Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

* * *

В общем, взяли мы у Николая его собственный локоть. Не в смысле части тела, а в смысле единицы измерения. Которым он мне столь памятную камку мерил.

Я сперва насчёт аршина заикнулся. Мне сразу:

— А это что такое?

Что метра здесь нет — понятно.

Метр — наследство французской революции. Как и всякие "фратерните, эгалите...". Но и аршинов на этой "Святой Руси" нет!

Я несколько даже растерялся. Прояснили: слово это персидское, Николаю лично знакомое. Означает: "мерить вдоль". Но русской меры длины такой нет.

Вытащил Николай палку из вещей своих. Свой личный локоть. Не "левый" или там "правый" — локоть мерный. Можжевельник, круглого сечения, на торцах по кругу выжжено меленько: "н м" — "Николина мера". На глазок — чуть больше полуметра. Ну и как этим мерить? Ткань понятно: в штуке полотна — 48 локтей. А остальное? А производные? Сколько ангстрем в этой дубинке? Или дубинок — в парсеке? А в попугаях?

"В попугаях меня больше"...

И стали мы от этого плясать.

Локоть — три пяди.

"Чужой земли мы не хотим ни пяди

Но и своей вершка не отдадим"

Из чего делаем вывод, что цена недвижимости в форме собственной территории ровно в четыре раза выше, чем зарубежной. Это если пядь — малая. Если "пядь с кувырком" — в шесть. Ну и как это в ангстремах выразить? Причём система построения производных не десятичная, а, в основном, двоичная: половина, четверть, осьмушка...

Выньте из меня мозг и расправьте его! А то он уже в трубочку свернулся.

Вторая единица — сажень.

Как же, "плавали — знаем"! "Косая сажень в плечах" — здоровый мужик. Забудьте. Это уже не мужик, а монстр-мутант. Косая сажень — от двух с половиной метров. Строительный подъёмник типа "Пионер" имеет стрелу примерно такого размера. А всего разных "саженей" на Руси — десятка два, от менее чем полутора метров до почти трёх.

Расстояния и площади здесь меряют "поприщами". Это расстояние, пройденное от одного поворота плуга до другого во время пахоты.

На мой слух — что-то совершенно неприличное. Сначала что-то "попёрли", а потом и вообще — "ща". Типа: "попаданища". Попаданец женского пола большого размера...

Используют и слово "верста" как синоним. Вы синоним километру представляете? А гектару?

А ещё версты бывают "путевые", которыми расстояния меряют, и "межевые", которые используют при межевании. Причём "межевая" в два раза больше.

* * *

Тут у меня мозги закипели. Струйки пара ударили из всех ушей. И пошёл я заниматься делами более простыми — людьми-человечками.

Больше всего меня доставал Чарджи. И не только меня. Над Ивашкой посмеивался, Николая вообще со стола сшиб: чего это купчик на проходе расселся, ему, иналу (наследнику) из славного рода самого ябгу (царя) пройти мешает.

Снова спас дрючок. Я грохот услышал, выскочил в сени и палку свою Чарджи в грудь упёр.

Правильно дрессировщики делают — так значительно эффективнее со зверушками объясняться, чем рукой.

Чарджи сперва не понял, потом надулся как индюк. Но я успел задать вопрос:

— Ты хочешь уйти?

— М...шеди-деди! Хочу!

— Уходи. Вон твои вещи.

Мужики все так и замерли.

— Оружие моё где?

— Ивашка, выдай. Ещё что?

— Нам с Ноготком Храбрит не заплатил. Обещал гривну ему, две мне.

— Ноготок со мной остаётся. Говори о себе. Ты с Храбритом договаривался — с него и спрашивай. Или тебя ещё и в могилу к нему положить?

Как он взвился... Шипит. Но — молчит. На дрючок косится.

— Ты — ребёнок, я — воин. Я тебе служить не могу.

— Ты — не воин, ты — дурень. Если не можешь разглядеть истину даже в таком маленьком объёме как этот. (Я себя в грудь ткнул). Хочешь уходить — уходи, кроме меня ты здесь никому не нужен.

