Напряжение: том 4

А беды, между тем, множились и множились — в новом клане к ним относились так, будто они в чем-то провинились, будто были в чем-то изначально страшно виноваты. Словно не было совсем недавно лестных речей на переговорах, уверений во взаимном уважении и грандиозных перспектив общего благоденствия, вырисовываемых небрежными мазками пространных обещаний.

Складывалось ощущение, что Черниговские перехитрили сами себя, не включая и не обговаривая в положениях о вступление в клан долю Зубова-младшего с турнира, ожидая славный кусок добычи. Если быть откровенным, кусок настолько огромный, что знай о нем старший Зубов, то купил бы защиту в другом месте, не торгуя собственной свободой. Но он не знал и верил в порядочность людей, как оказалось, тщательно отсекавших его от информационных потоков. Хотя, пожелай он поинтересоваться или просто позвонить — никто бы ему не запретил. Однако Виктор Александрович не верил в чудо, а чудо не могло ему дозвониться...

Клан, по всей видимости, был весьма обескуражен, когда в лапы ему попали только деньги. Настолько обескуражен, что посчитал обманутым уже себя лично, и лжеца и обманщика Зубова-старшего отправили в первый месячный рейс — чистить и углублять русло мелкой речки, которой суждено в планах аналитиков клана стать судоходной...

Потом был провал на званом ужине у Императора, где Паша обещал показать себя с лучшей стороны, но все вылилось в грандиозный скандал и сбежавшую мышь, которую до сих пор не могут найти во дворце...

И Павлу представили княжича Антона, за грехи которого с того часа ему предстояло отвечать...

Одним словом, служба Зубовых в клане Черниговских началась очень скверно. Слишком скверно для тех, кто принес в клан бизнес стоимостью в миллиард и четыре с половиной миллиарда призовых наличными.

Да, они пришли с проблемами — но клан знал об этом. Проблемы множились снежным комом, но Черниговские только небрежно отмахивались, как от пустяка, отражая равнодушие к земным проблемам клана из первого десятка.

Даже когда к Зубовым появились весьма значительные претензии от тех людей, кто посчитал их виновными в прорыве плотины на турнире. Даже после того, как крови Зубовых захотели Шуйские, разъяренные фактом жизни на их земле пособников наркоторговцев. Даже в тот миг, когда Виктору Александровичу почудилось, что прогонят его с порога, раз им заинтересовалась Имперская служба безопасности. Черниговским было все равно — их принимали в клан и не ставили дополнительных условий.

Понятно, что Зубовы не могли отвечать за сотворенное бандитами безумие на турнире. Более того, понятия не имели, что перевозят контрабандой в герметичных кейсах. Хороший адвокат мог отбиться от всех претензий, будь они классовым уровнем ниже. Но аристократы в большинстве своем — как ленивые львы, что предпочитают хватать добычу поближе и пожирнее. С бандитов еще не ясно, получилось бы что-то взять, а вот у Зубовых было налаженное дело и деньги на счетах... Хотя некоторых не устроили бы и деньги — в качестве компенсации те интересовались исключительно жизнью, как высшей ценностью, которую можно отнять.

Виктор Александрович отдавал себе отчет, что с таким багажом отношение к ним в клане будет довольно прохладным. Одно дело — позиция клана, что не желал отступать от своих слов, а другое — суровая практика подбивания баланса прибылей и убытков от появления 'новых родичей'. Тут Зубовы, вероятнее всего, обходились в ноль или легкий минус, несмотря на бизнес, со всеми его верфями, кораблями, ремонтными заводами, а также древними привилегиями рода, позволявшими не проходить досмотр на границах княжеств и не платить налог за пересечение чужих вод. Сам Виктор Александрович оценивал его в миллиард рублей. Однако часть врагов легко бы скинулась на этот самый миллиард, лишь бы увидеть Зубовых в своих пыточных.

Но уже пять с половиной миллиардов, потеря всего и вассальная клятва служить во благо клана — это более чем достаточно, чтобы начать новую жизнь тем, кто оступился, но искренне раскаялся. С таким щедрым даром кто угодно согласился бы их принять к себе, даже не вспоминая про мифическую ГЭС и обогатительный комбинат с залежами ценных руд. Пять с половиной доводов 'за' против одного довода 'против' — логика великих семей была бы более чем прозрачна. Тем более, что Зубовых действительно нельзя обвинить ни в чем, кроме преступной неосмотрительности — особенно имея в адвокатах двух-трех 'виртуозов'. Казалось бы...

Тем не менее, Зубову-старшему досталась работа по двадцать часов в сутки и бесконечные поездки по стране. А его сыну — роль мальчика для битья, виноватого во всем, что сотворит младший наследник князя Черниговского...

'За что?' — хотелось иногда вопросить. — 'Неужели жадность клана настолько сильна?'

Но через год командировок, Виктор Александрович сам начал догадываться 'за что'. И дело тут не деньгах и ресурсах. Однако даже в мыслях остерегался произнести правильный ответ.

