Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Вдруг круг распался. Волхвы опустились на колени, сцепили руки у себя за спинами. И пошли вокруг медведя на коленях.

Нога, согнутая в колене, ставится на всю ступню. Не выпрямляя её, перенести на неё вес тела, вторую ногу поставить также согнутой, впереди себя. А колено первой опустить и упереться этим коленом в землю.

Я такую проходочку видел. Так подходит ученик к сенсею на татами. Не равный — стоя, не раб — на коленях. Ученик — переходя с одного колена на другое.

Волхвы сползались к медведю в центр. Дед уже перестал прыгать. Здоровенная, чудовищная фигура. В отсветах пляшущего пламени костров. Поднял бубен над головой, будто пытаясь сохранить его от ползущих. И ударил колотушкой в верхнюю треть.

Б-и-и-м.

Звук ещё не закончился, а волхвы вокруг медведя попадали на землю. Будто мёртвые. Но дед не остановился. Колотушка снова ударила.

Теперь колотушка била в верхнюю и в нижнюю трети. Так это же шаманское мировое дерево! На бубне проступил трёхчастный мир шаманов. Вверху духи, в середине — живое, внизу — мёртвые.

Шаманы не различают покойников на плохих и хороших.

Сначала он бил в среднюю и нижнюю полосы бубна. Переводили Сухана из живого в мёртвое. А теперь его душу тянут из мира мёртвых в верхний мир — мир духов. Вовсе не обязательно добрых.

Волхвы поднялись с земли и начали... предпродажную подготовку. Сухана.

Не знаю что противнее — видеть, как в твоего спутника втыкают костяную иглу, или видеть как её вытягивают. Как ту, длинную, сантиметров пять-шесть, иглу, которой было насквозь, так что оба конца снаружи, проколото веко, медленно, чуть покачивая, вытягивают наружу. А потом волосатая морда слизывает выступившие на веке капельки крови.

Сухана отвязали от столба. Но он так и оставался неподвижным, с поднятыми вверх руками, с остановившимся взглядом. Статуя. Зажатая собственной судорогой. Нет даже дыхания.

По мере того, как выдёргивали иголки, мышцы расслаблялись.

Вот выдернули иголки из крыльев носа и руки опустились. Упали и висят. Как плети. Ещё пара игл — Сухан тяжко, стоном-всхлипом вздохнул. Но глаза не двигаются. По его глазам, по чудовищно расширенным зрачкам пляшет тень медведя. Тень пляшущего волхва в медвежьей шкуре на фоне двух пляшущих костров. И бубен. Бам-бим, бам-бим, бам-бим. Тянет из зомби душу. Из мира мёртвых в мир духов. Минуя живых.

Ритм ускорялся, взвинчивался и вдруг — тишина. Волхвы отступили от Сухана. Он пару секунд стоял неподвижно. Потом — осел мешком. Ноги подогнулись, проехался спиной по столбу. Стек на землю. Кучей.

В тишине жалобно тренькнула струна. Скорбно. Плачуще. Соболезнующе. Раз. И затихла.

И снова зазвучал бубен. Ярко, резко, требовательно. Бим-бам, бим-бам.

"Вставай мертвец. Вставай — боги зовут. Жизнь — кончилась, рабство — нет. Вставай. Вставай служить и прислуживать. Исполнять волю и слово. Повелителя и владетеля. Твоего"

Дед всё повторял какое-то слово на своём языке. "Клаусутти, клаусутти, клаусутти". Знать бы ещё — что это значит. На этом голядско-шаманском. Потом он отдал помощнику бубен с колотушкой, подражая медведю, вперевалочку подошёл к Сухану. Поднял руки-лапы вверх. В каждой было по зеркальцу. Медное или там, бронзовое. Овальные, довольно большие — сантиметров тридцать по большой оси.

Он сначала посмотрелся сам. И так... довольно заурчал. Потом развёл руки и вывернул кисти. Так чтобы видеть в зеркалах отражения костров за своей спиной. И снова заурчал. А потом начал крутить их в поднятых кистях. Зайчики заметались по поляне. И остановились. Бубен грохнул нижней частью. Два световых зайчика сошлись на затылке лежащего Сухана. Медведь резко опустил лапы и сам присел. Бубен ударил высоким.

