Московский Лес

— Ну, если ты так говоришь...

Она встала с подоконника, подошла к Егору вплотную. Ладошки у неё были твёрдые и прохладные. Голова кружилась от тонкого травяного запаха, в зелёных глазах хотелось утонуть...

— Ну что, пошли?

— Пошли?.. кхм... куда?

Одна рука легла ей на талию. Другая — сама, без его участия — прикоснулась к немыслимо гладкой коже ноги и заскользила по внутренней стороне бедра, вверх, к жаркому, женскому...

— Глупыш! — она со смехом взъерошила ему волосы. — И ты еще спрашиваешь?

ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ

19 сентября 2054 года воскресенье.

ГЗ МГУ,

лаборатория экспериментальной микологии.

Дверь заскрипела. Егор оторвался от исписанного листа и поднял голову.

— Жалнин? Начальство до себе вимагае, йди!

Багровая физиономия Вислогуза источала злорадство.

— Що, хлопчику, не по соби? А ось ничо?го казённим майном розкидатися!

Явившись с утра в лабораторию, Егор взялся за дело — предстояло сопроводить итоги вылазки надлежащим количеством документов. Вчера его хватило лишь на то, чтобы сдать найденные бумаги, да путано изложить обстоятельства гибели Конкина. Шапиро, увидев его измученную физиономию, сжалился и отослал отсыпаться с условием назавтра оформить всё, как полагается. А именно: составить отчёт о выполнении задания, приложив к нему кроки маршрута, докладную о гибели студента первого курса А. Конкина (в двух экземплярах), и объяснительную записку по вопросу утраты двух единиц подотчётного имущества. Последнее вызвало особую ярость хохла-завхоза: сначала он предложил руководству с позором уволить нового лаборанта, а когда в этом было отказано, потребовал взыскать ущерб, желательно — в тройном размере.

Егор нашёл среди разбросанных по столу бумаг чистовой вариант отчёта и направился к завлабу. Вислогуз с сопением топал за ним — было видно, что ему не терпится подтолкнуть проштрафившегося лаборанта в спину.

— Заходь, шкидник!

Егор не смог отказать себе в небольшой шалости: когда Вислогуз распахнул дверь, он заложил руки за спину, вошёл и встал посреди кабинета, повесив голову.

Завлаб в удивлении поднял брови.

— Что же вы, голубчик? Проходите, садитесь...

На физиономии завхоза отразилась целая гамма чувств — от растерянности до искреннего непонимания.

— Як же ж так, Яков Израилевич? Вин... це ж халатнисть!..

В голосе Шапиро прорезался металл:

— Я вас не задерживаю, Михаил Вонгянович! А вы садитесь, юноша, садитесь. Выспаться хоть удалось?

Завхоз выразил возмущение тем, что чуть громче, чем следовало, затворил за собой дверь.

— Вы на него не сердитесь, Егор... простите, отчество запамятовал...

— Можно просто Егор.

— Да, конечно. Так вы, Егор, на него не серчайте. Бесценный в своём роде человек, сколько уж лет у нас в завхозах! И хозяйство в порядке, и отчётность — комар носу не подточит. У Михася Вонгяновича родственник в Лесу, староста какого-то села. Он раз в неделю присылает с оказией гостинцы, так мы всей лабораторией пируем. Кстати, скоро праздник, вот и попробуете! — завлаб мечтательно причмокнул. — У него, знаете ли, такая ветчина, копчёная гусятина, медовые настойки...

— А что за праздник, Яков Израилевич?

— Как? Вы не знаете? — на лице завлаба отразилось искреннее изумление. — Наш главный, день Ботаника.

— А разве такой есть?

— Ну, не совсем. Когда-то, ещё в СССР отмечали День работника леса — тогда у каждой профессии был свой праздник. Несколько лет назад наш Фомич нашёл отрывной календарь. Вот он, смотрите....

В рамочке под стеклом висел пожелтевший листок, оборванный по верхнему краю. На нем в два цвета, красным и чёрным, была отпечатана незамысловатая картинка: бородатый мужчина в форменной тужурке рассматривает ветки дерева на фоне лесопосадок. И надпись: "День работника леса. 15, сентябрь, воскресенье, 1974".

