Московский Лес

Оставшиеся две сотни метров он нёс несчастного на руках. Его спутник тащился следом, навьюченный поклажей всей троицы и хрипел так, что Сергей боялся, что и с ним вот-вот случится приступ. Но обошлось: монахи с носилками встретили их в воротах и утащили страдальцев в монастырскую больничку.

Отец Андроник широко перекрестил хрипящего паломника. Монахи на ходу обозначили поклоны и посеменили дальше. Рядом с носилками шагал с озабоченным видом скитский лекарь, брат Макарий.

— Ничего-ничего, с Божьей помощью встанет на ноги. В Скиту лесные недуги не страшны, а там, глядишь, и попривыкнет, приспособится...

Голос у настоятеля был низкий, благозвучный. Аромат ладана, исходивший от рясы и длинной, волнистой бороды, напрочь перебивал привычные запахи Леса.

— Проголодался, поди? — Отец Андроник повернулся к егерю. — Сейчас осенний мясоед, не строго. Брат кухарь кулебяками с фаршем потчует, щуками пареными, холодным из головизны с хреном.

— Не откажусь, батюшка... — Сергей встал, мышцы ног протестующе взвыли. — Барахло-то можно оставить в караулке?

— Оставь, отчего ж? Здесь ничего не тронут. И оружие оставь, негоже по обители с ним расхаживать. Я велю накрыть в малой трапезной — пообедаешь, заодно расскажешь, с чем пожаловал.

— ...прежде, чем идти за Малевичем, я решил поискать икону. Заказчик сообщил, что она в церкви при галерее, на углу Толмачёвского.

— Никола в Толмачах? — охнул отец Андроник. — Так там же...

— Верно, отче. — кивнул Сергей. — Икона Владимирской Божьей Матери, так и значилось в заказе. В церковь я попал с трудом — её всю, сверху донизу оплели древолианы, живого места не оставили. Едва пробрался сверху, через колокольню. Честно говоря, полез больше для очистки совести — был уверен, что и внутри ничего, кроме вьюна и корневищ. На лестнице, ведущей вниз, остался только узкий лаз, остальное заросло. А вот внизу...

Сергей покачал головой, будто не веря тому, что собирался сказать.

— Внутренность церкви — иконостас, приделы, колонны — всё заросло. Ноги проваливались между корнями, а до пола не доставали, каждый шаг словно в западню. А икона — чистая, и будто светится изнутри. Ни пылинки, ни веточки сухой! А по контуру, не поверите — цветы проволочного вьюнка! Он, отче, очень редко цветёт — я тридцать лет в Лесу живу, а всего-то десяток раз и встречал. А тут сплошь цветы, будто оклад жемчужный. Я постоял-постоял, да и двинул назад, тем же путём...

— Образ Владимирской Божьей Матери с древних времён Москву бережёт. От Мехмед-Гирея спасла, от Едигея, от Тамерлана. И теперь, выходит, не оставила нас, сирых...

Сергей замялся.

— Тут, вот ещё какое дело: я, когда отдавал Малевича, расспросил дядю Рубика — это посредник, на Речвокзале работает — кому понадобилась икона. Обычно он имена заказчиков держит в тайне, но я сказал, что церковь разрушена и икона пропала — нарочно, чтобы он другого исполнителя искать не стал. Так дядя Рубик признался, что заказ получил от представителя Московской патриархии.

— Вот оно как... — отец Андроник встал и принялся расхаживать по трапезной взад-вперёд. Шаги у него были тяжёлые. — Вот, значит, как... Патриарху понадобился образ Владимирской Божьей Матери? А ты её забирать не стал, рука не поднялась... Так?

— Так, отче.

— Так, да не так! — он гневно стукнул посохом об дощатый пол. — Не далась она тебе! Господь не попустил чудотворному образу покинуть богоспасаемый град, хотя он и стал Лесом.

— Простите, отец Андроник... — Сергей отвечал некромко, но вполне уверенно. — Я многое в Лесу видел, в том числе и святыни. Все они разные — у друидов, у индейцев Пау-Вау, даже, не к ночи будь помянуты у чернолесских родноверов. Но есть у них и нечто общее...