Конец одиннадцатой части

Часть 12. "Медведь и обезьяна"

— Глава 60

Бубен ударил высоким. Высокий, длинный колокольный звук. И противный скрип ручкой колотушки по обечайке. Снова звон и, задолго до его затихания, режущий уши скрип. И опять. И медвежье рычание: "клаусутти".

В слове — ни одной буквы "р". Но — медвежий рык. Низкое рычание на всех гласных. Горловое, утробное, из живота, из медвежьего брюха. Поднимающееся к короткому взвизгу-щелчку на последнем "т-ти".

Снова удар бубна и вдруг, из-за моей спины, из темноты, из группы стоящих там не то зрителей, не то помощников, высокий мальчишеский голос. "Вста-а-о-у-авай". На три тона. Со звенящим и резко оборванным звуком в конце.

И вновь: колокол бубна, медвежье рычание, трёх-тонная музыкальная фраза, забирающаяся уже в какое-то... колоратурное сопрано.

Куча, сваленная у столба, начала шевелиться, разворачиваться, подыматься. Превращаться в Сухана. В нечто, напоминающее человека. Количеством конечностей, туловищем. Формой. Но не пластикой, не движениями. Он поднялся на четвереньки, не поднимая головы, мотал ей.

Главный голядина вытащил откуда-то из своей шкуры какую-то... веточку? Что-то тоненькое, беленькое, скрюченное. Ещё раз подпрыгнул. Вверх и вперёд, прямо на Сухана. Гигантская, трёхметровая туша в медвежьей шкуре воздвиглась над человеком. Над маленьким, голым, стоящим на четвереньках подобием человека.

Один из волхвов ухватил Сухана крюком на конце своего посоха за шею и вывернул его голову лицом вверх. Лицом навстречу чудовищной, мохнатой, огромной медвежьей голове с горящими багровым глазами.

Пауза. Несколько мгновений полной тишины. И снова сопрано на три тона: "Да-о-у-й", "Да-о-у-й". Зазвучал бубен. Не колоколом — рокотом. Похоже на барабанную дробь в цирке при исполнении опасного номера. Только глуше, без звона.

Не палочками по барабану — колотушкой. По коже. По ушам. По душе. Рокот — как рокот моря. Только быстрее, непрерывнее, повышаясь по тону и темпу. Совсем не успокаивает. Шторм. Накатывает. Будоражит, тревожит, пугает.

Огромная туша медленно опускается прямо перед Суханом. Оседает, расплывается в ширину. Контур плывёт в глазах. Оплывающая, наползающая, наваливающаяся на маленького голого человечка тёмная масса. На вытянутой руке-лапе, прямо над задранным кверху лицом — качается эта... веточка.

Как лакомство перед мордой собаки. Такая... поноска? Или угощение? Оно как-то распрямилось на весу.

Висит и покачивается. А ведь это... Палец! Человеческий палец! Кость.

Палец из всех трёх фаланг: проксимальной, средней и дистальной, и его продолжение — пястная кость. Она пустая, трубчатая. Медвежья морда подносит её к себе и дует в неё. Резко тренькает струна. Но не отпускает свой звук, а тянет, длит, повышает его, уходит вверх.

А сзади снова голос: "Вых-о-у-ди", "Вых-о-у-ди", "Вых-о-у-ди".

На три ноты. Неизбежно, неотвратимо. Повышаясь. Обрываясь на грани фальцета. Где уже и дыхания быть не должно.

Кость висит открытым концом прямо над лицом Сухана. Сантиметров 10-15. Чуть качается над его сжатыми губами. Два волхва с посохами подходят к нему с двух сторон.

Удар бубна. Удар посохами по рёбрам. Вскрик. И Сухан замирает с открытым ртом. С открытом прямо под нижним концом пустой кости чьего-то пястья.

Кажется, Сухан пытается дёрнуться, отодвинуться. Но три посоха его держат. А он сам не может оторвать от земли ни — ладоней, ни — колен. Стоит.

