Московский Лес

Девица не нашла, что возразить, и Егор поспешил закрепить успех:

— Вы на какой кафедре учитесь?

Из всех факультетов в Университете осталось три — Биофак, Химфак, факультет почвоведения, да ещё кафедра палеонтологии, изучающая редкие островки плейстоценовой и миоценовой флоры и фауны, разбросанные по всему Лесу.

— Я работаю в библиотеке, в отделе обслуживания. Заходи как-нибудь, поболтаем. Тебе ведь книги получать надо?

Егор кивнул.

— Вот и заходи. А сейчас — извини, подруги ждут...

— Конечно, зайду, спасибо за помощь!

— Кстати, меня зовут Лина. — девица кокетливо наклонила голову к плечу.

— Егор. Так я загляну... в библиотеку?

— Заглядывай, буду рада.

"Как же, подруги её ждут..." — Егор завистливо проводил точёную фигурку взглядом. Повезло ведь кому-то — заполучить такую красоточку! А что зелёная кожа -в этом можно даже найти своеобразную прелесть. Скажем, на чёрных простынях, или тёмно-зелёных, под малахит — любой поклонник фэнтези придёт в восторг...

Замоскворечье,

Добрынинский Кордон.

Добрынинка входила в число нечастых в Лесу мест, где можно видеть небо над головой. Высоченные клёны и ясени растут только по контуру площади, не покушаясь на центральную часть с памятником Навои?. Потому и люди здесь живут весёлые, жизнерадостные и, в отличие от большинства лесовиков, могут похвастать густым загаром.

Ваха Исрапилов возглавлял обосновавшуюся здесь большую общину фермеров — большую, разумеется, по меркам Московского Леса, где и дюжина человек может сойти за толпу. А население Добрынинки давно перевалило за полсотни. Крепкое хозяйство, гостеприимство обитателей, основательные укрепления создали Добрынинскому Кордону репутацию главного перекрёстка Замоскворечья, где охотно принимают челноков, егерей и прочий бродячий люд. Сергей был на Кордоне частым гостем и пользовался особым уважением. Особенно — после того, как по просьбе Вахи перегнал с ВДНХ барана и пять овец. С тех пор в местной чайхане стали подавать превосходные, лучшие в Московском Лесу, шашлыки и шурпу.

Ваха взял со стола кувшин — изысканно-вычурный, сверкающий серебром, — и стал разливать по серебряным с чернью чаркам кубачи?нской работы бледно-золотую жидкость. Чачу он гнал сам — из дикорастущего винограда, который на Кордоне сумели кое-как облагородить. Вино такая "лоза" давала нестерпимо кислое; свежий сок сгущали и смешивали с протёртыми орехами, саговой мукой и мёдом диких пчёл. Получалось нечто вроде твёрдой пастилы, высоко ценимой за питательные свойства и удобство транспортировки. А выжимки шли на чачу.

Наполнив чарки, Ваха вернул кувшин на место, рядом с чеканным серебряным блюдом, полным кусков жареной баранины, истекающих янтарным жиром. Добрынинский аксакал питал слабость к роскошной утвари — её было полно, в квартирах, давно лишившихся хозяев, в ювелирных и антикварных магазинчиках, которых в Замоскворечье всегда было пруд пруди. Хрусталя и фарфора Ваха не признавал, а на подколки Сергея — "вампиров опасаешься, уважаемый?" — отвечал невнятным ворчанием.

— Вот ты скажи... — егерь с удовольствием выцедил чарку и принялся пальцами ковыряться в мясе — порядки за столом были исключительно кавказские. — Ты ведь, мусульманин, а спиртное хлещешь — только держись! Вам разве аллах не запрещает?

— Э-э-э, дарагой, какой запрет? — старейшина Кордона оприходовал чарку, сжевал кусок баранины и вытер жирные пальцы о загривок лежащего у его ног Абрека. Пёс повизгивал от преданности и изворачивался, норовя лизнуть руку хозяина.

— Школа ходил, да? Омар Хайям, "Рубаи", знаешь? "Отравлен день без чистого вина"! Поезди с моё по горячим точкам — поймёшь, что всё это ерунда. Меру надо знать!

