Московский Лес

— Из ветеранов — примерно половина. Молодёжь почти вся на его стороне.

— А Тур?

— Тур... — хмыкнул сетунец. — Тур человек занятой, на нём хозяйство. Он в политику не лезет... пока.

— Эй, Бич, скоро вы там?

Сергей перегнулся через парапет.

— Что, уже накормили тебя?

Пирога Коли-Эчемина покачивалась у наплавного причала. Сам каякер стоял рядом; на перевёрнутой железной бочке красовался котелок с остатками мясного рагу, пара кружек и большая бутыль, оплетённая соломой.

— А то как же! И с собой дали, так что с голоду не помрём. — И каякер продемонстрировал свёрток, укутанный зелёными листьями.

— Ещё чуть-чуть, хорошо? А ты пока собирайся.

— Нищему собираться — только подпоясаться! — весело крикнул Коля. — Всё готово Бич, тебя ждём...

— Десять минут. Извини, Рудобой, отвлёкся...

Сетунец сплюнул в воду.

— Сдаётся мне, Бич, золотолесцы против тебя что-то имеют. Когда увидели — только что не зашипели. Мальчонку своего послали, проследить, куда ты пойдёшь. Мои ребята тормознули: нечего, мол, без сопровождающего по охраняемому объекту...

— Может и имеют. А может и чувствуют, что я против них имею.

Сетунец сощурился.

— Что — не секрет?

— Секрет. Но тебе, Рудобой, скажу. Понимаешь, ни в одном уголке мира нет такой свободы, как в Лесу. От властей, от Всемирной Сети, от криминала... и главное — от нищеты, голода и бесправия. Здесь этому неоткуда взяться — достаточно приложить хоть какие усилия, и будешь сыт, здоров, иметь крышу над головой. Не нравятся жить в общине — уходи, селись один. Никто тебя не держит, но и не прогонит, если вернуться задумаешь, или в гости заглянуть... А Золотые Леса тащат сюда самое поганое, что есть в наружном мире: политику, интриги, принуждение. Нам оно надо? Вот вам, сетуньским свободным воинам — надо?

Рудобой поморщился.

— Ну, заладил — "свобода, свобода"... порядок должен быть!

— Золотолесцы его тебе вмиг обеспечат, только попроси. Вместе с остальными радостями вроде демократии, конституции и прав человека. Они уже начали — подгребают под себя хуторки вроде Малиновки, к Кузнецу подкатывались, челноков потихоньку прессуют, с замкадниками дела крутят — только держись...

— Думаешь, хотят подчинить весь Лес?

— Весь — пупок развяжется. А вот сделать так, чтобы мы друг с другом перегрызлись — запросто. "Разделяй и властвуй" — слыхал?

— Брось, Бич. Сам же говорил: всегда можно сняться и уйти, и путь себе властвуют на пустом месте...

— Не все такие бродяги как мы с тобой. Люди обжились, устроились. Им нравится их жизнь, понимаешь? И ради того, чтобы она такой и оставалась, они могут уступить. Сначала немножко, потом ещё, ещё — и сами не заметят, как попадут в ярмо. А кое-кто ещё и доказывать будет, что ярмо — самое лучше, самое правильное, и только его не хватало для полного счастья...

Рудобой медленно покачал головой. Лоб его прорезали жёсткие складки.

— Да, брат, люди не меняются. Сколько нас — тысяч двадцать?

— Около пятидесяти. А может и больше. Учёные в Универе дают кой-какие оценки, но цена им — сам понимаешь... Никто не знает, как можно подсчитать людей в Лесу.

— Да, никто... я вот думаю: а будь нас не пятьдесят тысяч, а тысяча, или сто человек — мы бы и тогда играли в политику?

Двое мужчин помолчали, глядя на воду. внизу пирогу.

— Знаешь, Рудобой, главный дар Леса — не снадобья и даже не продление жизни, а шанс стать другим, оставаясь при этом человеком. Сильнее, добрее, лучше... И то, что делают Золотые леса прикончит этот шанс так же верно, как китайцы своими термоядерными боеголовками...

— ...досматривать меня не стали. Как увидели, что я один — замахали руками: "проплывай, мол..." А рожи кислые, будто лимон сжевали!