Вечером Ноготок пришёл. Вроде за мазью. Тут и остальные подошли. Сколько Чарджи над ним не прикалывался, насчёт "отвалится", а Ноготок за него просит:

— Господин, если ты его прогонишь — он седмицы не проживёт.

— Как так? Он при барахле — чего надо купит. При сабле — если что — отобьётся.

Объяснили малолетке попаданскому.

На Руси в одиночку в дорогу не ходят. Никто. Даже нищие в ватажки сбиваются. Прокормиться так тяжелее, а вот выжить...

* * *

Всякий человек, способный создавать хоть какой-нибудь прибавочный продукт — имеет товарную ценность. Хоть на цепи сидеть и вместо петуха кукарекать. Местные хозяева прихватывают таких... прохожих и к делу какому-нибудь попроще приставляют. А зимой, когда от такого человека толку мало, а кормить надо — в лес на мороз. Волкам на пропитание. Или ещё осенью торговцам: в Степь, гречникам... да хоть куда. Лишь бы серебрушку дали.

Так что, по "Святой Руси" — только гурьбой, только вместе, в толпе, ватажке, коллективе. Свободная охота на рабов как стимул коллективизма.

"Я чувствую друг как всегда

Твой локоть, а также плечо.

Сегодня мы как никогда.

А завтра гораздо ещё".

Не чувствуешь сегодня "локоть, а также плечо" — завтра будет "гораздо не ещё".

Не только прохожих ловят и "холопят". Самих холопов сводят со дворов и просто воруют.

Недавно у княгини в Новгороде любимую служанку украли. Тут же пару раз быстренько перепродали куда-то не то в Полоцк, не то в Витебск. Но по тому делу хоть розыск пошёл. Не международный с Интерполом, а хоть Всероссийский — с выкликанием на торгах. А у простых владетелей — рабов и рабынь сводят постоянно. Поэтому, например, по "Русской Правде", за убийство чужого холопа штраф 5 гривен, а за воровство — 12.

В одиночку даже славный боец Чарджи долго не продержится. Человеку спать надо. А он и одет хорошо, и оружие дорогое, и сам молодой и красивый. Товар — первый сорт. Да ещё чужак. И — без службы. Искать или мстить никто не будет. Опоят или просто во сне повяжут. Был иналом, станет аналом. Ну, или как новый хозяин соблаговолит пользовать.

Как-то мне такая "товарность" всякой особи хомосапиенсов... Умом понимаю, а на уровне рефлексов не доходит. До моих коллег-попаданцев, очевидно, тоже. Но я-то при своём специфическом здешнем опыте вроде бы должен... И крепостное право в моей России всего полтораста лет как отменили. Почти все мои современники — потомки недавних рабов. Причём не в столь уж далёком колене. А вот... не доходит.

"Человечество смеясь расстаётся со своим прошлым".

Ремарк, "Чёрный обелиск". На тему того, как бывшие пацифисты и дезертиры с фронтов Первой мировой с восторгом милитаризировали Германию и строили Третий рейх. До них тоже... "не дошло".

Как-то у Ремарка... безысходно. "Смеясь"... и ничего с этим не поделаешь. Свойство такое у хомосапиенсов. У Герцена — конструктивнее:

"Человек, не знающий истории, подобен дереву без корней — всякий ветер его валит".

Здесь хоть какое-то решение просматривается: берёшь человека, делаешь из него "человека знающего". Глядишь, не завалится. На "ветру".

Одна беда: власть предержащие это тоже очень хорошо знают. И очень волнуются, когда "ветер" с их стороны несёт, а "ветровал" не получается.

Я не про украинские или азербайджанские учебники истории. Это уже не тема для обсуждения, это уже — контингент для лечения. У Кащенки. Но вот тут, рядом, царица Тамара вычистила Грузию до блеска. Чтоб ни одна строчка про её отца и деда, не совпадающая с "линией партии"...

Мономах тоже в части "Россия — страна с самой непредсказуемой историей" потрудился. Но Русь большая, "всех не перевешаете". Своё вкинуть в информационное поле можно, а вот чужое убрать... Вот так, к примеру, и дошёл до нас апокриф о встрече Христа и Гаутамы — исключительно в русском варианте.