Высокий, я такого ещё не слышал, короткий бряк бубна. Дружный выдох всех присутствующих. Главный голядина резко, как бармен миксер с коктейлем за стойкой, переворачивает кость открытым концом кверху. Будто там что-то есть. Жидкое. И затыкает какой-то затычкой. Подымается, удовлетворённо рыча. Сухан мешком снова валится на землю.

Но это не конец. Медведь поднял вверх зажатую в руке кость. Отпустил, так чтобы держать только за последнюю, ногтевую фалангу. И резко встряхнул. Как колокольчик. По телу Сухана прошла судорога.

Он пытался свернуться. Человек, когда ему плохо, всегда инстинктивно сворачивается в позу эмбриона — у мамы в животике хорошо. Без-опасно, без-боязно, без-страшно.

"Мама, роди меня обратно".

Один из волхвов что-то сказал Сухану, ткнул его посохом. Медведь снова позвенел костяным колокольчиком. И Сухана вздёрнуло.

Точно — они его не поднимали. Он сам как-то очень быстро, судорожно оказался стоящим на ногах. Согнутый в пояснице, какой-то скособоченный, с опущенными руками и головой.

Снова команда одного из волхвов. Этот стоит ко мне лицом, и я успеваю поймать часть фразы: "... прямо". И Сухана снова вскидывает. Голову, поясницу. Ему сказали, велели, скомандовали...

Стоит прямо. Ещё не "по стойке смирно", но похоже.

Волхвы выдают команды поочереди. Во всё возрастающем темпе. "Сесть, встать, лечь, левую ногу, руку, поворот...". Сухан дёргается как марионетка. Резкие ломаные движения. Абсолютный баланс. Я думаю, вчера он бы не смог исполнить прыжки на руках. А теперь прыгает. Вперёд, назад. И — закрытые глаза.

Мечта пьяного сержанта — полное повиновение без всякого соображения.

Наконец, эти... посохатые сержанты останавливаются. Голядина снова поднимает свой... костяной колокольчик. Встряхивает его и рычит в лицо Сухану. В абсолютно неподвижное, мёртвое лицо с закрытыми глазами: "клаусутти". Потом очень по-хозяйски, как кошелёк в набрюшник, убирает многосуставное хранилище Сухановой души себе в пояс. Сухан... всхлипывает и оседает на землю. Будто из него выпустили воздух.

А громадный, мохнатый ужас в медвежьей шкуре... поворачивается ко мне.

Ой-ёй-ёй... Вот это я попал... Это ж они такое со здоровым, взрослым мужчиной сделали! С воином обученным! Как... заводной солдатик. Кучей расползшегося мяса у столба... всхлипывает.

Мама моя родненькая... Сейчас — за меня примутся. Не надо!!!

Общий выдох как-то вернул меня к осознанию и восприятию окружающего. Но... Попытка пошевелить пальцами связанных над головой рук не привела к ожидаемой боли.

Она вообще ни к чему не привела. Рук не чувствую. Ноги, всё тело — как деревянные. Каждое движение отзывается... Очень плохо отзывается. Меня уже тоже...?! Я уже зомби?!!

Ну... с Барбодосом вас, Иван Юрьевич.

Только не надо путать "антилизм" с "атлантизмом". И то, и другое — параша. Но непосредственный "кай-кай" несовместим со "жвачкизмом". На зубах может скрипеть либо то, либо другое.

Оценивая уровень собственного юмора, я ощутил чувство глубокого стыда. Что радовало. Хоть какое-то чувство. Всё остальное — глухая, тупая, безысходная... паника. Покорность. Полное согласие с любой... С любым развитием событий.

"Лучше ужасный конец, чем ужас без конца".

Все попытки возвратить себе... себя, вспомнить картинки, которым я так радовался недавно, какие-то... лингвистические изыски...

Как это не... несоразмерно, неуместно, глупо, по-детски... Перед вот этим. Перед царём зверей. Перед Велесом. Перед ними, владеющими и приобщёнными. Извлекающими и запечатывающими. Души человеческие. Перед служителями Его.

"Дети у вас прекрасные. Но то, что вы делаете руками...". А также ногами, головами, глазами...

