С какой, интересно, стати? Не я ведь тебя бросал, не я выходил замуж... тьфу, черт побери, женился! Да еще так по подлому, по-воровски, тайком?
Вслух он тогда ничего этого не сказал, историю Надькину выслушал и от души посмеялся. Интересный, забавный случай.
В мореходке ее Антон стал изучать английский язык. Это для всех моряков обязаловка, побоку все, чему там учили в школе. А он у нее был натуральный "шпрехен зи дойч". И довольно хорошо "шпрехен": хотел поступать в иняз, да провалился на русском.
Короче, попал он в своей мореходке в самую отстающую группу. Все с самых азов: "Ит из э тэйбл", "Ай эм э кэдэт оф зе Ленинград мэрин колледж" и прочая ерунда.
Английский язык преподавали две незамужних подружки. По причине возрастных изменений (каждой из них было под сорок), за высоким забором училища рейтинг их стремительно падал. Зато среди пацанов, насидевшихся в карантине, обе служили пределом вожделенных мечтаний. Они об этом, естественно, знали и одевались весьма фривольно. Предельно допустимое мини, полупрозрачный шифончик, небрежное декольте.
Во время занятий, "англичанки" ходили друг к дружке в гости. Припрется фифуля в аудиторию, где корпят над "презент индефиненд тенс" молодые "дубы", проплывет вдоль рядов, потрясая "запретным плодом", обнимет подружку за талию — и давай балаболить с оксфордским прононсом. Знает, падлюка, что каждое слово услышат, но все равно ничего не поймут.
— Ты меня слышишь, Лили? Посмотри, какая милашка!
— Тот, что за первым столом?
— Нет, милашка сидит у окна, рядом со старшиной.
— Фи, Джейн, не смеши, это еще ребенок. И вообще он похож на педика.
— Ничего ты не понимаешь! Просто он слишком молод и, даже, еще не бреется. Такие мальчишки совсем ничего не умеют, очень стесняются и пахнут парным молоком. Разве это не возбуждает?
— Ну, уже если на то пошло, мне больше по вкусу сам старшина. Настоящий самец!
— Совершенно не мой вкус! Он рыжий, черты лица грубоваты. Взгляни на его нос!
— А чем он тебе не понравился? Нос — это вывеска! Наверное, в штанах такая машина, что во рту не поместится!
За Антоном и прежде водилось такое — все схватывать на лету. Как Векшин потом убедился, у него действительно уникальная память. Но в данном конкретном случае, его сын превзошел самого себя.
Подружки, как всегда, мило беседовали, доверяли друг дружке самые сердечные тайны, а он взял, да похабно заржал.
"Англичанки" остолбенели. Представьте на миг, что у вас попросил прикурить египетский сфинкс. Вот так и они.
— В чем дело? — спросила хозяйка аудитории, — вас, товарищ курсант, что-то развеселило?
Что ей тогда ответил Антон, он матери не признался. Но фраза была долгой, и сказана на английском с литературным изыском.
Немой сцены не получилось — подружек как ветром сдуло. Уже через пять минут обе они рыдали в кабинете начальника отделения:
— Или мы, или он!
Все почему-то решили, что Антон подлый обманщик, скрывший от руководства знание иностранного языка. Если даже не так, что бы это меняло? Ломать учебный процесс из-за какого-то вундеркинда? Для системы это очень накладно. Не проще ли...
— Его отчислят, Евгений, — рыдала Надежда, — если уже не отчислили. Ты должен помочь сыну!
И он, наконец, психанул:
— Скажи это родному отцу своего сына. Пусть он помогает!
— Как?! — она отступила на шаг, — ты же и есть отец. Родной отец. Я разве не говорила?!
Вот сука!
— Ох, Женечка, Женя, — со вздохом сказала Надька, — какой же ты еще глупенький! Если не веришь, посмотри фотографию: это же твоя копия!
У него перехватило дыхание:
— Что ж ты...
Это все, что тогда удалось вымолвить.