* * *

Зрелище фигурной резьба с моими комментариями — Чарджи и доконало. Принёс он мне клятву верности. На сабле своей. Вести себя стал приличнее, сказанное — исполняет. Но ухмылку свою презрительную не убрал. С остальными задирается. Так это... аристократически-издевательски. А бабы на него заглядываются: парень молодой, красивый, одет богато. Сплошная секс-экзотика. Мачо мачастый. Мужики местные, естественно, тоже звереют.

В общем: скоро будут бить. Не знаю кто кого, но мне, как хозяину этого "лопухария", надлежит свары избежать. При такой хуторской демографии — конфликт неизбежен.

Глава 47

Интересный у Акима хуторок. Девятнадцать персон мужеского полу в фазе полной половой зрелости. Ещё — два "аксакала". Которые отнюдь не глубокие старики. С не столь ярко выраженными, но вполне присутствующими потребностями. Один недомерок, в моем лице. Тоже очень озабоченный. И восемь женщин.

Шесть замужних. Из них две хорошо беременные, две кормящие. Две оставшихся были с Ноготком и Чарджи в ту достопамятную ночь. И получили от мужей урок в полном объёме. Светана до сих пор со двора не выходит.

Ещё есть незамужние — две штуки.

Хозяйка, Марьяша, вдова свежеприготовленная, лежит плашмя. Даже на панихиду не вышла. Пришлось мне самому к ней идти. Обошлось без эксцессов и насильственных действий. Пришёл, раскрыл её. Всю. Оглядел тело со следами побоев, перевязки сломанных рёбер и ноги. Послушал скулёж. И напомнил:

— Ты меня обещала слушаться. И не выполнила. Первый раз на Степко в Сновянке глаз положила. Помнишь, что он с тобой сделал? Второй раз мне с мужем своим изменила. Тайны мои ему рассказала. Видишь, как он тебя? Теперь ты мне не хозяйка. Наоборот: я тебе брат. Хоть и не родной. Теперь ты и по этой причине меня слушаться должна. Хоть где слукавишь... Сдохнешь мучительно.

Марьяшка тихонько плакала. Громко не могла — рёбра болят. Погладил дуру по голове. Кажется, новые родственные отношения как-то перевели для неё ситуацию в разряд понятных и правильных. Брат над сестрой — хозяин. На прощание она мне и руку поцеловала. Главное — Ольбег успокоился, а то его мать от моего имени трясти начинало. И мальчишку, на неё глядючи — тоже.

Вторая безмужняя баба в усадьбе — Домна. Повариха, стряпуха, поилица-кормилица, утешительница всей детской части усадьбы. Тоже вдова. Только давняя. Детей нет. Первые роды были ранние, неудачные — ребёнок умер, и очень тяжёлые. С тех пор её и разнесло. Сейчас в ней пудов девять. Больные ноги, крикливый голос, уйма энергии и полное отсутствие всякого страха. Мужики сами её побаиваются. Чарджи — наглец гонористый, но когда баба Домна на него со скалкой пошла... убрался из поварни, и без остальных туда больше не ходит. И внутри — молчит.

Я уже сказал: у меня с ней — контакт. Как часто бывает — на ровном месте. В окружении собственной глупости.

Пришёл как-то в поварню, никого нет, а столы грязные. Ну не люблю я беспорядка. Зануда я. Взял тряпку и пошёл столы протирать. Мы же тут кушать будем — должно быть чисто.

Тут Домна заявилась. Постояла в дверях и тихонько к скамеечке: ноги у неё крутит. Посидела, посмотрела, выдала:

— Первый раз в жизни вижу, как мужик столы протирает.

Поглядела на мою радостную улыбку типа "а мы и не такое могем" и припечатала:

— Ещё раз увижу — пришибу. Мокрой тряпкой. Не смей. Увидят — засмеют. Тебя. Хоть ты и боярыч.

И больше у меня проблем с ней не было. Наоборот, пришлось притормаживать, чтоб уж слишком жирные куски мне не попадались. Но мои пристрастия в части поесть она уловила, расспросила и, по мере возможности... О возможностях средневекового повара... "обнять и плакать".

