Сашка был поставлен в тупик. "Бросаясь под танк", он не мог даже предположить, что ему так крепко достанется. Хотелось и душу потешить и доброе дело свершить: измотать и озлобить ментов, чтобы на финише осталась у них только радость победы, а на тотальный обыск не хватило ни сил, ни желания. Возможно, так бы все и случилось, но фокус со светом внес в его планы серьезные коррективы. Боксер не приучен драться вслепую, тем более — в положении лежа. А ребята из внутренних органов в этом деле съели собаку: махали дубинками за себя и за того парня, как крепостные крестьяне на сенокосе. И целили, главное, прямо туда, откуда несло неистребимым пивным духом. Попадали, естественно, прямо в Сашку.
— А ну, прекратить самосуд! Всем встать, предъявить документы! — властный окрик, как глас господень, попробуй не подчинись!
Даже я, "в едином порыве", ткнулся головой в половицы. Руки сами скользнули вниз, в положение "смир-р-на!!!"
Но менты видали и не таковских:
— Пош-шел ты! — внятно сказал натруженный, сдавленный голос.
В дом ворвались еще несколько человек. По стенкам зашарили лучи карманных фонариков. Сквозь щели в полу проступили полоски света.
— Вы находитесь в зоне спецоперации КГБ! В случае неповиновения, буду вынужден применить спецсредства, — кажется, это сказал отец.
Персонажи и действо переместились во двор — там светлей. Первым вынесли "доходягу". Оттуда в подвал доносились обрывки фраз. Все остальное глушили тяжкие вздохи Мордана. Он тихо страдал над моей головой.
Ребята из внутренних органов по-прежнему жаждали крови. Еще бы! Их оторвали от любимого дела, да в самый интересный момент. Сначала они качали права, потом, по инерции, матерились. Лишь в самом конце, вяло оправдывались. Их погрузили в машину и отправили восвояси.
У калитки отец сердечно прощался с кем-то из кагэбэшников. Стало намного тише. Воздух наполнили мирные звуки: гудок тепловоза, перестук вагонных колес. Черт побери, как давно я не ездил на поезде!
Как он меня достал, этот навязчивый сон! — думал я, закрывая крышку подвала, — вымотался так, будто не спал, а вагон кирпичей разгрузил! И внешность, и внутренний мир потерпевшего навсегда отпечаталась в памяти: такого ни с кем не спутаешь. Ведь я пережевывал эту странную вероятность с разных позиций и точек зрения. Нет, слишком уж все натурально, полный эффект присутствия!
О последнем кошмаре вообще вспоминать не хотелось. Наверное, неспроста я увидел гибель Никиты.
— Проснулся? — сердито спросил Мордан. Не дождавшись ответа, встал, демонстративно ушел на кухню. Наверное, морду отмачивать.
— Проснулся! — сказал я его широкой спине и тщательно ощупал диван, — подумаешь, цаца! Обидели мальчика...
Поверхность была сухой. А ведь во сне я два, или три раза сходил по малой нужде. Получается что?
Думалось плохо. Жалкие крохи адреналина, державшие меня на плаву, ушли, как вода в песок. Нахлынуло сладостное оцепенение. Сонные мысли шатались по вязким извилинам мозга, спотыкались и падали. Наверное, я уснул. Потому, что не слышал, как в дом вернулся отец. Он долго возился с электропроводкой, потом принялся за меня.
— Нет, это никуда не годится! — ворчал он, отсчитывая биения моего пульса. — Александр Сергеевич, вскипятите, пожалуйста, шприц!
— Угу! — с готовностью хрюкнул Мордан, потирая руки.
— Не надо укола, я сейчас встану, — успел прошептать я, прежде чем снова вернуться в ту же самую вероятность...
