурака держит. Послужишь с его — сам таким станешь. Да нам-то много не надо: слово, еще полслова, чтобы хоть какая-то зацепка была...