Пирога неторопливо ползла против течения. Слева уплывала назад высотка гостиницы "Украина", наполовину скрытая гигантскими клёнами. На противоположном берегу могильной плитой высилось здание Белого Дома — когда-то действительно белое, а сейчас покрытое сплошным, без единого просвета, одеялом бурого лишайника. Местами оно собиралось могучими складками, словно жировая прослойка на боках толстяка. Сергей как-то пробовал определить толщину слоя, но щуп из заострённой арматурины на четыре с лишним метра ушёл вглубь губчатой массы, так и не достав до бетона.

— Так пропустили же! — отозвался Сергей. — А могли бы тормознуть, допрос учинить — кого вёз, давно ли высадил и где собираешься подобрать?

— Это же беспередел! — Коля-Эчемин никак не мог отойти от возмущения. — У нас договор: золотолесцы не мешают плавать мимо Воробьёвых, а мы пропускаем их лодки до самой Перервы. Какая им забота, кого я везу?

Негодование каякера было не более чем подводкой: каякер не раз пытался расспрашивать егеря о его неладах с золотолесцами. Особого секрета в этом но было, однако разговоры о том, что Колю попросили с Богатырских прудов за длинный язык появились не на пустом месте, и егерю не хотелось, чтобы его отношения с хозяевами Метромоста стали предметом пересуд.

— Вот ты всё "мы" да "мы"... Ты чьих будешь-то: Пау-Вау или нагатинский? Пора бы определяться...

— А зачем? — ухмыльнулся каякер. — Одно другому не мешает. Здесь у меня лодка, репутация. Взять, к примеру, тебя: если надо прошвырнуться по реке — кого ты зовёшь? Эчемина! А на Богатырском я душой отдыхаю.

— Кстати, давно хотел спросить: у вас там не наших много? Которые не из России?

— Половина будет. — подумав, ответил Коля. О золотолесцах он уже забыл. — В-основном, из Европы, но есть и коренные американцы — индейцы, в смысле...

— А с чего они к нам-то ломанулись? Европейцы — это я понимаю, им ближе. Но природные индейцы? Ехали бы к своим, в Сан-Паулу...

— К своим! — хмыкнул Коля. — Какие они им, нахрен, свои? В Сан-Паулу обосновались настоящие дикари, обитатели амазонской сельвы. Многие ещё из каменного века не выбрались, и теперь уже не выберутся. Цивилизованные краснокожие из Штатов для них — такие же чужаки, как и белые. И разговор с нами короткий — копьё в живот или стрелку с кураре в спину. Могут и сожрать, среди самых диких встречаются каннибалы. Власти Бразилии недаром закрыли доступ не только в Сан-Паулу, но и на всю территорию штата. Мне знающий человек говорил: две трети племен Амазонии уже в там, а которые остались — готовы двинуть в любой момент.

— Так сам же говорил — город закрыли!

— Поди, останови дикарей в джунглях! Лес ведь не только Сан-Паулу захватил, он по окрестностям расползается. Лесной Аллергии за его пределами нет, но дебри такие, что сам чёрт ногу сломит.

— Это понятно. — кивнул Сергей. — Но как индейцы туда попадают? Сан-Паулу на юге Бразилии, там нет тропических лесов, как в бассейне Амазонки... во всяком случае, раньше не было.

— Находятся добрые люди. — хмыкнул Коля-Эчемин. — Фонды благотворительные, неправительственные организации, борцы за права коренных народов... Власти это не одобряют, но особо и не препятствуют — баба с возу кобыле легче. Племена выходят на границы цивилизованных районов, там их встречают волонтёры и перебрасывают на юг — кого самолётами, кого в фургонах. Их ведь немного, редко-редко группа в сотню душ, обычно меньше. Довезут до границы штата, а там уже начинаются джунгли — те, расползшиеся. И ни одного дикаря не задержала Лесная Аллергия — похоже, она на них вовсе не действует!

Это действительно было необычно. Насколько знал Сергей, Лесная Аллергия щадила одного из тысячи.