Прапорщик военной полиции, получивший ранение в Ливии, был застигнут Зелёным Приливом на койке, в реабилитационном отделении госпиталя имени Бурденко. Не сумев в панике первых дней выбраться за МКАД, Ваха быстро обнаружил, что недуг, гонящий людей из города, на него не действует. Собрал вокруг себя горстку таких же везунчиков, и после нескольких месяцев скитаний осел на Добрынинской. С тех пор община прирастала людьми, и не только кавказцами — вахиных земляков насчитывалось здесь едва ли полдюжины.

Поселение разрослось вширь, и по праву считалась одним из самых крепких во всём Замоскворечье. Кроме винограда здесь выращивали овощи, занимались бортничеством, собирали орехи и ягоды. Но главным продуктом Добрынинки считалось саго — рассыпчатая, богатая крахмалом субстанция, получаемая из плодов дынного саговника, растения, дающего крупные, размером с дыню, плоды. Как и пожарная лоза, проволочный вьюн и десятки других растений, дынный саговник встречается только на территории Леса.

Из саго пекли лепёшки-лаваш, варили кашу, делали лапшу и даже ухитрялись лепить пельмени. Именно саговая паста и крупа, а вовсе не фирменная добрынинская медовая пастила, и даже не чача составляли львиную долю "экспорта" Кордона. Обычные злаки в Лесу росли неважно, и его обитатели испытывали потребность в доступных заменителях хлеба. А саговый лаваш стал, наравне с медовой пастилой, излюбленной дорожной пищей челноков, егерей и других лесных скитальцев.

Абрек ухитрился извернуться и облизал руку хозяина. Получил щелчок по влажному кожаному носу, чихнул и шумно помотал кудлатой башкой.

— Хороший у тебя пёс, Ваха, сильный.

— В одиночку шипомордника берёт! — похвастался чечен. — С такими можно на ночь караулов не выставлять — всё учуют, унюхают, и тревогу зря не поднимут. Хочешь, щенка подарю?

Егерь посмотрел на пса. Тот оставил руку Вахи и блаженно вытянулся у очага.

— Спасибо, уважаемый, но куда он мне? Щенка растить надо, воспитывать, а я всё время в дороге...

— Ладно, дорогой, не хочешь — твоё дело. Я вот давно хочу спросить — почему тебя называют Бичом? Ты же не сидел, да?

— Слава богу, не пришлось. А "Бич" — это от фамилии. Бечёвниковы мы, со школы прилипло...

Это было не совсем так: от отца-геолога Сергей слышал рассказы о бичах — освобождённых, а то и беглых, сидельцах, из которых в прежние времена рекрутировались сезонные рабочие для таёжных изыскательских партий и артелей, и сам придумал себе такое прозвище. И теперь оно его вполне устраивало: вольный лесной скиталец, ни кола ни двора, все добро в заплечном мешке — в самом деле, чем не бич?

Ваха осушил третью чарку. Макнул кусок лаваша в бараний жир, закусил, вытер рукавом усы.

— Проблема у меня, Бич. Сын мой, Умар, вырос — словно не нохчо?й вовсе! Сильван, сам понимаешь.

— Понимаю. Рождённые в Лесу, на жизнь иначе смотрят. Недаром глаза у них зелёные...

— А я о чём говорю, да? Буду держать его при себе — сорвётся, уйдёт, а Чернолес-то под боком! Сунется туда — беда будет...

Сергей испытующе посмотрел на Ваху. Чечен, не моргнув, выдержал взгляд.

— Хочешь, чтобы я взял его в ученики?

— Правильно понимаешь, брат. Я тебя просить не стал бы, сам догадался...

— К чему церемонии? Просьбу твою я исполню. Куда ему прийти — сообщу, передам с белкой. А пока — собирай Умара в дальний поход. Обувка покрепче, снаряга, оружие... да что я говорю, сам всё знаешь!

— Знаю, да... — кивнул чечен. — Слюшай, а может, сразу и заберёшь его с собой? Мамой клянусь, к утру всё будет готово — а то, как бы не забрёл по дороге куда не надо.

— Извини, уважаемый, не могу. Занят сейчас. Недели через две жди белки. Доберётся в срок до места, которое укажу — считай, прошёл проверку на профпригодность. Да ты не переживай, справится, если голова на плечах есть...

