Ижорский гамбит Византийца

— Симеон, сколько стоит вот это? То, что можно сделать, пусть дружинники беспокоятся, у меня только треть с мечами, да и то... ты ответишь на мой вопрос, или мне другого позвать? — Александр вспылил. Мастера больше интересовал сам клинок, а князя материальная составляющая.

— Надо испробовать, нельзя просто так, сказать, сколько он стоит. — Симеон был непреклонен. Предварительную стоимость он мог бы назвать, только посмотрев на изделие, но точную... слишком уважал себя оружейник, чтобы бросаться словами.

— Яков! Принеси мой старый щит, с которого умбон сняли. — Потребовал князь.

— Мечом рубить щит? — Удивился Симеон. — Это ж не секира.

Александр надел рукавицу, вытащил из телеги первый попавшийся меч под руку, оценил балансировку и резко рубанул наискось, по краю, приставленного к возку щита.

Шшхх, — только ветер пронёсся. Щит развалился окончательно, доски держались только на кожаной обивке, край с медной окантовкой срезало, а клинку хоть бы хны.

— Пятнадцать гривен, а если доделать, по уму, то все двадцать. — Выдал окончательную стоимость подарка мастер.

— Слышал, Яков? А ты Пахома Ильича хаял, долю долго не несёт. Я за год столько не имею, сколько в этом возке. — Князь был доволен.

— Сядь в Суздале, и будешь иметь в десять раз больше. — Возразил ловчий.

'Суздаль, что мне один Суздаль, вот стать Великим князем, да чтоб все у меня в кулаке сидели, от Киева до Новгорода'. — Подумал про себя Александр, сжимая стальную рукоять меча.

А пока князь развлекался с подарками, мытарь в порту пытался определить размер пошлины, которую следовало уплатить со стальных листов. В обширном перечне, листовая сталь размером аршин на аршин не значилась. Нисим пытался вспомнить, когда последний раз, за долгое время его службы, подобное привозили в Новгород, но, толи старческая память подводила, толи кислое молоко, выпитое дома, рядом с причалами, не давало сосредоточиться.

— Можно записать, что привезено железо в крицах, только... — мытарь сделал паузу.

— В расплющенных крицах. — Подсказал Нисиму один из вариантов.

— Точно, как я не догадался. Дом мой, как и прежде, вон там, возле двух яблонь. Разница между оружейным железом и крицами, для ста привезённых пудов будет составлять... семь гривен. Две можно оставить под яблоней, а с тебя, за всё железо, сплющенное... семь да семь, да ещё сбор — Пятнадцать гривен. — Выдал расчёт налогового сбора портовый чиновник.

— Нисим, побойся Бога. — Ефрем не выдержал и встрял в разговор. — Это ладья Пахома Ильича, и груз — его, когда это новгородские купцы пошлину как торговые гости платили?

— Пахома Ильича хорошо знаю, и отца его знал. А мой отец и деда его. Только тут, я его не вижу. Не хотите платить — воля ваша, а разгружать ладью не дам! На моей стороне стража и Закон.

Мытарь гордо приподнял подбородок. Абы кого, на его место не поставят, свою работу он знал досконально. И сколько тысяцкому надо отнести, и сколько стражникам отсыпать и насколько должен был быть тяжёл кошель, сдаваемый в казну. Иначе, когда тяжело станет ходить, своего сына, Яакова, на эту должность не утвердят.

— Три гривны под яблоню и три в казну. — Предложил я.

— Ефрем, ты б объяснил, на досуге, своему дружку, как дела делаются. Четыре под яблоню, а три в казну за три десятка пудов сплющенных криц. — С налоговыми отчислениями было покончено.

Налоги в Новгороде, как и на всей Руси — драли безбожно. Доходило до сумасбродства, требовали оплату за проезд по мосту, этакий прообраз дорожного мыта. Взымался подоходный налог 'с сохи' или 'от дыма', церковная десятина и многое другое. В Киеве появился техосмотр телег. Так как считали товар по возкам, то предприниматели старались нагрузить перед воротами свои транспортные средства по максимуму. Это приводило к поломкам телег и заторам. В этом случае, владелец сломанного возка платил ещё раз, так сказать, за эвакуатор. И не удивительно, что все договора, составленные после военных действий, включали в себя обязательный пункт: — льготное налогообложение купцов победившей стороны. Средневековым миром правили деньги.