— Да что может быть общего у сатанинского идола и чудотворной иконы? — взревел настоятель. — Ты Бога-то побойся, не искушай — обломаю посох о хребет...

— А и обломайте, отче! — легко согласился егерь. — Только что с того проку? Любая святыня — она как сосуд, тем вместительнее, чем больше людей её почитает. Лес наполняет эти сосуды своим вином, но создают-то их люди, человеческая вера! В древолюдях Пау-Вау, в круге Друидов силы, может и меньше, чем в той иконе, но она там есть! И на них у меня тоже рука не поднялась бы. Раз уж Лес их принял и влил в них свою мощь, свою энергию — не мне с этим спорить. Да и не вам...

— Умолкни, богохульник, прокляну! — отец Андроник в сердцах плюнул под ноги. — Поди прочь, не доводи до греха...

— Теперь-то куда, душа заблудшая?

Успел отец Андроник отойти после давешней размолвки, или нет — но проводить Сергея он пришёл, проявив подобающее его сану христианское смирение. Впрочем, егеря ни чуточки не удивило бы, выполни он свою угрозу насчёт посоха — нрав у настоятеля Новодевичьего Скита был крутой.

— Меня на Речвокзале нашла белка и передала записку из Универа, так что я прямо туда. Если потороплюсь — успею дотемна.

— В Университет, значит... — отец Андроник в задумчивости пожевал губами. — Люди говорили, у тебя нелады с золотолесцами. Стало быть, Метромост отпадает, да и на Лужнецком — их глаза. Что делать будешь?

— Придумаю что-нибудь.

— Ты погоди, торопыга! Придумает он...

Настоятель сделал многозначительную паузу и продолжил.

— На набережной, в Лужниках, есть часовенка святого равноапостольного князя Владимира — там служит отец Михаил, наш, скитский. Лужниковские рядом сколотили причал для рыбацких челноков. Рыбку в обитель шлют, Бога не забывают... Я это к чему? Туда как раз двое послушников собрались, помочь отцу Михаилу по хозяйству. Может и ты с ними? Проводят по-тихому, договорятся, чтобы рыбаки тебя на тот берег перебросили и лишнего не болтали. Лес там к самой воде подступает, вот ты в обход золотолесцев и поднимешься — а там и до Мичуринского рукой подать. Справишься?

— Не впервой. Только мне бы на Лужники заглянуть, к отцу Паисию...

Знаменитый на весь Лес монах-сапожник держал мастерскую не в Скиту, а в посёлке фермеров у Большой Арены.

— Слыхал, ждёт он тебя. Брата привратника предупредил: мол, если зайдёт Бич, передайте — готов его заказ. Что заказывал-то?

— Да вот, ружьецо новое прикупил — похвастал Сергей. — Для него — него кожаный чехол с бандольером. Это патронташ такой, не на пояс, а через плечо.

— Всё бы вам игрушки смертоубойные... — недовольно поморщился настоятель. — Ну да ладно. Ты егерь, тебе, стало быть, нужно. Благословляю.

— Спасибо, отец Андроник.

— Не меня, бога благодари! Тебе бы в храм зайди, поставить свечку у образа святого мученика Трифона. Он покровитель всех охотников и рыболовов — значит, и твой тоже.

— Непременно зайду, в другой раз. Только вы вот что, отец Андроник...

— Чего ещё, заблудшая душа?

— Велите брату Макарию, чтобы трубку для трахеотомии вернул. Ему невелик прибыток, а мне — вдруг снова понадобится?

Воробьёвы горы,

смотровая площадка

В стене деревьев, поднимающихся на всём протяжении Воробьёвых гор, имелась только одна прореха — смотровая площадка. Отсюда к Главному зданию вела натоптанная тропинка, и поток людей на ней не иссякал до глубокой ночи. Шли золотолесцы, работающие в Универе; спешили на рынок челноки, высадившиеся возле Метромоста; университетские сотрудники и студенты торопились полюбоваться видом, открывающимся со смотровой площадки. Отсюда к платформам, установленным в развилках ветвей гигантских ясеней, вели воздушные мостики из канатов, жердей и тоненьких дощечек. Мостики охраняли скучающие золотолесцы с рогатинами и арбалетами.