— ...мы и подумали — все мы тут в той или иной степени занимаемся Лесом... И представьте, прижилось! Правда, название взяли другое, "День Ботаника", и празднуем в последнее воскресенье сентября. В этом году — двадцать шестое, первый день следующей декады. Праздник, неофициальный, вечером после работы, посидим в лаборатории, в своём кругу...

— Да, Яков Израилевич, конечно. Я отчёт принёс, вы просили...

Завлаб принял у Егора листки, мельком проглядел и убрал в папку.

— Честно говоря, это чистой воды формальность, уж извините, что усадил вас за писанину. К сожалению, от журнала, который вы принесли, особого проку нет. В нём данные по калибровке оборудования — видимо, профессор Новогородцев забрал их домой, подготовиться к очередному эксперименту. А за блокнот спасибо — в нём обнаружилось нечто действительно ценное...

— Что?

Егор постарался, чтобы вопрос прозвучал нетерпеливо, даже жадно — как и подобало юнцу, жаждущему положить все силы на алтарь науки.

— Теперь мы точно знаем, где искать записи Новгородцева. Они в сейфе, в его лаборатории.

"..."мы"? И кто это успел за ночь разобраться в документах и сделать вывод? Уж точно, не кандидат наук Шапиро. Физика элементарных частиц — это не его..."

Но сказал то, что от него и ожидали.

— Так может, сходить и туда? Найдём, заберём, не впервой уже...

Завлаб покачал головой.

— Это в Курчатовский-то? Больно вы шустрый, юноша... Это один из самых опасных районов Леса. Люди там не живут — чудовища, мутанты. Одно слово, Щукинская Чересполосица. Нет, вам это пока не по зубам, во всяком случае — одному.

— Ну почему — одному? Гоша может опять проводить...

— Нет. Для такого задания нужен вам проводник посерьёзнее. Есть один на примете — мой знакомый, лучший егерь Леса. Его тут называют "Бич".

"...вот и Гоша о нём упоминал, и тоже в связи с подземными жителями. Совпадение? Ох, вряд ли..."

— Яков Израилевич, можно ещё вопрос? Мне бы хотелось разузнать побольше о погибшем студенте. Не подскажете, как найти его одногруппников?

— О Конкине? Да, большая утрата для нашей лаборатории...

Завлаб подошёл к доске с расписанием.

— У сто третьей группы сейчас лабораторки по генетике у профессора Симагина. Знаете, где?

— Найду.

— И загляните к секретарю кафедры. Я распоряжусь, чтобы вам выдали его личное дело. И если что-нибудь узнаете — поставьте меня в известность, договорились?

— Обязательно.

Химкинское водохранилище,

Северный Речной Вокзал.

Как ни бились метеорологи, как ни колдовали с математическими моделями на суперкомпьютерах, сколько ни выдвигали головоломных теорий — объяснить, почему в бывшем мегаполисе установился почти субтропический климат, так и не удалось. Обитатели Леса давно забыли, что такое снег; деревья не успевали сбросить листву, а на ветках уже проклёвывались новые почки. Берёзы и клёны соседствовали здесь с бамбуковыми рощами и древовидными папоротниками. Но день и ночь здесь в полном соответствии с географией, и восход солнца 25-го сентября случился в положенное для этой широты время — в четверть седьмого утра.

Коля-Эчемин не рискнул отправиться в путь раньше — в темноте ничего не стоит пропороть днище пироги о какую-нибудь корягу. Зато при свете они быстро оставили позади Серебряный Бор, протиснулись между обломками Строгинского моста и подошли к воротам шлюза N 8, первого в цепочке Тушинского Переволока.

Механизмы, управляющие огромными стальными створками, давным-давно проржавели насквозь и не действовали. Речники вышли из положения: приоткрыли верхние ворота шлюзов, а на нижних установили лебёдки с электроприводом. Ток для них давал генератор, приводимый в действие водяной турбиной в канале резервного водостока. Когда же он выходил из строя, в ход шли большие ручные вороты — с их помощью поднимали посудины водоизмещением до десяти тонн.

