Зеркало надежды

Рид не видел сейчас другого выхода, кроме как отвлекать врагов на себя.

Да, он верил брату, и знал, что подкрепление будет, но до него надо продержаться. Надо не дать разорить Аллодию. Надо не пустить степняков дальше. Если поглядеть на карту Аллодии, часть ее будет окрашена в зеленый цвет — леса. Но потом, за ними, начинаются поля. Дней десять пути от Равеля — и степняки вступят в графство Шаллен, а оно с давних пор снабжает Аллодию зерном.

Графы Шаллен когда-то решили, что хлеб нужен и королю, и крестьянину, распахали побольше земель под поля, поставили мельницы, и дело пошло. Климат оказался ли удачным, почва ли, но урожаи в Шаллене были малым не сам-трое. Может, и потому, что Шаллен был богат реками, которые весной разливались и наносили на поля плодородный ил... Рид не был агрономом. Так, что-то слышал...

Землепашцы, деревеньки, поселки, почти никаких городов... и так мало воинов, слишком мало, чтобы дать отпор шакалам кагана.

Даже если степнякам дать занять территорию, а потом выбивать с захваченных земель, что останется после них? Ведь не просто так они отойдут, постараются нагадить как можно больше.

Пустыня. Выжженная пустыня.

Те, кто выживет, будут или обречены на смерть от голода, или лягут тяжелым грузом на бюджет королевства. В котором тоже начнется голод. А еще война это смутное время. Тут же активизируются разбойники, пираты, соседи...

Какие уж тут договора и союзы?

Не можешь отстоять свою землю и свой народ?

Медяшка тебе цена.

Вот и шел Рид на смерть. Грустил, конечно, но надо. Война — это такое же ремесло, как кожевник, плотник, красильщик.... Тех убить не могут?

Могут.

И часто убивают, если не успевают такие, как Рид.

Пафосно?

Да и шервуль с ним, с пафосом. Может, умирать завтра-послезавтра придется, так что б и не повитийствовать напоследок?

С тем Рид и ехал, предавался своим размышлениям, и с каждым шагом приближался к армии кагана.

Войско степняков, где-то в районе Интары.

Хурмах проснулся с чувством собственного довольства и даже не сразу вспомнил — почему.

Потом уже всплыло из глубины разума приятное воспоминание.

Да, Торнейский и его невеста... теперь уже — женщина Хурмаха Одна из многих, покорная и послушная. И возможно его, Хурмаха, сын с королевской кровью. Приятно...

Где она, кстати?

При взгляде на ковер рядом с кроватью, Шарлиз не обнаружилось. Бурсай увела ее еще на рассвете, по обычаю. Время женщины — ночь, время мужчины — день, время Бога — утро и вечер, и в эти минуты надо не тратить силы на девок, а вознести молитву за то, что Он сотворил тебя. Правилом пренебрегали и достаточно часто, но в походе Хурмах старался блюсти обычаи. И его люди тоже напоказ, старательно соблюдали все, вплоть до мелочей. *

*— Большая часть Ромеи (все, кроме степняков) вверят в Брата и Сестру, которым Творец вручил этот мир, чтобы они заботились о нем. Соответственно, имеется разделение обязанностей, Брат — для мужчин, Сестра — для женщин и домашних животных. Им строят храмы, монастыри, для желающих служить Брату или Сестре, им молятся и на храмы выделяется храмовная пятнадцатая часть, которую люди привозят совершенно добровольно.

Степняки в Брата и Сестру не верят. Ладно бы еще Брат, но — баба? Поэтому они верят в бога-Творца, который сделал мир, создал первого человека, посмотрел на него, вздохнул — и дал ему первого Коня. И с тех пор степняк не мыслит себе жизни без лошадей. Степняки не строят храмов и не платят жрецам, как правило, все обряды у них отправляет старейшина. Но у них есть несколько правил,, которые стоит строго соблюдать верующим. Как то — молитва на рассвете, в благодарность за сотворение жизни. На закате — за подаренного коня. Обязательная благодарность за посланную пищу при каждой трапезе — просто провести по лицу сложенными лодочкой ладонями, обязательное омовение раз в три дня... правил достаточно много, но соблюдать их несложно. Прим. авт.