Освободив ладью Ильича от груза, мы немедленно отплыли в сторону Ладоги. Отправившись вечером, вопреки всем правилам и приметам, тем самым спасли свои жизни. На Волхове, в десяти верстах от Новгорода, на нас готовили засаду. Строган считал, что на ладье Пахома вполне нормальные люди, посему и предупредил своих разбойников, чтобы готовились с утра перехватывать ладью, выкрашенную дикой краской , мышиного цвета. Так и проскочили, минуя отдыхающих татей, слишком поздно сообразивших, что добыча ушла, и догнать ладью не представляется возможным. Боярин, когда узнал о провале своей затеи, самолично порол кнутом гонца, принесшего известие. После экзекуции, Строган навестил своего знакомого, Михайло Сытинича, внука знаменитого боярина Сотко, который оплатил строительство каменного Борисоглебского храма.

Михайло пребывал в прекрасном расположении духа, Сбыслав Якунович давал в приданное, за свою Анисью триста гривен. Для примера, годовой доход в Германии с лена составлял пять кёльнских марок. Учитывая, что марка Кельна равнялась почти двумстам тридцати четырём граммов серебра; грубо выходило по кило и двести грамм в год. Сбыслав же давал более шестидесяти одного килограмма, то есть, доход за пятьдесят один год, что равносильно пожизненному обеспечению невесты. Половину этого приданного Сытинич безусловно оставлял сыну, а вот оставшиеся средства планировал инвестировать в торговые лавки за границей. Был у него на примете перспективный купец, выкупленный им из свейского плена, торговавший сейчас в Любеке. Задумки хоть и были связаны с контрабандой, но рискнуть, как бы, 'чужими' деньгами было можно. И вот, когда картина всей сделки стала вырисовываться чётко и ясно, в гости заглянул Строган, внося не нужный никому хаос.

— Подлый купчишка Пахом Ильич, перебил мне всю торговлю со свеями, по миру пустить захотел. — Жаловался боярин.

— Шутишь? Один купец, пусть зело удачливый, и перебил всю торговлю — не может быть.

— Ну, не совсем один. Кабы не Сбыслав с Гаврилой, в жизнь бы ему не управиться, гаду ползучему.

— Какой такой Сбыслав? — Сытинич спросил, явно заинтересовавшись именем.

— Сбыслав Якунович, ну ты должен его помнить, здоровый такой, ни одной драки не пропускал, а Гаврила Алексич — сосед его.

Строган, напомнил Михайле, как много лет назад он, будучи совсем молодыми, со своими дружками, ходили стенка на стенку, лупцуя молодцов с Людиного конца. Сам же Строган, чаще всего стоял в сторонке, считая игрища — бестолковой затеей. И если минуту назад Михайло Сытинич охотно бы согласился с приведёнными доводами и оказал всестороннюю поддержку, то в связи с только что полученной информацией призадумался. Портить отношения с отцом невесты сына, было некстати. Тем более, возможность объединить два богатейших боярских рода казались слишком заманчивой перспективой. Сменив маску лица с дружественной на обывательскую, Сытинич произнёс:

— Знаешь, мои купцы мёдом торгуют, в хлебные дела не лезут. Так что, помощи от меня не жди. Сбыслав с князем на короткой ноге. Мой тебе совет — перетерпи.

— Вот как ты заговорил! Щенка Ярославого испугался? Так знай — мне Александр не указ! Жаль, что не с нами ты. Смотри Михайло, как бы локти не пришлось кусать. — Строган выскочил за ворота хором Михайлы Сытинича и со всего размаха ударил по лицу своего холопа, ожидающего хозяина у лошади. — Не стой на дороге, пёс смердящий!