— И, знаешь, что самое странное? Они словно все, разом, узнали про Сан-Паулу. Даже самые дикие, которые не то, что радио — топора железного отродясь не видели. Узнали — и снялись с места. А ведь их предки там ещё с допотопных времён обитали!

Пирога миновала шеренгу величественных, за пятьдесят метров высотой, буков, высящихся на месте парка Красная Пресня. Дальше, по правую руку, к берегу подступали руины выставочного Центра, сплошь заросшие шиповником и акациями. За ними поднимались к небу оплетённые древолианами башни Москва-Сити. Годы и стихии пощадили большую часть остекления, и сейчас лучи вечернего солнца отбрасывали блики от граней медного кристалла "Меркурий-Тауэр". Выше, там, где заканчивались сталь и бетон, древолианы сплетались в жгуты, не уступающие по толщине самим небоскрёбам — и расходились зонтичными кронами на огромной высоте.

— Высшая точка Леса — Коля-Эчемин указал веслом на крону над башней Федерации. — Слышал, в Универе есть группа экстремалов — хотят туда забраться.

— Не выйдет. — убеждённо заявил Сергей. — Белки пробовали, обломились. В верхних ярусах такая пакость водится — куда там плюй-паукам...

Он слегка покривил душой. Яська, отчаянная сорвиголова, однажды добралась до самой кроны спиралевидной Башни Эволюции — и ухитрилась вернуться живой и невредимой. Белка не любила вспоминать об этой вылазке, так солоно ей пришлось.

— В Сан-Паулу не то, что небоскрёбов — обычных-то зданий не осталось. — сказал Коля, орудуя веслом. — Только курганы из обломков бетона, сплошь заросшие, как в затерянных городах на Юкатане. Пока не начнёшь копаться — и не поймёшь, что это было...

— А что, кто-то пробовал? Копаться? Сам же говорил: индейцы чужаков режут. А с космоса снимать, или с самолётов — пустой номер.

— Может, кто-то и пробовал... — пожал плечами каякер. — Лес Сан-Паулу побольше Московского, а людей— раз-два и обчёлся. Повезёт — так и пройдёшь из конца в конец и ни на кого не наткнёшься.

— Это если повезёт...

— Ну да. Четыре года назад в Сан-Паулу сгинула экспедиция — три десятка учёных, охрана, проводники из Московского Леса. Я тогда ещё жил снаружи — такой поднялся шум... С тех пор туда никого не посылают, не хотят рисковать.

Сергей кивнул. Он помнил об этой истории: для бразильской экспедиции среди егерей искали тех, кто слабее других подвержен Зову Леса. Организаторы, сотрудники Московского филиала Института Леса при ЮНЕСКО, клялись обеспечить быструю переброску по воздуху, чтобы свести неудобства к минимуму, сулили самые дорогие лесные препараты, способные смягчить действие Зова. Сергей отказался, не желая афишировать свою невосприимчивость к этой напасти. А может, и послушал предчувствие, нашёптывающее о беде...

Пешеходный мост, соединяющий Краснопресненскую набережную с набережной Шевченко давно обрушился. Стальные конструкции, заросшие водорослями и проволочным вьюном, перекрыли реку, и течение здесь было особенно бурным. Пришлось идти под левым берегом, отталкиваясь вёслами от корней вездесущих вязов и ив, разваливших по камешку парапеты набережных. По корням сновали туда-сюда крупные крабы с забавными, словно в нарукавниках из густого меха, клешнями.

— А знаешь, что они живут в Москве-реке ещё с доприливных времён?

— Да ладно? — Коля-Эчемин так удивился, что перестал грести. — Чтобы крабы — и здесь?

— Их привезли в китайский ресторан. Оттуда несколько крабов сбежали, пробрались в канализацию, и дальше, в реку, где размножились. Потом о мутантах слухи ходили...

— А что, правда, мутанты? — насторожился каякер. — А то мы их едим...

— Нет, обыкновенные китайские мохноногие крабы.

— Вот и хорошо. Кстати, давай наловим — вечером, в Серебряном бору сварим, будет закуска к сетуньскому элю...

— Планируешь там заночевать?