* * *
Человек (а тем более — криминалист), часто видящий смерть в самых скверных ее проявлениях, поневоле становится циником. Покойники, пострадавшие — все для него на одно лицо. Инспектор Десятерик укладывал чемоданчик, напевая под нос фривольный мотив. Терпила был без сознания. Чувствовалось, что он угасал, но меньше всего его состояние можно было назвать беспомощным — не поворачивался язык. Этот мужик был хорошо сложен: строен, широкоплеч. Росточком немного не вышел, но, зато, какая натура! На грубом лице — огромный орлиный нос с высокими крыльями, пышные брови, большие усы...
В свободное от должности время, Герман Ефимович мнил себя антикваром и умел ценить красоту. Вдали от российских столиц, в сибирской глубинке, раритеты наживаются трудно. Была у него совсем небольшая коллекция: пара-тройка довольно приличных икон, четыре картины "на перспективу", дюжина самоваров да несколько бронзовых безделушек. А что за коллекция без жемчужины?
Он еще раз взглянул на изящную безделушку, найденную на месте предполагаемого побоища. Вещица была действительно знатная: ажурный венок тонкой работы с цветами из серебра и фаянса. Что с ней делать, коллекционер пока не решил, но "подальше от глаз", временно убрал в карман пиджака.
Вокруг потерпевшего суетились врачи: тащили носилки, капельницу. Инспектор схватил за рукав пробегавшего мимо фельдшера "скорой". Да так, что того развернуло и занесло. Бедняга забился, запричитал, испуганно замахал белыми крыльями:
— Отстань, Ефимыч, не доставай, чес-слово, некогда!
— Вот те раз! Неужто все настолько хреново?
— Если бы раньше поспели, хотя бы на полчаса. А так? — семь километров по скользкой, разбитой дороге, — фельдшер покачал головой. — Слишком больная потеря крови. Боюсь, что не довезем.
— Ты это брось, Петрович, и не таких ведь, вытаскивал!
Петрович тихо страдал с похмелья, но виду не подавал. В такие минуты бывал он особенно набожен:
— Я что? — безымянный перст в руках Божьих. Да, и куда такого везти? — ни документов, ни полиса...
— А ты его сразу в платный стационар. Если что, скажешь там, что я заплачу.
Петрович удивленно вскинул глаза:
— А если у персонала возникнут вопросы, неровен час, звякнут в прокуратуру?
— Вопросы? Я что-то не понял, ты это о чем?
— О потерпевшем. Его ведь, не в первый раз убивают: все тело в рубцах и шрамах. Тебе это не кажется странным?
— Мне много чего кажется, и Лежаве, и дяде Пете. Но разве кто-то из нас хочет прослыть сумасшедшим?
— Ну-ну...
Никита Петрович с сомнением покачал головой. На этой земле он прожил достаточно долго и помнил те времена, когда ходили по улицам живые герои гражданской войны. Кто видел, тот никогда не забудет, как выглядит настоящий сабельный шрам...
* * *
— Ну-ну, — повторил я.
— С тобой все в порядке? — с тревогой спросил отец.
Я слышал его, но все еще пребывал в иных временных рамках.
— Черт знает что! — проворчал он, нарезая круги по комнате. Для тех, кто его знал, это всегда означало высшую степень неудовольствия шефа.
— Ты, кажется, что-то спросил? — с трудом просипел я, еле разжав пересохшие губы. — Вроде не пил ничего, а трубы горят, как с похмелья.
— На, прибодрись, — отозвался Мордан, с готовностью открывая бутылочку пива, — свежачок, от утренней смены. Дуй из ствола, так вкуснее!
Пиво действительно было в меру холодным и очень вкусным.
— Мы тут тебе одну хренотень кололи, — просветил меня Сашка, — какой-то мощнейший транквилизатор. Другой бы птицей летал, да подпрыгивал, а ты только громче храпел. Отсюда и сушнячок.
— "Сандал", — подтвердил отец, — новая экспериментальная разработка. Ты опять выпадал из реальности, как тогда, после Биская. Ума не приложу, почему?
— И теперь, и тогда я отнял чужие жизни. Наверное, не был должен, — озвучил я первое, что стукнуло в голову. — Хранитель должен хранить, а не разрушать. Других объяснений не нахожу.