Михайло поразмышлял немного, взвешивая варианты, и отправился к жене. Боярин всегда поступал так, когда шанс успеха в принимаемом решении был равен неудаче. Любушка, так ласково называл он свою жену, обладала невероятной интуицией, помноженной на логическое мышление, не свойственное женщинам. Не подвела она и в этот раз.

— Медвежонок, подумай сам... Сбыслав сидит на воске, ты на мёде, понял, к чему я веду? — Любушка полулежала на перине, положив голову мужа к себе на колени, не забывая гладить его по голове.

— Ээ... ммм... нет. — Пробормотал боярин.

— Мёд, воск, пчела, Вы должны быть вместе, словно в улье. А Строган, он скользкий, как гадюка болотная. — Женщина игриво пощекотала мужа за ушком.

— А пчела кто? — Михайло стал приподниматься, убирая голову с колен жены.

— Ой, пусти... медведь. Пчела это дочка Сбыслава, ой... — Любушка утонула в объятиях мужа.

— Господи, как хорошо иметь умную жену. — Подумал Сытинич, целуя в сахарные уста любимую.

После жарких объятий, Любушка послала мальца к знакомой свахе. А дабы гонец не бежал с пустыми руками, то был передан горшочек с мёдом, завёрнутый в холстину и завязанный на бабский узел . Спустя час, сваха вышла через задний двор своего дома, поправила новую поднизь под кикой и неспешным шагом отправилась прогуляться, случайно свернув на улицу, ведущей к терему Сбыслава Якуновича. Степановна, за свою долгую жизнь, успела соединить сердца двух десяток боярских деток и более полусотни купеческих. Что касалось других сословий, то до них руки не доходили или ноги. Вернее — времени не хватало. Сваху иногда просили передавать записки, частенько те, кто не найдя счастья в браке, искал его на стороне. И как это бывает, многие из них — были прошлыми клиентами Степановны. Вот и сейчас, под головным убором женщины лежал кусочек бересты, адресованный Якуновичу.

* * *

Трое суток по реке, полдня на волоке, Ладога, со своим шумным торгом и в конце пути перед нами предстал Ореховый остров. Сама природа подсказывала новгородцам закрепиться на этом участке суши. Но, исторически это сложилось спустя два поколения, когда Новгородский князь Юрий Данилович, внук Александра Невского, в тысяча триста двадцать третьем году построит здесь крепость. Пока что, одинокая вышка, в точности скопированная с крепости у камня под Смоленском, встречала нас, окружённая лесом. Невдалеке от неё, на прибрежных волнах у куцего причала, покачивался корабль Бренко. Через оптику было видно, как из лесочка стали появляться вооружённые люди в знакомых мне касках на головах.

Строительство, начатое Пахомом Ильичом — впечатляло. На западной оконечности острова, где земля, подобно острию копья вспарывала реку, возводили каменную башню, высотою в семь аршин. Рядышком, возле вкопанного в землю столба, огромной кучей лежали булыжники и два деревянных корыта с известковым раствором. Возле них суетился мужичок с верёвкой.

— Готово? — Крикнули сверху.

— Принимай! — Мужичок отошёл в сторону и потянул за свободный конец троса, продетого через примитивный блочок. Корыто с раствором медленно поползло вверх.

Похвалить Ильича было просто необходимо. Так что, едва увидев его, я сходу выпалил:

— Пахом, ты молодец. За такой короткий срок, и столько успеть сделать.

— Всё просто, Лексей. Помнишь, Хлёд мне двух суздальцев продал?

— Так вроде они иудеи были. — Стал припоминать историю покупки рабов на Готландском подворье.

— Кем они только не были. И иудеями, и саксами и даже бургундцами. Два года в неволе томились, никто не выкупал, а когда до дома сбежали, то оказались в ещё худшем положении. Сам знаешь, в Суздале сейчас ничего из камня не строят, да к тому же Никифор какую-то заразу подхватил, вот и выперли их из города. Сказывали, что даже кору ели, и от отчаянья продались одному иудею, — Пахом перекрестился, — тот пообещал к франкам переправить. Мол, замки там каменные возводить будут, мастера на вес золота. Поверили горемычные, да пирог только с виду сладким оказался.

'Ничего в мире не меняется. Всё, как у нас', — подумал я.

