Ижорский гамбит Византийца

— Так-то оно так, — протянул Гаврила, — только с монахами из-за хлеба сориться нельзя. Это я точно знаю. Что скажешь, Пахом Ильич?

— Пострадаем за Новгород, вот только где купленное зерно складировать? Таких больших амбаров во всём городе не сыскать. — Пахом Ильич был в курсе наших планов и вставил свой вопрос для проформы.

— Будем строить. — Сказал я, извлекая из заранее принесённого тубуса карту. — Выберем удобное место, например, Ореховый остров. Там и поставим острог с амбарами. Лучшего места и найти трудно, посмотрите на карту.

— Лексей, а поближе, это ж в какую даль переться? — Сбыслав подошёл поближе к рисунку местности, цокнул языком, но более подходящего места строительства не указал.

Необычность карты состояла в том, что рисовали в то время, привязываясь к определённому ориентиру, считая его нулевым меридианом, от него и плясали. В лучшем случае, на рисунке, могли указать направление течения реки и глубину в сомнительных для судоходства местах, чаще, просто обозначали приметные места, да селение, где переночевать или коня подковать можно. А тут, создавалось впечатление, что существует ещё одна, более гигантская карта, с которой просто скопировали кусок и принесли сюда.

— Устье Невы, бывал я там. Хорошее место с недавних пор. — Гаврила тоже приблизился, но в отличие от Якуновича, больше заинтересовался листом плотной бумаги. — Лексей, а Мурманск далеко, покажи где?

Подобного поворота событий я не ожидал. С виду пьяненькие бояре, оказались совершенно неподвластные 'зелёному змию'. Спокойно выслушали моё предложение, вроде согласились участвовать, но при этом не забыли свои интересы и в карте сразу разобрались.

— Далеко. Тут не указано, бумага кончилась. — Настороженно ответил Гавриле.

— Так мы это, сейчас исправим. Ты пальцем покажи, в какую сторону от реки. — Якунович стал по левую руку от меня, и теперь я оказался почти зажат между двумя боярами.

Резко сделав шаг назад, я дал возможность друзьям чуть ли не стукнуться лбами и возгласом: — Ой! — Гаврюша и Сбыслав обняли друг дружку.

— Давайте думать о деле, — продолжил я, — а не о том, где Мурманск найти. Кто знает, как дорого будет торговаться рожь через месяц?

Заседание продолжалось недолго. Едва мы выработали общую концепцию, полностью определившую стратегию наших действий и распределили обязанности, как за воротами раздался невообразимый шум, смешавший в себя множество людских голосов с криками о помощи, воя животных, протяжный металлический звон, словно стучали по рельсе, и наконец, отчётливый зов, поставивший всё на свои места:

— Пожар! Пожар! Рятуйте!

Все выскочили на улицу. Народ бежал к оврагу, где через дом от нас уже поднимались яркие языки пламени. У колодца постепенно выстраивалась цепочка людей, передававшая вёдра с водой, но судя по всему, человек проигрывал огню. Треск обвалившейся крыши и разлетающиеся в разные стороны головни создали ещё один очаг. Теперь уже горела солома на пристройке соседнего дома.

— Пахом Ильич! — крикнул я, — Вытаскивайте из конюшни механизм.

— Лексей, ты что? Тебе огня мало? Надо помогать тушить!

— Нам нужен только механизм и его работа. Пахом Ильич вытаскивайте. Вместо бочонка с огненной смесью я присоединю трубу к бочке с водой, что во дворе стоит, отсоединю наконечник с зажигалкой, и вместо струи огня будет вода. Главное качать успевать и воду в бочку доливать.