— Не буду спорить Бич, тебе виднее — ты егерь, я фермер...

— Какой ты фермер, Ваха? — тихо сказал Сергей. — Ты — воин, тайпанан хьалханча. И хоть тейп твой маленький, и люди в нём всякой крови, это не отменяет главного: ты им и закон и защита, они за тебя горой, как за родича.

— Как и друг за друга, Бич. В Лесу иначе нельзя.

— Почему нельзя? Можно. Вон, Петюня один — и ничего, живёт.

— Это пока он семью не завёл! — покачал головой чечен. — Без семьи — какой с него спрос? Можно и мотаться туда-сюда, как лист на ветру. А если у мужчины жена, дети — надо на землю сесть, дом строить, к людям прислоняться, к соседям.

— Так и я одиночка, забыл? И соседей у меня нет. Годы не те — прислоняться к кому-нибудь...

— Ты — другое дело, Бич. Ты плоть от плоти Леса. Мы в нём живём, а ты им живёшь. Как мой Умар, как эти, из Лосинки...

— Авата?рки?

— Да, они. За ними будущее, Бич, и за тобой — не за мной. Я доживу своё, детей подниму, помогу своим людям их детей поднять. А уж дети сами пусть всё по-новому устраивают, по-своему. Только пусть не забывают, что они тоже люди. Ты им помоги, Бич, хорошо? Ты, как и я, прежние времена помнишь. Сколько тебе тогда лет было, а?

— Двадцать три.

— Сейчас, значит, пятьдесят три? А мне уже седьмой десяток.

— Да, Лес не даёт нам стареть...

— Не так, Бич, не так. Это тебе он не даёт стареть. Мы уже сколько лет знакомы — двадцать,?

— Двадцать один год, Ваха.

— Двадцать один, да. И за это время ты совсем не изменился — пацан пацаном, прости за прямоту. Ты Лес в себя впустил, только по-другому, не как Умар, не как сильваны или эти, зелёные...

— Аватарки, Ваха, аватарки. Когда запомнишь?

— Не нравится мне это слово. Не наше, чужое... Так я о чём? Ты Лес чувствуешь, он — часть тебя. Но ты не дал ему себя переделать, собой остался. Понимаешь, да?

— Не совсем, прости.

— Э-э-э, потом поймёшь. А сейчас — пообещай, что поможешь Умару и таким, как он, людьми остаться? Нас они слушать не будут, а ты — такой же, как они. Тебя послушают.

— Хорошо, уважаемый. Помогу.

— Слово даёшь, да?

— Слово.

День второй

17 сентября, 2054 года, пятница.

Замоскворечье,

Добрынинский Кордон.

Будить челнока Сергей не стал. На Добрынинской их пути расходились: егерь приглашал челнока ради его длинноухого транспорта, доставить ящик с заказом туда, где должна ждать лодка. Но неуклюжая тара осталась на ступеньках музейного храма, и вся добыча Сергея помещалась в кожаном тубусе. Петюня спокойно заняться своими делами — на Кордоне есть, чем затариться, ходка в любом случае не будет порожней.

На часах — пять-сорок утра. Небо в узкой прорехе древесных крон только-только начало сереть. Птичья мелочь, не умолкавшая всю ночь, затаилась после дождя и не нарушала предутренний сон обитателей Добрынинского Кордона.

Спали, впрочем, не все. Вслед за егерем на двор вышел и Ваха. За спиной у аксакала стоял Умар — егерь машинально отметил, что юноша совсем не похож на отца. Характерные черты, присущие рождённым в лесу были у него выражены особенно сильно: тонкое, удлиненное лицо, слегка заострённые уши, нос, начинающийся выше линии бровей. Сильваны — их ни с кем не спутаешь...

— Слюшай, Бич, тут такое дело, э? Умар на разведку ходил, сейчас вернулся. Говорит — в сторону Октябрьской всё сплошняком заросло. Проволочный вьюн молодой, крепкий, рубить тяжело. Отошли шагов на двести, вернулись — не пройти! А в другую сторону, как на заказ, чисто...

— Точно! — подтвердил, зевнув, Петюня. — Я там сколько раз после дождя ходил — осевая отсюда и до самой Павелецкой площади никогда не зарастает.