— Они как на рисунок глянули, тот, что в картах лежал, чуть плакать не стали. Для суздальских каменных дел мастеров важно память о себе оставить, чтоб потомки восхищались. Оно гордыня, конечно, но какой мастер не хочет, чтоб творение его рук помнили? Так что работают на совесть и остальных на себя равняться заставляют.

Ильич обвёл меня вокруг башни, показывая качество кладки. Не впечатлило, однако одна странность в глаза бросилась. На первом, тщательно отёсанном камне, положенном в основании башни, втихаря от всех зубилом было выбито: 'Никифор и сын Михайло из Суздаля заложи град на усть Невы нарицаемый Орешек месяца иулия в 29 день'. И как это понимать? Выходит, по мнению зодчих именно они, а не какой-нибудь князь, царь или властитель закладывают город, впрочем, по-своему они правы. Закончив с осмотром фортификаций, мы углубились вглубь острова. Зерно, разложенное по коробам, хранилось в пяти амбарах. Как объяснил Пахом Ильич, подобный метод упаковки подсказал Гаврила, привезший берестяные корзинки, почти за бесценок из Юрьева монастыря. Мол, так проветривать удобнее.

— Удивительно, мне сказали, что двадцать тысяч пудов скупили, — на мой взгляд, на острове находилась только половина, — неужели всё уместилось здесь?

— Нет, столько было не вывезти. В одну корзину все яйца не складывают, вдруг, пожар, али ещё что-нибудь? Большая часть в монастыре, Алексич пообещал настоятелю, что привезёт чудо-плуг в подарок, хотя монахи просили колокол. — Пахом улыбнулся, своей фирменной улыбкой, после которой становилось понятно — сделку провернул удачно.

Палаточный лагерь окружал амбары полукругом, разместившись промеж деревьев. На самом видном месте посреди вытоптанной травы стоял мой бывший походный шатёр, который в прошлом году был подарен Ильичу. Его собрат ушёл за шесть золотых солидов в Смоленске и вроде бы в Новгороде ещё один. Бухгалтерия, конечно, велась, но по памяти я уже не мог упомнить, что куда ушло. Вдруг прозвенел колокольчик.

— Незваные гости? — спросил я.

— Чужаки — два звонка, а это Сбыслав с Гаврюшей с охоты возвертаются. Бренко им кабана проспорил, вот они с утра, — Пахом указал пальцем в сторону Лопского погоста, — на тот берег и укатили. У Якуновича сокол есть, но он его с собой не взял — побоялся.

Мне стало интересно.

— А предмет спора? Из-за чего весь сыр-бор?

— Сбыслав сказал, что у сапсанов пары на всю жизнь. Людвиг не поверил, побежал у Гаврюши спрашивать, тот и подтвердил, — Ильич поправил фуражку, готовясь встречать друзей, — одним словом — немец, хоть и крещёный.

Радости от встречи не было предела. Охотники добыли трёх подсвинков и матёрого секача, весом не менее десяти пудов. Четверо ушкуйников с трудом снесли добычу с насада. Сбыслав рассказывал результаты охоты, пытаясь короткими фразами пересказать всё приключение:

— Еле допёрли. Людвиг рогатину сломал. Клычища — в пять вершков. Гаврюша портки порвал.

— У меня идея, хотите картинки, как у Пахома Ильича в кабинете? Только не с ладьёй, а на фоне трофеев. Встаньте возле кабана, так нагляднее будет, что за зверюгу вы убили.

Пока охотники кучковались, не понимая, что от них требуется и отчего всем надо смотреть в одну точку, я, незаметно снимал их на камеру, пусть ребятам будет подарок. Вечером, за ужином у костра мы делились новостями. Во всех подробностях была поведана история про закупку монастырского хлеба, начиная с найденной подковы и заканчивая огромной гадюкой, которая чуть не ужалила Людвига. Я поведал о походе в Смоленск, о том, что к Киеву движется орда кочевников и Русь снова умоется кровью, а тысячи жён, вереницами поплетутся в степь, плача по погибшим мужьям и сыновьям, не сумевших их защитить.