Им повезло: динамо и лебёдки действовали исправно. Не прошло и трёх часов, как пирог, миновав шлюз N7, вышла на простор Химкинского водохранилища.

На Речвокзале черта, отделяющая Лес от "нейтральной территории", отстояла далеко от стен здания. Страдающие Лесной Аллергией чувствовали себя в безопасности на всей территории парка и набережной, тянущейся на полторы сотни метров по обе стороны от здания с адмиралтейским шпилем и колоннадами ротонд. У пирса доживали свой век три больших круизных теплохода. Первый, носящий имя "Президент", играл роль дебаркадера, к которому швартовались прибывающие лодки. Другой, на облупившемся борту которого ещё различалась надпись "Две столицы", служил плавучей гостиницей. Третий, приткнувшийся к пирсу по ту сторону незримой границы Леса, скрылся под сплошной подушкой лиан и ползучих кустарников, превратившись то ли в плавучий островок, то ли в замшелую спину древнего ихтиозавра, выбравшегося погреться на солнышке.

Пирога удобно устроилась на наклонных мостках, спущенных в воду с борта "Президента" специально для каноэ, байдарок и прочих скорлупок. Сергей вслед за остальными расписался в книге для прибывающих, помог Коле-Эчемину сдать багаж в камеру хранения и распрощался с попутчиками условившись встретиться вечером, в одном из местных заведений.

— Понесёшь заказчику? — каякер кивнул на притороченный к "Ермаку" тубус.

— Да, Манукяну.

— Это, который "Старьё-бирём"?

— А ты других армян на Речвокзале знаешь?

— Нет, только Кубика-Рубика.

— Ты только ему в лицо так не скажи.

— А он что, крутой? — насторожился Коля. — Вообще-то я тут редко бываю, обычно не поднимаюсь выше Серебряного Бора...

Сергей ухмыльнулся.

— Дядя Рубик — тихий, вежливый. Но ссориться с ним я никому не посоветую. Он и сам человек уважаемый и дружит с очень, очень важными людьми. Без него здесь ни одно серьёзное дело не делается, а ты — "Кубик-Рубик"...

— Не укладывается у меня в голове, Бич, за что тут платить такие деньги? Моему внуку шестилетнему краску дай, кисточку — он так же нарисует, ни один учёный искусствовед не отличит. А тут — двадцать миллионов баксов!

— Скажи Бич, за что тут такие деньги платить, а? Я внуку краски дам, кисточку — намалюет так, что не отличишь!

Рубен Месропович Манукян, владелец лавочки "Старьё бирём" критически обозрел холст с большим чёрным квадратом, окаймлённым широкой белой полосой. Больше на картине ничего не было.

— Сарьян лучше, да, Рубик, уважаемый?

Физиономия старого армянина расплылась в улыбке.

— Ай, дарагой, уважил старика! В раму золочёную вставлю, на самое видное место повешу, гостям показывать стану! Скажу — сам Бич подарил, вспомнил, что у меня радость!

Две недели назад хозяин "Старьё бирём" получил из дома известие о рождении третьего внука. И не замедлил поделиться новостью с Сергеем, заглянувшим на Речвокзал обсудить условия заказа. Егерь, попав в Третьяковку, об этом не забыл — благо, в тубусе хватило места для ещё одной картины.

— В раму лучше другую, с цветами. Была там одна, "Глицинии" называется. Я её сначала хотел, да она на картоне. А его — как в трубку свернуть? Не донёс бы. Так что извини, взял эту... "Постройка народного дома".

— Э-э-э, зачем извиняешься? Какой народный дом, да? Там оперный театр построили, самый красивый в Ереване, я туда молодым дэвушек водил!

— Ну, тебе виднее... — пробормотал Егерь. На его вкус, пара синих волов, запряженных в красный воз на фоне карьера и далёких гор не слишком ассоциировалось с театром. Но потомственному эриванцу, конечно, виднее.