Едва я закончил со сборкой, как искры стали залетать на крышу купеческого дома. Гаврила вместе со Сбысловом скинули нарядные рубахи и по моей просьбе взялись за рукояти насоса. Пахом в это время организовал поднос воды. Едва только возникала угроза возгорания, как я направлял в ту сторону трубу теперь уже водомёта и успевал затушить огонь. Так продолжалось почти час. Пристройку соседского дома, как и первичный загоревшийся дом, спасти не удалось, зато распространиться огню дальше мы не дали. Людское столпотворение продолжалось ещё долго, но один момент сильно удивил меня. Соседи стали помогать погорельцам, и не словами сочувствия, а самым что ни на есть материальным способом. Кто-то приютил спасшуюся скотину, кто-то предложил погостить у себя, а большинство, как только староста улицы установил раскрытый ларец, стало приносить деньги.

* * *

Гюнтер плохо помнил события последнего времени. Толчком в бок его разбудили, заставили с колодкой на ноге выползти с телеги, спросили имя и отвели в конюшню. Единственное, что отложилось у него в памяти, как подлым образом пленивший его новгородец, пересчитывал марки в сундуке. После этого, как отрезало. Его продали как барана на ярмарке, правда, за очень большую цену, за сундук с серебром. Швабец откусил кусок сладкого пирога, стал жевать, одновременно размышляя о своём положении. Отцовское наследство не светило, ни при каком раскладе, тем более, после того, как его выперли из родного дома. Но, то ладно, с этим он давно смирился. Даже если родственники по матери узнают, что он в плену, то при всём желании не смогут собрать тех денег, что были уплачены. А скорее всего — не захотят. Старший брат даже обрадуется, как же, заучка Гюнтер угодил в лапы к руссам, надо было не грамоте учиться, а бою на мечах. А разве я плохо обращаюсь с мечом? Разве я не смог собрать сорок бойцов, каждый из которых в открытом бою стоили двух? Если б не этот священник, который пообещал новый крестовый поход во спасение души и помощь с княжеством, в жизнь бы, не отправился на Балтику. Какой к дьяволу крестовый поход, если только на мне был нашит крест, ни один рыцарь и не думал об этом. Деньги, виной всему этот проклятый металл, вернее его отсутствие. Утро вечера мудренее, так вроде говорил псковский купец. Эх, какой был человек, жизни своей не пожалел, защищая юного Гюнтера от разбойников. Укрыв голову от колючего сена, он зарылся в него, и сон постепенно овладел рыцарем.

На зелёной поляне, у подножья сказачно-красивой горы возле бирюзовой глади озера обрамлённого апельсиновыми, лимонными и оливковыми рощами, роскошными виноградниками и непроходимыми зарослями кустарников на коне сидела незнакомка. Девушка улыбалась и приветливо помахала рукой, дразня своей улыбкой.

— Гюнтер! Ты мой король. Помоги слезть с коня. — Попросила она.

Штауфен рванулся к девушке, но не смог сделать и шага. Корни неизвестного растения обвили его ноги, накрепко приковав к земле. И тут возник новгородский купец, который его купил. В руке он держал меч. Блеск стали перед глазами... и Гюнтер проснулся.

Сквозь щели в конюшню пробивался солнечный свет, и почему-то пахло гарью. Пробравшись к наиболее широкому отверстию, пленник припал к нему глазом.

Нюра сидела во дворе на лавке и старательно красила ногти. Баночек с бесцветным лаком с блёстками было всего десяток, и мамка страшно ругалась, когда видела, чем занимается дочка, но сегодня был такой день, когда девушка должна выглядеть много лучше, чем есть на самом деле. Как на тех картинках, с девицами в модных нарядах, демонстрирующих искусно сделанные перстни. Ну вот, последний ноготь готов, теперь надо время, чтобы лак высох, и остаётся только ждать, когда понесут еду пленнику.

— Ильюша, снеси немцу кашу на конюшню, — раздался голос Пахома Ильича, — да квасу захвати, поди, проголодался он там, как бы овёс не слопал в яслях.

Ильич вышел из терема, сделал потянушки и поспешил в выстроенную в прошлом году уборную. Совсем недавно, интимные дела совершали на огороде, под кустом, но многие перемены после вояжа на юг коснулись и этой темы. В укромном месте появилась из плотно пригнанных друг к другу жердочек будка и кедровый рукомойник.