Мордан хмыкнул. Шеф свирепо посмотрел на него и чуть не споткнулся. Тот понял его без слов:
— Ладно, пока суть, да дело, смотаюсь-ка я в разливочный цех. На меня там уже и пропуск оформили.
Лишь после того, как за Сашкой захлопнулась дверь, я рассказал отцу о своих навязчивых сновидениях. В качестве доказательства, показал сухую поверхность дивана и озвучил другую версию:
— Мне кажется, нужно готовиться к встрече с этим артистом. Без меня он здесь пропадет. Опять же, Никита... не дает мне покоя этот Никита! Просто похож, или...
Отец долго молчал, взвесил "за" и "против", и выдал свое резюме:
— Честно сказать, и то и другое из области хреновой фантастики. Но нет ничего третьего, что можно принять за основу. И вообще, с каких это пор у тебя появилась дурная привычка людей убивать?
— С тех пор, как убили тебя.
— Ах да, — спохватился он, — ты же не знал...
И тут, впервые за много лет, мне стало его бесконечно жалко. До слез, до сердечных спазм. Сдал старикан, осунулся, поседел. Глубже стала сетка морщин в уголках беспокойных глаз. Он даже не в силах скрывать свою хромоту. И это всесильный шеф, Евгений Иванович Векшин — человек-легенда. Что за кручина гложет его в последнее время? — честно признаться, не знаю. Во мне его кровь, поэтому я никогда не читал его мыслей, считая это чуть ли ни святотатством.
— Я должен уехать, Антон, — внезапно сказал отец, — не хочу оставлять тебя одного, но я должен.
— Как скоро?
— Сегодня. Идеальный вариант — прямо сейчас. Слишком многие знают, что мы с тобой живы и было бы неразумно подставляться, как двойная мишень. Хочу засветиться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. Но это всего лишь одна из причин.
— Контора?
Отец резко остановился, присел на диван.
— Нет, — сказал он свистящим шепотом, — конторе, как таковой, ты больше не нужен. Опасайся чекистов, особенно мурманских. У них на твой счет приказ, который уже никто не отменит.
— Кто ж это так сурово распорядился?
— Деньги.
Я оставил его ответ без последствий и потянулся за пивом. На сердце лежал противный тошнотворный комок. Как в детстве, перед хорошей дракой. Мысли были тоже не самые светлые.
Люди, чего вы хотите больше всего? Не знаете? — какие же вы счастливые! А я — всего ничего: жить, просто жить. Чтобы все, как у вас: каждый день ходить на работу, скандалить с женой, детишек растить, рассуждать о политике, рассказывать пошлые анекдоты. Да вот, что-то не получается. Гонят меня, как волка — окружили флажками, обставили вешками: "Ату его, суку!"
— Значит, чекисты, — я поставил пустую бутылку в общую кучу и закурил, — случайно не те, что Мордана спасли от милиции? И еще... ты не мог бы сказать, почему вдруг контора так резко ко мне охладела? То землю грызет из под пяток, а то, вдруг, "больше не нужен"?
— Может быть, ты до конца не понял, — отец, вдруг, остановился, присел на диван и отнял у меня сигарету, — и страна, и любая организация в ней, и даже контора — это больше не монолит. Наша структура всегда была над государством. Со смертью Мушкетова это всплыло и больно ударило по самолюбию существующей власти. Все имеющиеся ресурсы брошены на борьбу с ней, или, как сейчас говорят, "с пережитками проклятого тоталитаризма". В условиях полураспада эти ресурсы неисчерпаемы. В общем, нет больше конторы. Есть люди, есть группы людей, которые вынуждены не служить, не работать, а бороться за существование. Единственное доступное средство в этой борьбе — это информация, конвертируемая в валюту. У кого больше доступа — у того больше денег. Успокойся, прими за данность: как товар, ты уже продан.
На крыльце загремело, затопало, и в комнату ввалился Мордан с огромной канистрой наперевес.