Сами волхвы и вывели меня из этого... нокаута. Именно из этого состояния, которое характеризуется головокружением, частичной или полной потерей ориентации, иногда — потерей сознания в результате удара.

Всё это я либо уже имел, либо балансировал на грани. Ритуал-то у них был... вполне ударный.

Но будучи уже на грани обморока, уже согласившись с мыслью: "закрою глаза и пусть будет что будет", я поймал взгляд одного из волхвов.

"Дьявол кроется в мелочах".

Я — мелочный человек, я — человек, внимательный к мелким деталям. Например, к беглому взгляду. Взгляду в лес за моей спиной. Точнее, в просвет в кронах деревьев на востоке.

Всё это время я, как и все остальные, смотрел на происходящее здесь, в центре поляны. В круге света от пляшущего пламени костров. А вот последовав за коротким взглядом волхва, повернув непривязанную голову лицом в непроницаемую темноту окружающего леса... я обнаружил, что темнота... уже не настолько непроницаемая.

Выворачивая голову, пытаясь рассмотреть хоть кусочек света под своей подмышкой, я вдруг обнаружил ещё одну ошибку этих "велесобищ" — у меня не были связаны ноги. Сухана они привязали правильно, а вот со мной... то ли поленились, то ли не посчитали важным.

Полупетушённый волхв попытался стать совсем петушённым: не только заметить рассвет, но и прокукарекать. Позволил себе обратить внимание главной голядской голядины на изменение освещённости.

Себе — позволил, а вот ему — нет. Утробное, удовлетворённое медвежье рычание сменилось коротким рыком. И ударом. Волхв получил медвежьей лапой по уху и отлетел метра на четыре.

Так... катапультировать здорового мужика... Медведь-то — да. Но ведь это дедок в маскарадном костюме. Я же видел, как его выводили под руки. Полуслепого, само-не-ходящего, согбенного и шаркающего. С трясущимися от "тремола покоя" ручками. А тут он этой ручкой...

Главный снова взял в руки бубен, парочка волхвов рысцой убежала куда-то мне за спину. Между главным и группой волхвов прошёл короткий обмен мнениями. Чем они там обменивались — непонятно, но главный снова рыкнул и ударил в бубен. А по тёмной массе зрителей прокатился какой-то... шепоток. Восторга? Предвкушения? Радости?

Участники как-то раздвинулись, очистили площадку. Чьи-то жёсткие пальцы ухватили меня за ремень, который не позволял закрыться моему рту, что-то сделали и... выдернули эту кожаную гадость из моих одеревеневших челюстей. Над ухом раздался чей-то тихий голос: "Кричи".

Я бы закричал. Я же всё время хотел кричать! От страха. Но челюсти... И пересохшее горло. Пока я сглатывал и двигал своим едально-кричальным аппаратом, в голове возникло недоумение: "а зачем?".

* * *

Каждый раз, когда у нас в ВУЗе начинали читать новый курс, мы, на первой же лекции, задавали лектору один и тот же вопрос: "А нафига оно надо?".

Глупые обижались. Или несли ахинею: "Так положено. Так требует учебный план...".

Умные — объясняли место своей дисциплины в... в общей картине мироздания. Когда мне и самому пришлось детишек учить — я всегда начинал с ответа на этот, пусть и не заданный, вопрос.

* * *

Тут также: а чего кричать-то? "А нафига оно надо?" У вас что, своей музыки нет? Подпевки не хватает? У вас вон, у меня за спиной, такой... "Робертино Лоретти". А у меня голосок... в хоре ближе третьего ряда не ставили. Причём только сбоку. И то, что я называл "петь", велели делать молча и только в кулису. Как при мощном выхлопе. А тут вдруг... Арию оперную, что ли, уелбантурить? "О соле! О соле мио...".

Мощный медвежий рёв из-за спины прервал мои воспоминания в части оперной классики.

Не, не Ла-Скала. Совсем — "не". Я там был, чисто пиво пил. Просто — мёда не было. Музей у них классный, кисти рук отрубленных — там есть. А вот медведей нет. Италия, факеншит. Сапог-сапогом.

Сзади снова заревело. Ближе, громче. Удовлетворённее.