— Придётся. К Тушинским шлюзам подойдём уже в сумерках. Возиться с подъёмом пироги в темноте — удовольствие небольшое. Лучше переночуем со всеми удобствами, а с утра двинем. К тому же, у меня на Поляне дело.

— Какое?

— Есть пассажир до Речвокзала. Ты ведь не против?

— Куда от тебя денешься...

— Тогда бери сачок, крабов ловить будем.

Ул. Строителей — ул. Панфёрова.

Чётная сторона улицы Строителей была застроена многоэтажными домами в форме каре — с уютными двориками, детскими площадками и фонтанами. Дом номер шесть выделялся: красный кирпич, колонны, лепнина по фасаду, там где его не застилал вездесущий проволочный вьюн. Ни обрушенных подъездов, ни великанских клёнов и тополей, проросших сквозь этажи.

Повезло.

— А я жил тут, неподалёку. — сказал Гоша, ворочая по сторонам замшелой башкой. — Давно, ещё до того, как в бомжи подался. Когда всё началось — хотел вернуться, но дом оказался разрушен.

Егор в который уже раз обратил внимание, что лешак избегает говорить "Зелёный Прилив". И морщится, когда слышит это от собеседника.

Нужный подъезд нашёлся рядом с огромной липой, в развилке которой, на уровне третьего этажа, висел, съеденный ржавчиной остов "Газели". Они протиснулись по лестничной клетке первого этажа, стараясь держаться подальше от заполонивших её гроздей жгучих дождевиков. Егор, увидев их белёсые пузыри, расстегнул противогазную сумку — на всякий случай, потом ведь можно и не успеть...

Профессор Новгородцев занимал большую квартиру на седьмом этаже. Сейфовая дверь легко отразила все усилия Егора, пришлось последовать совету из одной детской песенки — пойти в обход. И снова повезло: соседи профессора не успели — а может, не захотели? — запереть дверь своей квартиры, а лишь защёлкнули на английский замок. Пара минут возни, и Егор стоит с кувалдой наизготовку перед межквартирной, в два кирпича, стенкой и примеривается, куда нанести первый удар.

Искомое — обширный, как палуба авианосца, старинный письменный стол — нашлось сразу. Левый верхний ящик стола был заперт на ключ, и когда Егор попробовал подцепить его монтировкой — не поддался. Пришлось вколотить кувалдой в щель штык-нож и всем весом налечь на рукоять. Звон, клинок лопнул у самой гарды и Егор едва успел подставить локоть, чтобы не расквасить нос о столешницу. Пока он проклинал изделие советского оборонпрома, кувалдой завладел Гоша и несколькими ударами превратил шедевр мебельного искусства в груду дров.

Журнал с надписью "Данные лабораторных наблюдений" на обложке, лежал, как и обещал Шапиро, в ящике. Егор пробежал глазами пару страниц — колонки цифр, значки, неудобоваримые пометки... похоже, то что надо. На всякий случай Он добавил к трофею несколько записных книжек и растрёпанный еженедельник.

Закончив с обыском (кроме бумаг, в баре, встроенном в правую тумбу стола отыскались три бутылки коньяка — тёмные, покрытые толстым слоем пыли и плесени), напарники через пролом в стене выбрались на лестничную клетку и пошли по лестнице вниз. Егор, насвистывая легкомысленный мотивчик, перешагивал через гроздья пожарной лозы и отодвигал монтировкой пряди проволочного вьюна — когда на площадке первого этажа из темноты, в поясницу ему ударило копьё.

Спасли ножны штык-ножа: острие скользнуло по металлу и ушло в сторону, выдрав клок ткани из штанов. Егор отшатнулся, вскинул монтировку. Нападавший — чёрный силуэт на фоне белёсых гроздьев дождевиков — испуганно попятился. "Берегись!" — скрипуче каркнул идущий следом Гоша — поздно. Россыпь негромких хлопков и лестничную клетку заволокло золотистым туманом.

Спасла армейская выучка. Егор зажмурился, отшвырнул монтировку, левой рукой зажал нос и рот, а правой зашарил в расстёгнутой — слава богу! — противогазной сумке! Одним движением натянул воняющую резиной маску, ощупал ремешки на затылке, и только тогда открыл глаза.