Принцесса не сопротивлялась, когда за ней пришла Бурсай, и не ругалась на грубую побудку, и на то, что ее вели чуть ли, не как скотину. Сил не осталось ни на что. Будь ты хоть какой шлюхой, а все же ночь выдалась трудная. Сначала не знаешь, останешься ты жива или нет, и удастся ли убедить мужчину в своей девственности, а потом еще жаркая ночка. Да такая, что будь она девственницей, век бы при виде члена тряслась и плакала.

Поспать удалось пару часов, и то повернуться было больно, а шевельнуться страшно. Проснется еще, а продолжения принцессе не хотелось.

Шарлиз повиновалась старухе, в надежде полежать и отоспаться, но даже это ей удалось далеко не сразу.

Сначала — молитва, к которой заставили присоединиться и принцессу, и только потом ванная с маслами. Ненадолго...

Войску скоро выступать...

* * *

Хурмах о переживаниях принцессы не знал. Он просто понял, что девушку увели, потянулся и занялся утренним ритуалом.

Молитва, омовение, легкий завтрак — и люди.

Сорок тысяч человек двигаются медленно. И даже тридцать тысяч, с учетом ушедших к крепостям отрядов — тоже. А Равель не будет спать, он все это время готовится к обороне.

Шесть кал-ранов и Давель.

Вроде бы тоже кал-ран, но пяти тысяч человек в подчинении у него нет. Даже сотни нет... его услуга уже оказана, но этот пронырливый гад еще может пригодиться. Не стоит пока от него избавляться, пусть живет.

Вот потом, когда Аллодия ляжет под копыта степных коней, обязательно надо будет удавить мерзавца. Кому нужны двурушники и предатели?

Никому. Но посвящать будущего покойника в свои планы не стоит.

Так что Хурмах благосклонно улыбнулся Давелю и широким жестом пригласил всех разделить с ним трапезу. В Степи это не считается зазорным, предлагая нижестоящему хлеб со своего стола, ты показываешь уважение. А это важно.

Кал-раны рассаживались, степенно проводили ладонями, сложенными лодочкой, по лицам, вознося благодарность за посланную пищу, и только потом принимались за еду.

Минут пять царило молчание, потом Хурмах заговорил, медленно и весомо.

— Перед нами Аллодия. Она лежит и ожидает, когда мы повергнем ее под копыта наших коней. Мы сейчас идем вдоль Интары. Крепости Доран и Инкор — пали, Ланрон, надо полагать, вскоре разделит их участь. Бардух пока молчит...

Давель кашлянул.

Впрямую он не стал вмешиваться в разговоры, но намекнуть, что ему бы неплохо дать слово — мог.

Кал-раны поглядели без одобрения, но Хурмах махнул рукой.

— Ты что-то знаешь, кал-ран Давель?

Бывший сотник поднялся и поклонился, как это было принято в Степи. Скрестив обе руки на груди, показывая, что не причинит вреда хозяину дома.

— Мой каган, в милости своей, приказал мне заниматься тем, что я умею лучше всего — разведкой.

— И? — Хурмах шевельнул бровью, намекая, что славословия надо бы урезать.

— Кал-ран Бардух потерял под стенами Ланрона таран и затребовал осадные башни.

Хурмах покачал головой, хотя внутренне он вскипел от злости.

Этот сын собаки и шакала потерял таран! Да вы знаете, во сколько встало сооружение тарана в степи? Где каждую деревяшку для него пришлось везти из других королевств, да еще кружным путем, да еще втайне... Если с Бардуха кожу содрать на новый — и то не окупится!

Но ругаться было не время. И род у Бардуха сильный, заступятся, если что. А потому...

Хурмах вздохнул и огладил расчесанную и умащенную маслами бороду.

— Что ж. Я верю в то, что храброго кал-рана не постигнет неудача. Это всего лишь мышиная нора на пути скакуна, и да не сломает он ногу в недобрый час.

Вот так.

И не ругаться, и задел на будущее.