Через некоторое время дверь на крыльце отворилась и из неё показалась белобрысая голова купеческого сына, затем и сам Илья, державший обеими руками широкий горшок. Мальчик поставил горшок на землю, посмотрел, привязан ли пёс и снова скрылся в тереме, чтобы через минуту с явной неохотой явиться вновь, но уже с крынкой кваса, которая была накрыта ломтём хлеба. Едва он спустился по ступенькам, как его окликнула Нюра:

— Братец, давай подсоблю. Не мужское это дело, со снедью возиться. Ты бы лучше с мечом тренировался, как папенька. — Сестра разговаривала с братом, не вставая с лавки, и выдержав некоторую паузу обидно добавила, — видал, как он им крутит, ты так ни в жизнь не сможешь. — Тем самым ещё больше распалив юношеское самолюбие.

— Много ты понимаешь. Да я... да я и не так умею. Жди тута, сейчас покажу. — Илья побежал обратно в дом, на этот раз, задержавшись чуть подольше, и вынес короткий, полуметровый узкий меч, подаренный гостившим у них византийцем, оказавшийся каким-то дальним родственником.

— Погодь братец. Потом покажешь. Ты лучше дверь в конюшню отвори и посторожи, пока я пленнику еду снесу. — Нюра встала с лавки, поправила косу, положила на припрятанный заранее поднос льняное полотно. — Ставь горшок и крынку, чего ждёшь?

Спустя несколько минут девушка стояла напротив полуголого мужчины, жадно глотающего гороховую кашу.

— По-нашему разумеешь?

— Угу, — ответил Гюнтер с набитым ртом.

— А я тебе нравлюсь? — Нюра выставила напоказ накрашенные ногти рук.

— Угу.

— Да что ты всё угукаешь, слов больше не знаешь? — Девушка разозлилась. Не так она представляла себе их встречу. Слов восхищения её красотой не прозвучало, да и вообще, ничего путного, ласкающего слух молоденькой дамы — сказано не было.

— Ты просто прекрасна, как моя мать, такая же красавица. — Штауфен отпил квас, улыбнулся, приподнял с пола засохший цветок и протянул Нюре. — Возьми, мне нечего больше подарить. Ты очень похожа на незнакомку, из моего сна... моя королева.

Девушка покраснела, протянула руку и приняла цветок. На секунду, их пальцы соприкоснулись. Земля завертелась под ногами Нюры в бешеном ритме, краски стали необыкновенно яркими, чувства обострились, приятная дрожь пробежала по всему телу. Как вдруг...

— Нюрка! Мамка кличет, иди скорее! — Брат, стоявший у дверей конюшни, прервал танец зарождающейся любви.

— Ты очень забавный, до встречи. — Промолвила Нюра и убежала.

Двери захлопнулись, и стало как-то темно, словно на минуту выглянувшее солнце, вновь спряталось за тучи.

За завтраком Пахом Ильич поведал подробности о вчерашнем пожаре, намекнув, что по поводу механизма Сбыслав с Гврилой будут держать рот на замке и о новом пленнике, чем-то напоминавшем того немца, коего Новгородец высматривал в бинокль в устье Ижоры. Ильич ел яичницу прямо со сковороды, заботливо собирая хлебом жирок, от растопленного сала, как я попросил рассказать более подробно.

— Гюнтер Штауфен его зовут. Меша просил сменять на одного свея, ну, с той шнеки, где посол до князя был.

— Ты сказал Штауфен? — переспросил я.

Это сейчас, человек, назвавший себя по имени и фамилии, не представляет, что несколько веков назад, так могли представляться только знатные люди, от виконтов и выше. Знать, стоящая на ступеньку ниже в феодальном обществе, обычно сообщала место, откуда они родом. Кстати, я до сих пор не знал полных данных о Пахоме Ильиче. Фамилия же Штауфен была очень знакома, и если моя догадка подтвердится, то в конюшне находился самый настоящий принц без провинции.

— Ну да, — подтвердил Ильич.