Ладно, о еде — в другой раз.

Лучше о бабах.

У нас с бабами плохо. Точнее — наоборот. С бабами хорошо, а без них плохо. Как у нас.

Марьяшка по весне поехала к Храбриту. Новое место посмотреть, усадьбу там прикинуть. И увезла с собой свою кормилицу и двух молодых служанок. Одну из них мужики вспоминали с особенно большой скорбью. "Такая баба была. Весёлая. Безотказная. Всегда готовая. Любой-каждый с усадьбы — не обогретым не уходил". Их всех там, на Черниговщине, половцы и положили. Кормилицу точно насмерть. Это я сам видел. Служанок... то ли — насовсем, то ли, как саму Марьяшку на той болотине — на время.

Ещё одну по весне выдали на Пердуновский хутор. Это выше по реке. Вот и получается, что баб стало меньше, а мужиков, с нашим приходом — больше. Шесть женатых, шестнадцать озабоченных. Шестнадцать ищущих мужских... рыл и не одной "весёлой и безотказной".

Обстановка накаляется, ещё чуть-чуть и двух относительно свободных дам... Которые на самом деле — замужние, но — порожние и не-молочные, по кругу пустят. И начнётся на усадьбе разброд и шатание. В форме ссор и мордобоя. Аким, конечно, кинется всех строить и порядок наводить. Но...

По весне был Аким орлом, было у него четверо добрых старых преданных бойцов во главе с Яковом. Потом пришло известие о смерти единственной дочери в виде чудом выжившего Храбрита. Только старик чуть оклемался — приехала сама покойная. Вполне живая, но... несколько изменившаяся. Тут бы и порадоваться. Ан нет — зять ни с того, ни с сего взбесился, чуть дочку с сыном не убил. Потом пришлось душегубство организовывать — самого зятя успокаивать... насовсем. Да ещё и сынок появился. Внебрачный. Ублюдок.

Обычному человеку и одного раза хватило бы для полного инфаркта. Аким, конечно, боевой командир и много чего в жизни повидал, но столько залпом...

Теперь Аким больше лежит, болит у него левый бок. Не то сердце прихватывает, не то в ребре после зятьевой "ласки" трещина. Не боец. Хорошо бы — только временно.

Одному из Акимовнах "верных" Храбрит нехорошо руку сломал — тоже не боец. Да и драка эта показала, что боеспособность "верных" несколько... преувеличена. И есть ещё моя команда. Три очень неплохих бойца. Конечно, против Якова один на один... А если толпой? И я сам. Не то малёк, не то колдун, не то хозяйский сынок, не то черте что плешивое. Местные меня... опасаются. А ведь и моим людям тоже надо что-нибудь... "для услады тела".

Надо что-то придумать. Но как-то... не придумывается. Либо найти. Одну или нескольких самочек хомосапиенского вида. А ближайшая популяция особей этого вида — "Паучья весь". С которой отношения... сложные.

Когда Аким пришёл на это место, он попытался провести с "пауками" размежевание. "Пауки" сходу взялись за дреколья. Потом пытался сам, по своей воле поставить "знамёна" — вытесать на деревьях знаки, обозначающие границы владения. Местные тайком все эти "знамёна" срубили. Потом у Акима жена заболела, стало не до того. Как-то установился статус-кво. Один из элементов этого "кво" — наш берег реки левый, их — правый. И тут я полез на их сторону. Набрал там раков, набил детишкам их морды. Да ещё и девку силком увёл...

Гарантируется всем "биточки по-селянски" и гарнир из матюгов. В лучшем случае. В худшем... может быть вполне по песне, по русской народной:

"И с тех пор в хуторке уж никто не живёт.

Лишь один соловей громко песни поёт".

Этими прекрасными поэтическими образами, в сопровождении милой лирической мелодии, русский национальный менталитет формулирует своё, глубоко народное, отношение к специфической особенности хуторского способа землепользования, выражающейся в полном и быстром самопроизвольном восстановлении естественной окружающей экологической среды при всеобъемлющем и окончательном истреблении населения всех возрастов, полов, национальных и религиозных принадлежностей упомянутого землевладения. И меня, любимого, в числе прочих.