Победителя оправдывают. Проигравшего вешают. Ладно, в Степи с деревьями плохо, но если выбирать между повешением — и разрыванием четырьмя конями, начинаешь ценить виселицы. Если Бардух справится, Хурмах не станет сильно ругаться, просто вычтет у него из добычи. Потом, когда настанет время ее подсчитывать.

А если нет...

Тогда Бардуху сильно повезет погибнуть под стенами Ланрона.

Хурмах посмотрел на кал-рана Мурсуна.

— Мурсун, пока Бардух стоит под стенами Ланрона, а наше войско движется вперед, я приказываю тебе взять семь тысяч человек — и отправиться вперед. Под стены Равеля.

Мурсун приложил кулак к груди в знак повиновения, и тут же уточнил.

— Мой каган, дозволено ли мне спросить?

— Да, конечно...

— Я должен взять город? Или блокировать? Или что-то еще? Я ведь не знаю всех замыслов моего господина...

Вот за это Хурмаху и нравился Мурсун. Послушный, исполнительный, не особо инициативный, все, что ему скажешь, исполнит в точности, но столкнись с непредвиденным — и он растеряется, не в силах двигаться дальше.

Но что тут может быть непредвиденного?

— Кал-ран Мурсун, ты должен взять семь тысяч воинов, и направиться к Равелю. Там тебе надо перебить всех, кого ты найдешь вокруг города... можешь взять в плен тех, кто нам пригодится, но не будь слишком уж милосерден. А потом ты должен осадить город. И чтобы ни одна тварь не проскользнула. Ни туда, ни оттуда...

Давель поглядел прямо в глаза кагану. Кашлять он на этот раз не стал, но Хурмах и так дураком не был.

— Что ты хочешь сказать, кал-ран Давель?

— Мой каган, Интара — это корабли. Почему бы нам не захватить несколько суден? Они пригодятся нам в дальнейшем, и для перевозки трофеев, и...

Хурмах кивнул.

— Кал-ран Давель, вот тебе это и поручим. Кал-ран Арук?

— Да, мой каган.

— Две тысячи людей у тебя заберет Мурсун. А ты с оставшимися тремя тысячами, отправишься вверх по течению Интары. Кал-ран Давель поможет тебе, постарайтесь не повторять ошибку Бардуха. Пленники — хорошо, но мне нужны корабли. И по возможности, с живыми командами.

Арук приложил кулак к груди, показывая, что выполнит приказ кагана.

Вот и отлично. Они с Давелем как раз дополнят друг друга, Арук вовсе не глуп, хитер, изворотлив и умеет прислушаться к мнению других людей. Особенно если сам плохо разбирается в данном вопросе. А когда две змеи сплетаются, даже мальчишка может убить их обычной палкой.

Хурмах хоть и не формулировал принципа 'разделяй и властвуй', действовал всю жизнь согласно ему. Так прожить подольше получится.

— Я же, с двадцатью тысячами войска, пойду вслед за воинами Мурсуна. И Аллодия ляжет под копыта наших коней.

Кал-раны дружно приложили кулаки к груди.

Да, конечно, ляжет, кто бы сомневался...

Мнение маркиза Торнейского, его величества Остеона и Аллодии в целом в расчет не принималось. Вообще.

Его величество Остеон. Аланея.

Болела голова.

Невыносимо, жестоко, с самого утра... бывают же такие гадкие ночи? Когда просыпаешься по десять раз за ночь, когда не можешь найти себе места на кровати, когда бешено колотится сердце и ломит виски, когда мутит от любого запаха и кажется, что даже соловьи не поют, а верещат, как придавленные сапогом кошки...

Остеон понимал, что это из-за волнений, что брат в опасности, что он переживает...

Понятно все. Но как с этим справиться?

Ответ могут дать лекари.

Да-да, ведите здоровый образ жизни, обязательно гуляйте на свежем воздухе, правильно питайтесь, очень хорошо кушать побольше красного мяса и пить побольше белого вина, и ни о чем не волнуйтесь. Особенно последнее. И вот еще вам волшебная травяная настоечка (пилюля, клистир), который обязательно поможет.