— Ну, блин, дела! — заявил он с порога. — Мы, братцы мои, теперь, как народные депутаты, под надежной охраной. Лично меня туда и сюда сопровождали трое. Даже пиво помогли донести.
— У тебя все? ─ сурово спросил шеф.
Сашка сник и покорно поплелся на кухню.
— О мурманских чекистах я уже говорил, — продолжил отец, — другие посредники мне пока не известны. Но во всех случаях покупатель один и тот же — небезызвестный тебе Эрик Пичман.
— Резидент ЦРУ в Алжире?
— Выше бери. Он теперь второй секретарь совбеза, советник Клинтона по вопросам восточного блока. Есть у него и собственный бизнес — небольшая научная лаборатория с очень большим бюджетом, финансируемая Пентагоном. Они изучают психику человека, различные аномалии, прочую ерунду. Эрик считает, что ты там лишним не будешь. Как человек практичный, он лучше других понимает, что ты и Наталья это два моих слабых звена. Метод старинный и безотказный — посредством детей надавить на родителей. Знают его и наши силовые структуры. Они тобой, кстати, тоже интересуются.
Пришла очередь сникнуть и мне.
— Что-то мало врагов для одного человека, — заметил я с горьким сарказмом. — Ты, наверное, не всех перечислил?
— Виновных ищешь?! — ни с того ни с сего взвился отец, — Это проще всего — строить из себя невинную жертву. А если начать с себя? Давай-ка припомним, где, когда и, главное, сколько раз, ты прокололся в этом году?
— Да, вроде, ничего такого и не было, если не считать мелочей.
— Тогда начнем с мелочей. Кто, в разгар рабочего дня, будучи в стельку пьяным, пронес через проходную рыбного порта четыре бутылки водки, не предъявив при этом служебное удостоверение?
— В этом году? — не помню.
— Это было третьего января, на следующий день после того, как в гостинице "69-я параллель" ты поспорил на ящик водки, что вызовешь в номере дождь.
— И что, вызвал?!
— Если б не вызвал, тебя бы не выселили из гостиницы, и ты бы не поперся на пароход с остатками выигрыша.
— Неужели я и такое могу?
— Скажу тебе только одно: все чаще бывают моменты, когда ты себя полностью не контролируешь. Вот чем, если не секрет, может руководствоваться человек, который в компании двух симпатичных девчушек, вдруг, утверждает, что он инопланетянин, а в качестве доказательства, начинает перечислять главные вехи их прошлой жизни и предсказывать будущее? И все для того, чтобы с обеими переспать?
— Это опять обо мне? — усомнился я. — Глупейшая ситуация. Но если даже она и была, в чем криминал?
— Ни в чем, — согласился отец. Просто одна из этих девчонок выдавила прыщик над верхней губой и скоропостижно скончалась. Ровно через два месяца, как ты и предсказывал.
Повисла неловкая пауза.
— Неужели кругом одни стукачи?
Мой вопрос повис в воздухе. В мыслях своих отец был уже далеко. Я знал, что он непременно уедет. Ему оставаться в России намного опасней, чем мне. Даже слухи о том, что кто-то видел его живым, хуже, чем смерть в ее натуральном виде. Вот он и воспользовался оказией: завтра же рванет за кордон, к старым друзьям и никого, ближе Мордана, рядом со мной не оставит.
Впрочем, это ещё не самый плохой вариант. Сашка — мужик без комплексов. Он не лезет в чужие дела, если они не касаются личных его интересов. Не пьешь? — хозяин — барин, нам больше достанется; не дышишь? — твое дело — главное, нам дышать не мешай! Для Мордана, "очистить душу" и "очистить карманы" — примерно одно и то же.
— Ты что-то имеешь против него? — как-то спросил отец, — Последний Хранитель уголовнику не товарищ?
— Почему же? — смутился я. — Кстати, Сашка, а кто он такой?
— Что ж ты его сам не спросил?
— Я думал, двойной агент, твой человек в криминальном мире...
— Выше бери. Мордан тебе почти родственник. Это старший брат нашей Натальи.
Вот так! Честное слово, я был ошарашен.