Лина появилась в общаге после обеда. Егор и сам собирался заглянуть в библиотеку, но засиделся за полученными от Шапиро бумагами. Попеняв на недостаток внимания к своей персоне, девушка покружила по комнате, заварила чай, пролистала со скучающим видом схемы и планы Курчатовского Центра и предложила пойти прогуляться. "Ты сколько в Универе — третий день, четвёртый? А на смотровой до сих пор не был! Туда, если хочешь знать, все рвутся, даже те, у кого Эл-А не в самой лёгкой форме. Таблеток наглотаются и идут, надеясь, что как-нибудь обойдётся. На прошлой неделе одного такого прямо на смотровой приступ скрутил, едва откачали...

— Вот там я и живу. — девушка указала на огоньки, мелькающие в листве. — Здесь самое большое поселение Золотых Лесов, почти семьсот человек.

— А есть другие?

— Ещё два. Одно — ниже по реке, на террасе, возле Андреевских прудов. А на Метромосту, на станции метро, на платформе что-то типа форпоста. И река под контролем, ни одна лодочка не проскользнёт без досмотра!

— А зачем досматривать лодки? — поинтересовался Сергей. — Пошлины что ли, собираете, за проезд по реке?

Они стояли возле гранитного парапета, кое-где подёрнутого проволочным вьюном. Неподалёку, под самой вышкой, раскинулся рынок — челноки и окрестные фермеры вели торговлю с золотолесцами и барахольщиками, промышляющими между проспектом Вернадского и Ленинским.

— Ну, не пошлины, конечно... — Лина пожала плечами. — Раз уж мы в этих краях самая крупная община — надо же следить за порядком? Вот и смотрим, что люди везут...

— Контрабанду ищете? Оружие, наркотики?

Девушка смешно наморщила носик.

— Скажешь тоже! Оружия в Лесу сколько угодно. Дурь тоже не проблема, высуши древесные поганки, истолки в порошок и пользуйся. Хочется чего-то позамысловатее — ступай к травнику, у них этого добра навалом. Часовые на мосту не пошлины берут, а записывают, кто плывёт, куда, с каким грузом. Потом записи анализируют, чтобы понять, где и какие товары пользуются спросом.

— Ясно. Маркетинговые исследования?

— Что-то вроде. К тому же, никто толком не знает, сколько в Лесу живёт народу. Расспрашивая проезжающих, мы составили своего рода карту человеческих поселений и всё время её дополняем. Нам и социологи из Универа помогают — двое вообще не вылезают с Метромоста, опросы какие-то придумали...

Егор кивнул. Он туже успел понять, что Золотые Леса, единственные, во всём Лесу, имеют что-то, хоть отдалённо напоминающее государственные структуры. Что ж, разведка, сбор и анализ информации — естественный рефлекс любого государства. Когда все вокруг пребывают в социально-информационном вакууме, питаясь слухами и сплетнями, тот, кто вовремя озаботится сбором и анализом сведений о людских и товарных потоках, получает в руки неубиенный козырь. Рядом Университет, неиссякаемый источник материальных благ и идей, канал связи с внешним миром — и здесь тоже обойтись без грамотно поставленной разведслужбы...

Егор вздрогнул от неожиданной мысли. Чем на самом деле занята его подруга — неужели, всего лишь работает библиотекаршей? То-то она проявляет такой интерес к его делам...

"...да нет, вздор, паранойя! И познакомились они случайно, и ни о чём серьёзном он ей не рассказывал — потому, что и сам толком ничего не знает..."

А история с погибшим студентом и агентом-сетуньцем? А интерес, проявленный Линой к вылазке в Курчатник? А ведь завлаб старается не прибегать к услугам золотолесцев...

Егор понял, что запутался. Ясно одно — расспрашивать спутницу об этих материях не стоит. В лучшем случае, дело закончится ссорой и он лишится великолепной любовницы. В худшем...

Что будет в худшем — он представить не мог и гнал тревожные мысли прочь. Появится пища для размышлений — тогда будем гадать...

— А там что такое?