Как все это может помочь королю, у которого брат сгинул невесть где, по прикидкам как раз на острие войны с каганом, у которого пропала принцесса из Саларина, у которого сын...

Легок на помине.

Найджел выглядел отвратительно отдохнувшим и выспавшимся. И довольным жизнью и собой.

— Доброе утро, отец. Как ты себя чувствуешь?

— Замечательно, — отмахнулся Остеон.

— Уделишь мне пару минут? Надо кое-что обсудить по поводу бала.

Остеон, который чувствовал себя омерзительно, махнул рукой.

— Делай как знаешь, не до того.

— Но я же хочу как лучше...

Найджел выглядел искренне расстроенным, но сегодня Остеон себя слишком плохо чувствовал, чтобы обращать внимание на переживания сына.

— Джель, у нас война со степняками. Понимаешь — война! Там сейчас Рид, туда отправился Артан Иллойский, а мы сейчас срочно рассылаем письма. Нам надо закупить зерно, на тот случай, если степняки прорвутся в долину Шаллен... Ты представляешь, что начнется в королевстве? Треть всего зерна приходит оттуда!

Най джел удивленно пожал плечами.

— А что начнется?

— Голод, Джель. Это страшно...

— Нам ведь хлеба хватит, — Найджел по-прежнему не понимал, в чем проблема. Аристократам достаточно, а чернь... она кого-то интересует?

Остеон схватился за виски. Болью их резануло вовсе уж невыносимо.

И ведь сын не понимает, что говорит. Он не притворяется, он просто не понимает. Ах, почему он не воспитывал сопляка вместе с Ридом?

— Джель, не будет зерна — люди вымрут с голоду. Не будет людей — некому будет обрабатывать землю — не будет зерна и у нас.

Джель потер лоб.

— Но ведь эта чернь плодится, как кролики...

— Но грудной младенец не станет обрабатывать поля. Не мори корову голодом, а то молока не получишь.

Джель фыркнул, не одобряя такие низменные маттерии, но спорить не стал.

— И что теперь?

— Закупим зерно у соседей — на всякий случай. Барист уже торгуется, чтобы с нас не содрали втридорога. Что сможем — вывезем по Интаре, что не сможем — придется сжечь, чтобы не досталось степнякам...

— Пусть достанется. Потом мы отберем все у них!

— Как у тебя все просто, Джель.

— Это же степняки. Мне Рид рассказывал, они их чуть ли не плетками гоняли.

— Кот удавит одну мышь, сорок мышей сожрут кота.

— Может, и так... налить тебе травы? Что-то ты весь зеленый...

Остеон махнул рукой.

— А, налей...

Найджел отправился наливать в один кубок вино, во второй — травяной отвар, протянул отцу.

— Поменьше переживай, а то так и заболеть недолго.

— Вот будь любезен, не добавляй мне переживаний. Займись балом, и чтобы я о нем не слышал, действуй, как тебе заблагорассудится.

Найджел кивнул, выпил вина, поболтал еще минут пять о всякой всячине, и откланялся.

Остеон сделал еще пару глотков отвара. Потом подумал — и совершенно по-детски вылил его за окно. Захотелось.

Надоела горькая дрянь...

Голова все равно болела, но его величество уже приспособился. Нет у королей ни выходных, ни праздников, и больничный лист им не выписывают, на Ромее и слова-то такого не ведают.

Так что — работайте, ваше величество. Власть — возок, впряглись — тяните. До самой смерти.

* * *

Барист Тальфер проводил нечитаемым взглядом принца Найджела, выходящего от отца.

Поклонился, отступил в тень, когда надо было, королевский стряпчий становился совершенно невидимым и неслышимым. Как у него это получалось?

А вот так! Дано от природы, как и талант складывать числа и превращать их в деньги.

Барист мыслил настолько изворотливо, что даже не пытался излагать кому-то свои размышления, или объяснять, как он пришел к тем или иным выводам. В его памяти хранились сотни и тысячи фактов, и он складывал их, тасовал и так, и этак, укладывал в своей картине мира, получая причудливую мозаику, иногда с прекрасными, иногда с уродливыми картинами...