Он всё-таки проснулся, выбрался на воздух и теперь дрожал от сырости в длинной, до колен, исподней рубахе. Вчера вечером, получив условленную плату, он стал напрашиваться с Сергеем, а получив отказ — расстроился, надулся, как мышь на крупу, и ушёл в амбар, к своему Мойше. Утром же, когда егерь собирался уходить — вылез во двор, поучаствовать в проводах.

Сергей задумался. Участок Садового по Крымскому валу до Калужской площади, имел дурную славу. Подлесок здесь после любого дождя разрастался так, что приходилось прорубать себе дорогу, тратя по часу — полтора на то, чтобы преодолеть десяток метров. Если, конечно, не столкнёшься с выводком плюющихся пауков — эти здоровенные, размером с камчатского краба, создания, особенно опасные в густых зарослях, могли выстреливать липкую нить с капелькой сильнодействующего яда на кончике, целя в глаза. Обитатели Чернолеса, они давно распространились за границы Болотного острова и попадались даже на Шаболовке.

— Пожалуй, пойду к Павелецкой. По Садовому до поворота на Дубнинскую, а дальше — как получится. Обойду Омут, потом через пути и, дворами, на Кожевническую. Часа за три, если повезёт, доберусь до Новоспасского моста.

— Ты, брат, на Павелецкой поосторожнее. — посоветовал Ваха. — Вода поднялась после дождя, кикиморы на берег полезли. Умар с парнями неделю назад ходил — едва отбились. Верно говорю, да?

Сильван кивнул. За всё время беседы он не произнёс ни слова.

— Как-нибудь. Есть там две-три обходные тропки...

— Ну, смотри, брат. По мне — так близко, ох близко к Чернолесу...

— Спасибо за заботу, уважаемый Ваха. А сейчас — где тут у вас беличьи колокольцы? Надо предупредить Колю-Эчемина, чтобы ждал меня у Новоспасского. А то нехорошо получится — уговорились, встретиться возле Крымского моста, а я собрался в другую сторону...

Орех чувствительно щёлкнул Сергея по макушке. Он присел, выругался и поднял голову — из листвы на него смотрела улыбающаяся зелёная рожица. Девчачья, с тонкими чертам лица и огромным, зелёным с вертикальными кошачьими зрачками, глазам.

— Что, егерь, снова не вышло?

— В следующий раз точно получится! — пообещал он, потирая ушибленное место. Хорошо хоть, нет свидетелей его позора...

— И тогда распрощаешься со своим хвостом! Кстати — правда, что если дёрнуть хорошенько, то он оторвётся?

— И этот туда же! — мгновенно вспылила девушка. — Сколько можно вопросы дурацкие...

— А что сразу дурацкие-то? Я знать хочу — они у вас прочно прирастают, как у собак?

— Сам ты собака злая! Просто пришито не очень крепко, потому что пауки...

Пышный беличий хвост не был только лишь украшением. В кронах лесных гигантов обитал ещё один вид хищных пауков — птицееды, крупные, быстрые и чрезвычайно опасные создания. Их сторожевые нити, раскинутые на десятки метров, позволяли засечь любое движение, а фасеточные глаза, распознающие цветовые контрасты (главной добычей этих тварей были птицы с броским оперением) — помогали точно выверить бросок. Ярко-рыжий хвост играл роль отвлекающего элемента — много раз подвергшаяся нападению белка уходила невредимой, оставив его в паучьих жвалах.

Девчонка, тем временем, поняла, что купилась самым примитивным образом. Кровь прилила к её лицу — то ли от гнева, то ли от смущения. При этом зелёная кожа приобрела пошла исчерна-фиолетовыми пятнами. В сочетании с огненно-рыжей шевелюрой — впечатление неслабое.

Эта игра продолжалась около полугода: Сергей как-то опрометчиво заявил, что сможет услышать приближение Яськи, и с тех пор, всякий раз, когда та являлась на зов беличьих колокольцев, пытался выполнить угрозу. Пока безуспешно — белки славились умением бесшумно передвигаться. Говорили, что они подкрадываются к гнёздам спящих птиц и воруют яйца — причём владельцы гнёзд даже не просыпаются.