— Бедный мой Женечка! — она еще раз вздохнула и погладила его по щеке. — Для женщины важен статус замужества. Между любовью и ЗАГСом, любая из нас выберет ЗАГС.
Проблему Векшин решил. Отыскал для нее наименьшее общее кратное. Все получили искомое: мореходка — новый жилой корпус со столовой и собственной баней, "англичанки" — квартиры в Невском районе, Антон — три наряда вне очереди, а он — новый жизненный статус и самые реальные перспективы стать полноценным дедом.
* * *
Он приехал в Архангельск, с трехдневной щетиной. Решил отпустить бороду, чтоб хоть немного скрыть внешнее сходство с сыном. Мушкетов это сразу заметил:
— Во! Ты глянь на него! Не успел с Кубы вернуться — стал натуральный барбудос. Теперь вот, собирается на Ближний Восток. Может, ну его в баню, вернешься и станешь искать специалиста по обрезанию?
Возвращения блудного папы не получилось. Никто никому не бросался на шею, не плакал в жилетку. Антон о своем настоящем отце не знал ничего, а Векшин событий не торопил — держался на расстоянии, присматривался, делал выводы. Он все больше и больше узнавал себя в сыне. Или просто хотел узнавать? Его душевных терзаний никто не заметил. Мушкетову стало не до него. В Северном море его покарал господь за длинный язык и скверный характер. Судно попало в шторм, а Витька качку не переносил — лежал пластом в одноместной каюте и рычал на оцинкованный тазик. Потом, как это бывает, сильнее, чем нужно, нагнулся, не
вовремя кашлянул, что-то в спине хрустнуло — и кранты: был человек — стал живой труп.
Ох, и вонища стояла в каюте! Как на скотном дворе в захудалом колхозе. Векшин извел на товарища целых четыре ампулы из специальной аптечки, чтобы Квадрат смог хотя бы сходить на горшок и без боли уснуть.
Антону тоже не позавидуешь. Два раза на дню он из этой каюты грязь выгребал. Море штормит, Витька блюет, а тазик туда-сюда, туда-сюда, раз — и перевернулся! Помучился парень, помучился, да взял и решил, что проще Мушкетова вылечить. И представьте, поставил на ноги шарлатанским каким-то способом. Судовой врач Воробьев только руками развел. Это потом Векшин узнал, что парень, в своем роде, уникум, а тогда... Что там случилось, как оно было? — можно только гадать, но после того случая Мушкетов мальчишку возненавидел и всячески избегал.
Все попытки поговорить упирались в глухую стену. Витька отшучивался, отмалчивался, а сам отводил глаза...
— Дамы и господа, пристегните ремни! Наш самолет идет на посадку.
Пора!
В Париже было точно такое же утро, как в далеком Бриджтауне, разве что, чуть более раннее. Жизнь опять подарила Векшину праздник, и его не смогли омрачить даже пакости местных чиновников. Представитель французской таможни
очень долго копался в его багаже, задавал множество глупых, ненужных вопросов и при этом смешно потел и посматривал на часы. Вроде бы европеец, а тупой, как слоновий зад, накрытый брезентом. Судя по его поведению, не все еще было готово к основательной встрече.
— Цель вашей поездки, мсье?
— Мне нужно найти хорошего адвоката, чтобы составить брачный контракт.
— С кем, если не секрет?
— Естественно, с бывшей женой. Она умерла три года назад. Бумаги нужно оформить задним числом... что-нибудь не в порядке, мсье? — улыбнулся Векшин и положил на стол сотню зеленого цвета.
Тот так испугался, что стал даже ростом пониже:
— Вы что?! Уберите сейчас же!
Проследив за его взглядом, старый разведчик взял на заметку двух организмов. Они довели его до самой стоянки такси. Того, что покрепче и помоложе, Векшин попросил поднести чемоданы. Инструкция не предписывала, что делать в такой ситуации и филер тащил их на полусогнутых, исходя похмельной испариной. Тащил, пока не услышал:
— Благодарю вас, мсье!