— Пахом, мне надо срочно увидеть пленного. Ты по-немецки хорошо говоришь?

— Не-а. Дети ему еду носили, и вроде общались. Надо у них спросить. — Пахом запил завтрак морсом, намеренно вытер рот салфеткой и громко отрыгнул. — Ильюша, ты по-немецки шпрехаешь?

— Немного, у Филина выучился, батька его, к ним пеньку возит. — Сын Пахома отложил ложку в сторону, предчувствуя важность задания.

— Сходи с дядей Лексем к пленному, толмачить будешь.

— Так он по-нашему может. Нюрка... он всё понимает и говорит. — Ильюша немного сморщился, получив удар ногой под столом от сестры.

Закончив завтрак, Илья проводил меня до конюшни. Откинул засов и, с натугой распахнув двери, пропустил внутрь.

— Доброе утро! Вы говорите по-русски?

— Да. Немного говорю. Что от меня хотят? — Гюнтер привстал, стряхивая с грязных портков прилипшее сено, пытаясь рассмотреть вошедшего незнакомца.

— Пока, хотят совсем немного. Имена Фридрих или Генрих конкретно для Вас, что-нибудь значат?

Штауфен задумался над вопросом. Не так давно, пять лет назад, сводный брат Генрих попытался возглавить мятеж против отца. Он его не поддержал, но завистники, считавшие бастарда угрозой для своих делишек, оболгали юношу, представив его чуть не новой главой восстания горожан и министериалов. На гребне этих событий Гюнтера попытались убить, а после неудачи, выпихнули на вольные хлеба. Не так давно он написал отцу письмо, где всё подробно объяснял, вот только ответа не пришло. Впрочем, если император решит от него избавиться, то пусть так и будет. Посему и темнить не стоит.

— Первый мой отец, второй сводный брат.

Наступила пауза. Моя догадка, относительно знатности пленника стала набирать вес. В Германии, после смерти Фридриха II, появилась куча самозванцев, выдававших себя — то за сына императора, то за самого властителя. И если с первыми было сложно разобраться, любил Фридрих женщин; то, со вторыми — было легче, император знал множество языков, был образован и требовал подобных знаний от своих отпрысков. Большинство авантюристов проверок не выдерживало. До смерти Фридриха оставалось более десяти лет, но вопрос с лженаследниками возник не на пустом месте. Раз пользовался такой популярностью, знать не очень-то боялись тщательной верификации. Оставалось спросить в лоб и в случае положительного ответа уже принимать решение.

— Вы знаете, как вашего отца называли в детстве?

— К чему эти вопросы? Можете не стараться, он не заплатит за меня. Да и могу ли я знать, как его называли в детстве, если деда с бабкой ни разу в жизни не видел. Слышал от матери, что обзывали 'апулийский мальчик', но, так это или нет — не знаю. Мой отец Фридрих Гогенштауфен, Вы же это хотели узнать?

— Допустим. Меня вот, что интересует. Ладно, свеи с датчанами. Вы-то с какой целью отправились в Ижору?

— За землёй. Мне пообещали...

— Своего королевства захотелось?

— А что в этом плохого? Там это сделать невозможно, а тут полно ничейной земли.

— Ничейной? — я рассмеялся. — Впрочем, при удачных для Вас обстоятельствах как отпрыск Фридриха, вполне могли заявить свои права на княжение захваченной земли, и возможно, даже получил бы временную поддержку. Если не у Папского престола, то хотя бы из Сицилии. Только сдаётся мне, что Вы стали пешкой в руках опытных интриганов. Согласились на авантюру, а то, что кто-то кого-то собирается использовать, не подумали. Кстати, не лишним будет знать, что у любой вещи есть хозяин и ничейного не бывает.

— Может и так. Только выбора не было. Меня настойчиво пригласили в крестовый поход, и я точно знаю, что церковь объявила нужные ей земли своими.

— О каком крестовом походе Вы говорите? Что за чушь? В устье Ижоры не было ни одного крестоносца, если конечно, не считать Вас, а если и были, то я их что-то не заметил.