— Ну, Бич, ну, молодчина! Никто не брался — а ты взялся и справился! Фрунзик, ара, забери — и осторожнее, эта ерунда сотни твоих бестолковых голов дороже!

Четырнадцатилетний племянник Кубика-Рубика шустро скатал картины в трубку, увернулся от подзатыльника и умотал в задние помещения.

— Ну что ж, Бич, как говорите вы, русские: долг платежом красен. Ты заказ выполнил — я тоже всё сделал, как ты просил.

И выложил на стол длинный футляр. На крышке — серебряная табличка с надписью "Holland & Holland Ltd". И, ниже: "Royal Warrrant"

Сергей открыл крышку, и у него перехватило дыхание.

Классические, строгие линии. Ложа из драгоценного палисандра. Изящная гравировка, змеящаяся по воронёной стали. Произведение искусства, вышедшее из рук английских мастеров.

— Ну что, он? Да ты не торопись, рассмотри, как следует. Хочешь, Фрунзика кликну, чаю принесёт...

Егерь протянул руку и деликатно, кончиками пальцев прикоснулся к холодному металлу. Мечта многих поколений читателей Буссенара, совершенство, воплощённое в оружейной стали...

— Изумительно, Рубик-джан! Если не возражаешь, я схожу в парк, опробую. Тут рассматривать — это всё равно, что вино нюхать, и не пригубить, сплошное издевательство!

— Конечно, иди, дорогой, иди! Фрунзик-джан, где тебя носит?

— Я здесь, дядя Рубик!

— Иди, помоги нашему дорогому гостю опробовать его заказ. Вот, держи, и не урони, эта штука....

— Знаю-знаю, дядя Рубик, сотни моих бестолковых голов стоит! — дерзко ухмыльнулся мальчишка, принимая футляр.

— Больно умный стал, бала-джан! На, Бич, возьми! На пробу хватит — они дорогие, семьдэсят долларов штюка, да? Но ты не переживай, дорогой, надо будет — ещё привезём!

— Спасибо, Рубик-джан. — ответил Сергей, засовывая в поясную сумку три толстых пятнадцатисантиметровых патрона с тупоносыми пулями. — А для верхних стволов? Хотелось бы все опробовать...

Армянин хлопнул себя по лбу, покопался в комоде и достал пачку патронов поменьше.

— Как я мог забыть, ара! Ты постреляй, а я пока стол велю накрыть. Посидим, вина выпьем, отметим это дело!

— Конечно, Рубик-джан. Но я ещё хотел сказать...

— О втором заказе, да?

— О нём. Мне очень жаль, но не вышло. Здание деревья разрушили, внутри хлам один. Я долго искал, рылся — ничего! Ещё и лианы-трупоеды проросли — Чернолес в двух шагах, сам понимаешь...

— Да, беда... — хозяин лавки сокрушённо покачал головой. — Прямо и не знаю, как говорить буду — уважаемый человек, солидный заказчик, очень расстроится... Ну да ничего не поделаешь: Лес, он не спрашивает. Забрал — значит, судьба такая...

— Именно, так. Судьба.

"...извините, Рубен Месропович. Не хотелось вас обманывать, а иначе никак. Не могу я правду рассказать — не остановится твой "солидный заказчик", ещё кого-нибудь пошлёт..."

— Ладно, Бич, иди, опробуй свою игрушку. И возвращайся через полчасика — сегодня колола?к будет, долма? — нельзя, чтоб остыло...

ГЗ МГУ,

лаборатория генетики

— Взгляните, молодые люди: не правда ли, замечательные создания?

Прямо перед Егором сидела тощая студентка с волосами, собранными в конский хвост, одетая, как и все вокруг, в белый лабораторный халат. Молодой человек подался вперёд, чтобы получше видеть, и поморщился — девица пользовалась приторными духами с цветочными нотками и явственно переборщила с дозой. Приходилось терпеть.

В стеклянном ящике на столе молниями метались крохотные белые комочки.

— Какие лапочки! Какие крохотулечки! — защебетали студентки в первом ряду.