День обещал быть довольно комичным и, подыграв ему, Векшин сунул в ладонь носильщика несколько су, походя вынутых из его же кармана. Больше там ничего не было, кроме носового платка и его, Векшина, фотографии.
Машина подошла сразу же. Водитель принял багаж, почтительно застыл в полупоклоне.
— Мне нужно в Руан.
— Только в пределах Парижа, мсье.
— Тогда к ближайшему автосервису, — подумав, сказал Векшин. — Я надеюсь, там можно оформить в прокат что-нибудь стоящее?
— О, да.
— Вот и отлично. Поехали!
Дороги во Франции можно считать эталоном. Эта вот, например, выложена тяжелыми железными плитами. Но никто и не думает ее охранять. Это у нас бы давно ее раскурочили, растащили и сдали в металлолом.
— Вы что-то сказали, мсье?
— Нет. То есть, да. Пожалуй, остановимся здесь.
Водитель послушно свернул к придорожному кемпингу. Судя по морю рекламы дела в заведении шли не так чтобы очень. Да и слишком уж шустро появился хозяин.
А вот и наши бараны, — отстраненно зафиксировал Векшин. —
Черный "Фиат", ехавший за такси от места посадки, в точности повторил тот же маневр. Еще две машины застыли у поворота. Преследователи не скрывались. Они продолжали давить на психику. Ждали ответной реакции.
— С вас сорок три франка, — нагловато сказал водитель, глядя на счетчик.
— Будьте любезны, — Евгений Иванович достал из кармана стодолларовую купюру.
— Желательно, под расчет, — отрезал таксист.
— Мелких не держим.
— Гм... ну хорошо. Сейчас я достану из багажника ваш чемодан и попробую разменять у хозяина.
Этот тип из той же компании, — убедился Векшин. — Скорее всего, новичок в разведке. Не научился еще скрывать свою антипатию к потенциальным противникам. И ключ позабыл в замке зажигания. Вот дубина, ну, кто ж тебя умным-то назовет?
Полковник и сам не понял, как оказался на месте водителя. В некоторых случаях разум безнадежно запаздывает.
Фора, мне нужна фора, — стучало в мозгу, — метров, как минимум, двести. Ну, ящик с гвоздями, поднапрягись, вывози!
Как и в лучшие годы, он стартовал с третьей скорости. Движок заревел, проворачиваясь, заскрежетала резина и мертвой хваткой вцепилась в дорогу. Бедный таксист так ничего и не понял. Он стоял над исчезнувшим вдруг багажником, как вопросительный знак из старого советского мультика.
Такого от Векшина явно не ожидали. Бросившийся в погоню "Фиат" отвернул, чтобы не сбить хозяина заведения и врезался в ограждение. Еще двум авто из группы преследования предстояло выполнить разворот на сто восемьдесят градусов, а это непросто в нескончаемом встречном потоке.
Мельчаю, — подумал Векшин, аккуратно вписавшись в этот поток. — Воздух, что ли, во Франции такой криминальный? Карманными кражами я с утра уже промышлял, теперь вот подался в автоугонщики. Кому рассказать, ни за что не поверят.
Преследователи постепенно отстали. Первым выдохся синий "Фольксваген". Он попробовал было "шустрить": одного подрезал, другого согнал на обочину. Но хамов на трассе не любят даже во Франции. Вот его и взяли в работу два дальнобойщика. Ведут, как Жучку на поводке.
Один только "Ягуар" старается за троих, но идет, соблюдая законы дороги. Уж на что скоростная машина, но все равно отстает. На долгих и плавных развязках, его хищное тело все реже мелькает в зеркале заднего вида. Наверное, сдался, понял, что миттельшпиль он уже проиграл: ну, догонит, прижмет, а толку? Дорожные сцены с таранами и стрельбой случаются только в хреновых блокбастерах. Немного скромней, но намного действенней — наблюдение и контроль. А с этим у них проблемы. Не так вас учили, ребята! Сейчас так не учат.