Вдали, за чашей Большой Арены, сияли золотом церковные купола.

— А-а-а, это... Новодевичий Скит. Там монахи живут, только они совсем чокнутые. Бродят по Лесу, проповедуют, церковное начальство не слушают. Им из-за МКАДа присылали разных людей, священников — поговорить, образумить, убедить подчиниться, но ни одного из посланцев Лес не пропустил. А письма монахи не читают, выбрасывают за ворота. Говорят — в Лесу только Бог, а патриарх со своим Синодом здесь власти не имеет. И многие их слушают — на Полянах есть часовни и во многих общинах. А ещё болтают, что скитские нанимают егерей, искать по музеям, библиотекам, частным коллекциям, которые остались после Зелёного потопа, старинные церковные книги, иконы — и прячут найденное у себя, в Скиту. А наружу не отсылают, хотя патриарх требовал и злился даже...

— Ты, я вижу, сама не из верующих?

Лина пожала плечами.

— А зачем мне это? Здесь мы сами себе хозяева. Прошлые грехи остались за МКАД, а за новые с нас Лес спросит, когда время придёт. Нет уж, попы, проповедники всякие — ну, знаешь, Церковь Вечного Леса — пусть остаются снаружи. Обойдёмся.

— Церковь Вечного Леса? Впервые слышу...

— Да ну тебя! — Лина тряхнула головой, так, что волосы рассыпались по плечам. — Сколько можно всякой о ерунде? Лучше пошли в посёлок! Обычно университетских туда не пускают, но со мной можно.

Егор обнял девушку за талию и притянул к себе, нашёл губами её шею.

— Думаешь, пора знакомиться с твоей роднёй?

— А ты что, уже созрел? Ну, пусти, медведь, блузку помнёшь...

Воробьёвы Горы,

родник.

Всякий раз, попадая сюда, Сергей испытывал благоговейный восторг. Деревья, захватившие склоны Воробьёвых гор слева от смотровой площадки и до самого устья Сетуни, не пытались соревноваться друг с другом в высоте, зато с лихвой возмещали это массивностью стволов, разлапистостью корней. Неимоверной толщины стволы отращивали у земли воздушные корни; они переплетались между собой, служа стропилами сводчатых залов и галерей, где вместо крова были сплошные пологи проволочного вьюна и лиан. Иные корни возвышались, подобно контрфорсам или образовывали под потолком галереи, хоры, кафедры из переплетённых жгутов малых древолиан. Здесь, в древесных криптах и приделах царил вечный золотисто-зелёный полумрак, а ближе к ночи вспыхивали мириадами свечей и гирлянд разноцветные светляки.

Родник в овраге, прорезающем склон Воробьёвых гор, обустроили задолго до Зелёного Прилива. Когда-то сюда вели каменные ступеньки, а вода вытекала из трубы, вцементированной в бетонную плиту. Но корни давным-давно превратили плоды рук человеческих в щебень, и теперь вода скапливалась в небольшом углублении, стекая к реке весело журчащим ручейком.

Рядом с родником чьи-то заботливые руки соорудили из половинки бревна большую скамью с удобной спинкой. Сергей снял рюкзак, прислонил к нему рогатину и штуцер долго, с наслаждением пил, зачёрпывая воду ладонями, стараясь ни в коем случае не поднять со дна ямки муть. Напился и потянулся за флягой, притороченной к "Ермаку", как вдруг в черепе, где-то позади глаз вспыхнуло, забилось сигнальным маячком ощущение.

Медленно, стараясь не делать резких движений, Сергей выпрямился и сосредоточился на своих чувствах.

Трое. Нет, четверо — двое поднимаются снизу, и ещё двое подходят справа. Идут хорошо, умело — ни звука, ни хруста. Тёплые, пахнущие ружейной смазкой, металлом, тревогой и агрессией.

Люди.

Сергей, стараясь двигаться непринуждённо, расстегнул кармашек рюкзака и извлёк оттуда свёрток с лепёшками и копчёным мясом. Развернул подвявшие листья и отодвинул вещи, освобождая на скамейке место для трапезы. Ладонь при этом как бы невзначай легла на приклад штуцера.