Во всяком случае, вера в то, что любой гнев не вечен, а скоро и он сам, и сын станут настолько полезны клану, что оставлять их на вторых ролях окажется просто невыгодно, все еще горела в сердце. А там можно будет мягко отойти от некоторых скользких дел, чтобы не влезть в них повторно...

Зубов-старший полагал так до того момента, как жизнь врезала очередной раз — достаточно сильно, чтобы прочувствовать это на фоне остальных ударов.

От евгеников клана пришел документ, обязывающий Черниговского-Зубова Павла завести семью по достижению восемнадцати лет с указанной в бумагах клановой девушкой. С учетом прохладного к Зубовым отношения, это означало только одно — клану их жизни были не нужны, но клан нуждался в родовых привилегиях Зубовых, оттого тот торопился поскорее завести этим привилегиям легального наследника.

Иной причины быть не могло — евгеники так топорно не работают: сила детей напрямую зависит от чувств влюбленных, потому гораздо проще устраивать балы и корректировать евгеническую программу по уже проявившимся между молодыми людьми чувствам. Удел прямых приказов относился исключительно к политике, а не к браку внутри клана.

Простой аристократ, удостоившийся вхождения во влиятельный клан, мог этого не знать. Но Зубов-старший, несмотря на свирепый вид, который многие полагали компенсацией ума за счет мышц, имел весьма обширные познания и острый разум, пусть и затуманенный отчасти случившимися с семьей бедами.

Виктор Александрович начал осторожные разговоры с сыном — в те дни, когда им удавалось побыть вместе. Следовало выстроить в его понимании четкую картину причин и следствий того, как они оказались в этой точке. Надо было признать вину, дать ей оценку, сопоставить с принятыми последствиями. Нельзя было вечно винить в своих проблемах кого-то еще. Потому что эти 'кто-то еще' были теперь крайне необходимы ему и Павлу. Друзья — это то, что клан не способен был отнять у его сына. Высокопоставленные друзья, с которыми он выиграл турнир, и это никак не могло пройти даром. И пусть они разошлись не сильно удачно, и прошли четыре года, но молодость умеет прощать — тот же молодой Шуйский рано или поздно возглавит клан, а младший Самойлов — свой род.

— Я знаю. — Был спокойный ответ на опережение, стоило Виктору Алесандровичу начать правдивую историю их жизни.

А последующие наводящие вопросы показали, что Паша действительно осознает всю картину целиком. Даже тот факт, что его отец заигрался с неизвестным грузом, предпочитая закрывать глаза на его содержимое. Даже понимание того, что их с отцом действительно было за что уничтожить — каким бы неприятным для его лет и гордости не казалось это знание.

— Так может, напишешь друзьям? — Осторожно начал Виктор Александрович.

— Уже поздно, — прикрыл на мгновение глаза его сын.

— Но если попробовать...

— Поздно, отец. — Пресек варианты Паша.

— Ясно... — Новая неудача даже не отозвалась особо в душе.

Привык, быть может. Хотя попытаться через знакомых поднять их статус в клане — или даже сделать незаменимыми — было бы очень хорошо...

— Я не успел извиниться вовремя, — словно спохватившись, объяснился сын перед старшим. — Эти люди не такие, как мы с тобой.

Зубов-старший вопросительно поднял бровь.

— И не такие, как княжич Антон. — Замялся Паша, словно сам не зная, какое подобрать сравнение. — Они уважают чужое право ненавидеть. Я этим слишком увлекся.

— Речь все еще о твоих ровесниках?

— Отец, я был без сознания, когда мои ровесники убили двух 'мастеров' и трех 'учителей', — дернул в ироничной гримасе Паша уголком губ.

Пусть те и были на 'химии', возвысившей их с 'воинов' и 'ветеранов', и не обладали высокоранговыми техниками — Зубов-старший читал отчет о происшествии.

— Наследник Шуйских вполне способен и не на такое, — осторожно заметил отец. — Их Сила Крови велика...

Может показалось, но сын пренебрежительно отмахнулся от этих слов и на некоторое время замкнулся в себе.

— Ладно, тогда давай попробуем решить, как нам саботировать евгеническую программу... — вздохнул старший Зубов. — Имя нам известно, а значит есть возможность сделать так, чтобы она полюбила кого-то еще.

Паша ожил и недоверчиво посмотрел на отца. До восемнадцати лет ему тогда оставалось около полугода.

Впрочем, эти полгода слабо отличались от предыдущих — очередные удары судьбы по безропотно подставленным щекам.

Пока не случилось настолько страшное и невероятное, что наступило ощущение странного спокойствия. Их изгнали из клана.

Был поздний вечер, и был малый зал клановой башни с десятком золотых люстр, множивших причудливые тени от статуй вдоль стен. Мрамор пола под искусственным светом рассекали линии из черного камня, вычерчивая места, где положено было стоять подчиненным родам клана. Но ныне из них не было никого, кроме Виктора Александровича вместе с сыном — да и те стояли в центре зала, под откровенно злым и раздраженным взглядом князя, занявшего свой угловатый трон у дальней от входа стены. Еще был взгляд императорского стряпчего — равнодушный, разве что с легким любопытством к происходящему действу. Императорский служащий был молод, одет с элегантностью потомственного работника ритуальной службы, и предпочел встать рядом с троном. В его руках был электронный планшет, напрямую связанный с реестром благородных лиц — а также с его физическим отражением в виде вполне материальной гербовой книги ветхого года, которую было запрещено выносить из здания императорского архива.

Словом, выкидывали их из клана без большого стечения народа. Быть может, еще и оттого, что процедура слабо походила на ритуал, пусть и главные слова были сказаны в самом конце, а стряпчий выполнил необходимые манипуляции, сообщив в итоге, что род Зубовых более не входит в клан князей Черниговских, и делать ему тут более нечего.

Через несколько минут Виктор Александрович вместе с сыном стояли у стен Тайницкой башни Кремля, одетые в простые рубища на голое тело, подпоясанные веревкой. Все, что у них было раньше — даже та одежда, в которой они вошли в клан — являлась ныне собственностью Черниговских. Ритуальные хламиды выдал им стряпчий, за что к незнакомому и оставшемуся безымянным для них функционеру была даже толика благодарности.

На лицах у обоих Зубовых виднелась уже запекшаяся кровь — кожу рассадило от перстня, когда князь хлестал их ладонью по щекам, выговаривая злые слова. Но это оскорбление было еще в те времена, когда они были его слугами, а значит и ответить на него было нельзя. Унижение — это единственное, что дал им прежний клан в дорогу.

Виктор Александрович был абсолютно спокоен. Покосился вправо и увидел такое же спокойствие на лице сына — даже умиротворение. С сыном вообще в этот день творилось что-то странное. Вроде как, пьяными влетели на танке в банк, да еще вместе с наследником, за которым ему было предписано следить... Но отчего же чуть ли не улыбка пробивается на его устах?.. И когда князь Черниговский орал на него, срывая злость — откуда превосходство, тщательно скрытое за прикрытыми веками и понуро наклоненной головой? Не повредился ли разумом наследник? Эти вопросы займут его позже.

Сейчас же — под ногами встала новая система координат, начало отсчета новой жизни. Однако мир вокруг от этого не стал добрее.

— Пройдемте, граждане, — среагировали вполне логично на двух окровавленных мужчин в дерюге органы правопорядка.

Вокруг все еще было главное туристическое место страны, и неподобающий вид оборванцев явно смущал прохожих — вот и двое постовых, до того контролировавших потоки экскурсионных групп, проявили бдительность.

— Пусть так, — согласно кивнул Зубов-старший.

Никаких документов им не дали — грамоты и удостоверения надо было выбивать самим, и с этой точки зрения гостеприимство полиции было весьма кстати.

А еще Виктор Александрович вполне обоснованно полагал, что если бы не эти полицейские, то на красной площади мог запросто состояться последний бой Зубовых в истории страны. Изменения в реестре благородных уже произошли, и огромное количество недоброжелателей уже было осведомлено о том, что род более никто не защищает. Месть — это дело, в котором надо бы обязательно успеть первым, особенно когда мстить можно только двоим. Вряд ли кого из мстителей смутило бы многочисленное число зевак и прохожих, равно как и случайные жертвы. Откупились бы.

В общем, в полицейском 'уазике' Зубовы разместились безо всякого конфликта, заняв отделение машины по ту сторону решетки, на сиденьях, расположенных лицо к лицу. И некоторую тряску по брусчатке пережили вполне стоически.

Но когда машина резко вильнула, отчаянно кому-то просигналив, а потом и вовсе экстренно затормозила, 'клюнув' на амортизаторах и бросив пассажиров вперед, у Зубовых проявилось некоторое недоумение, которое не отменило поднятые щиты Силы и готовность к неприятностям.

Попросту — даже из-за мести, никто из высокородных не стал бы нападать на машину полиции посреди города. Рискнувших такое предпринимать быстро осадили в свое время, вырезав на всякий случай вплоть до тех, кто мог такую вредную привычку унаследовать, популярно объяснив общественности, что внутри спецавтомобиля — личная территория Императора. Более никто такую наглость не практиковал.

Словом, надо просто в край охаметь, чтобы нападать на служебную машину. Или иметь весомые для того основания.

— Сдурел?! Освободи дорогу! — Не сдержался водитель 'уазика', сигналя машине впереди.

Зубов-старший присмотрелся через решетку и лобовое стекло — дорогу загораживал роскошный внедорожник белого цвета, внаглую занявший встречную полосу.

Вокруг была Ильинка в четыре полосы движения, крайние из которых уже давно стали парковочными местами для клиентов бутиков и ресторанов Верхних и Средних торговых рядов, оттого разъехаться без потерь не удалось бы при всем желании — справа доступ к широкому тротуару перекрывал серый опель.

Но вместо конструктивных действий, с ума сошла еще одна машина, что ехала позади обнаглевшего внедорожника — той же расцветки и модели, она, ускорившись и резко сманеврировав, притерла 'уазик' сзади, не давая отъехать назад.