Еще через пять километров Векшин наконец-то поверил, что оторвался. Противник достойно сошел с дистанции. Отступил, чтобы придумать что-то другое или достать из кармана домашнюю заготовку.
Можно немного расслабиться. Евгений Иванович сбавил скорость, включил приемник. На канале "FM" исходил соплями эмигрантский русский шансон:
"Все чужое: и наличность, и привычки.
Скоро осень, оттого заморосило.
Журавли давно поставили кавычки
В облаках. Над словом матерным Россия..."
— Суки! — он плюнул и щелкнул тумблером. — Что вы можете знать о России? Злорадствуете, желаете пнуть посильней умирающую страну?
За окном березки, холмы — пейзажи начала осени. Привет утомленной душе от рязанской глубинки. Проснешься с похмелья на том вон пригорке и не поверишь, ты во Франции. Здесь только дорожная толчея намекает на близость огромного города. Но вот неприметный тоннель, прорезающий холм Шако, стремительно набегающие огни... Теперь поворот налево, и вот он, пожалуйста, галантный мсье Париж — самый русский город земли вне пределов России. Есть в нем славянская широта и раздолье. Здесь очень легко раствориться в толпе. А если ты на машине, затеряться в широком потоке почти на любой улице. Даже на этой набережной.
Первое, что видят в Париже глаза, это, конечно же, башня — бенефис инженера Эйфеля, поэма из тысячи семисот железных частей и трех с половиной миллионов заклепок, ставшая символом Франции. Привет, долговязая! Векшин свернул к морскому музею. Остановился на площади. Собственно, это была даже не площадь, а крыша огромного здания, где располагался павильон СССР на выставке тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Добротно строили русские мужики. На экспорт у нас все самое лучшее: и работа, и товары, и бабы. Сколько годочков прошло, а держит кольчужка! Только теперь там не выставка, а достаточно модный театр. И его посещают люди без малейшего риска для жизни...
— Я вам, вам говорю, мсье! Вы свободны?
— Простите? — не понял Векшин.
— Мне нужно в Мулен Руж. Или это уже не такси?!
— Вы правы, это такси. Но я сегодня работаю только по вызову. Мой постоянный клиент попросил подождать его здесь.
Старею, — опять огорчился Векшин, провожая глазами голенастую дамочку в шортах. — Совсем упустил из виду, что это таксомотор. Размечтался, как древний старик на завалинке. Еще он припомнил, что по дороге сюда также проигнорировал пару голосовавших "клиентов". А ведь и эти люди справедливо считали, что за рулем в парижском такси не должен сидеть посторонний. Могли записать номер, обратиться с жалобой в мэрию... Нет, от этой машины нужно скорей избавляться. Она и в полиции давно на заметке, и для тех, кто меня встречал, единственный внятный след.
Примерный маршрут он знал. Все улицы центра Парижа стремятся на Площадь Звезды. Но если туда добираться пешком, с чемоданами на горбу, остановит первый же полицейский, подумает, что домушник. Придется идти на риск: садиться за руль и ехать. Вот только куда?
Как и в любой другой европейской столице, была у советской разведки разветвленная парижская агентура. ГРУ, КГБ, СВР имели свои, независимые друг от друга, источники. Все их доклады централизованно стекались в "Контору", но сидел здесь на всякий случай резидент и от центра. Только Бог его знает, на кого он сейчас работает.
На кого, на кого — на себя, — разрешил внутренние сомнения Векшин, — на семейный бюджет! Да и чем я рискую? — бритвой, одеждой не первой свежести и старыми чемоданами?
В небольшое кафе на Авеню Клебер он заглянул с черного хода. Машина осталась далеко за углом, у поворота на главную площадь. Пахло французской кухней: рыбой и жареным луком. Звенела посуда, звучали веселые голоса.
— Мне нужен мсье Шометт, — сказал он очкастому клерку.
— Мсье Шометт у себя, — бросил тот на ходу.
Пришлось ухватить его за рукав. Нарвавшись на силу, клерк уточнил:
