-Как это — ничего?! не может быть такого! Я не верю! — Эрраэн чуть не плакал. — Они начали эту войну, они... я не знаю, правда или нет, но они сказали, что разбили наши войска, что наши отступают сейчас! И никогда, никогда мы не победим, но они нас не сломают, ни пленом, ни тишиной, ничем! Но... Говорят — от яда Унголиант нет спасения, а Государь Нолофинве тогда ещё ранил его, — кого можно ранить, можно и убить...

В глазах Эрраэна появилась смертная тоска.

-Они же мстить будут. Всем.

— Ты хочешь умереть? — спросил вдруг Гвиндор. — Если нет больше надежды?

Эрраэн выпрямился. Молчал долго — одно дело, когда ты только обдумываешь это, и совсем другое — когда от чужого вопроса мучительные мысли встают во весь рост, перестают быть чем-то внутренним, почти обретают реальность...

-Я боюсь смерти, это правда, — признался он наконец. — Я никогда не видел Аман, я не знаю, что ждёт меня при встрече с Владыкой Намо. Но... я уже успел повидать смерть в лицо, я знаю, что это такое, и... не могу сказать, что я готов. Я ещё столько не видел, не сделал... даже полюбить не успел, — он печально улыбнулся. — Но если всему здесь суждено погибнуть, то я умру, не жалуясь, и без жалких воплей.

— А если суждено будет иное?— спросил Гвиндор. — Более трудное? Если суждено будет жить, и выдержать все испытания, что посылает судьба, даже и те, о которых ты сейчас не можешь даже гадать? Если все окажется стократ тяжелее? Сложнее? Если ломка пройдет не только через тело твое — а через душу? Что тогда скажешь ты Намо?

-Какая ломка через душу? — в голосе Эрраэна был ужас. — Ты хочешь сказать, они будут искажать нас?!

— Не знаю я, — ответил Гвиндор. — Откуда мне знать... А только на то и похоже. Что бы ты тогда сделал?

-Я не знаю, — тихо признался Эрраэн. — Сопротивлялся бы до последнего, конечно...

— Ты очень боишься их, — заметил Гвиндор. Он наклонился; закрыл лицо руками. Потом снова вскинул взгляд на Эрраэна.

— Я говорил с ними, — сказал он. — И даже с Морготом... сейчас. Недавно. Твой план почти удался, Эрраэн.

Эрраэн вздрогнул, как от удара.

-Они пытались... изменить твою душу? Нет, постой. Почти — это как?

— Унголиант его задела, — просто ответил Гвиндор то, о чем знал сам. — Но дальше они с нею совладали.

Эрраэн молчал долго. Потом поднял глаза, — в них была решимость и отчаянная надежда.

-"Тёмные" сказали, что от яда Унголиант нет спасения, — тихо сказал он. — Кого можно ранить, того можно и убить.

— Я видел его. Я говорил с ним. Не знаю, может, я предатель... — Гвиндор сел на полу так, что отвернулся от Эрраэна. — Я хочу мира. Просто мира.

-Ну, скоро будет, — развёл руками Эрраэн. — Вот не станет Моргота, и всё. Они ж его волей ведомы.

— Глупости это... Я говорил с ним.

Гвиндор помолчал совсем немного, несколько секунд, продолжил:

— Он жив, жив и здоров, и они обуздали Унголиант. Вот так, милый мой Эрраэн...

Эрраэн не успел ответить: дверь отворилась. Вошедшие были воинами.

-Те, кто хочет проводить в последний путь ваших павших, выходите.

— Все, наверное, — ответил Гвиндор и первым подошел к черным. Тут уже можно было заметить разницу: он стоял рядом с черными воинами, не боясь, не ожидая от них подвоха или нападения. Стоял так, ждал, пока выйдут все. И тихо-тихо проговорил, когда последний эльда вышел, и рядом с ним остался какой-то совсем молодой воин в черном:

-Спасибо. Что поняли... Спасибо.

Парень вскинул на него глаза.

-Не стоит. Вот если бы мы могли хоть что-то предотвратить...

Там, наверху, — солнце уже стояло в зените. Гвиндор впервые с той злосчастной атаки вновь увидел Врата — махина подавляла. И всюду — в проходах, за отворяющимися огромными створками — были воины в чёрном, они выстроились коридором, как траурный караул.

Кроме своего отряда, Гвиндор увидел — сюда шли ещё многие, и эльдар, и люди, и по одежде трудно было сказать, жители ли это Твердыни: чёрный цвет попадался не так часто. Отдельно от всех, но заметно — шёл Хурин, мрачный, с гордо поднятой головой.

Путь лежал наружу — на Анфауглит, и, судя по всему, идти было недалеко.

Ломалось и рушилось все...

Да что там говорить. Сказать честно — уже сломалось. Уже обрушилось. Пути назад не было.

Гвиндор шел среди остальных, так же придавленный их горем, их необоримой бедой... почему — их?! — вдруг с ужасом подумал он. — Нашей бедой...

Путь был долгим.

Все шли в молчании: слова остались там, позади, где-то — до. Эрраэн старался держаться поближе к своему лорду, как будто это могло его защитить, и старался не встречаться взглядом с тёмными воинами, которые чётким строем ограждали дорогу. Рядом — сзади — вдруг оказался Хурин.

Они шли, и над строем реяло крыло смерти, которая внезапно объединила их — и тех, кто победил в той битве, и тех, кому суждено было познать горчайшую из бед — поражение, и тех, кого защищали стены Твердыни. Сейчас всё было — неважно. Сейчас сама Жизнь скорбела по тем, кто ушёл, кого безжалостно и страшно вырвала из неё война.

А там, впереди, — ждала братская могила. Эрраэн вздрогнул: павшие были в доспехах, и сложены на груди были их руки, и рядом лежало их оружие. Пройти мимо них, чтобы подарить погибшим последний прощальный взгляд, — и остановиться по другую сторону отверстой могилы. И — ждать: тех, кто хотел проститься, было много.

Гвиндор остановился на краю огромной разрытой ямы, заполненной телами. Пару минут помедлил... и эти две минуты были, наверное, самым страшным в его жизни. Потом схватил комок земли, прямо из-под пальцев. Швырнул в яму, не глядя.

И бросился прочь. Прочь от этих лежащих мертвых тел, от безнадежности, от неживых стеклянных глаз, совсем недавно бывших живыми, бывшими глазами друзей, от безвольно раскинувшихся мертвых рук, которые недавно сжимали мечи...

Он бежал куда-то прочь, не разбирая дороги, только в глубине души, на самом донышке билось — они поймут, они позволят... Они.

Враги.

Его никто не останавливал, — воины пропустили сквозь свой строй, даже не шелохнувшись. Пустынная равнина Анфауглит вся была — его, и только где-то в вышине реяла какая-то крылатая тень... Время шло, и постепенно стало ясно: там, позади, воздвигается вечный безмолвный памятник, знак проклятия войне, знак памяти и скорби — огромный курган.

И накрыло — нет, не голос, и даже не мысленная речь: только чувство, и было ясно, что это — Мелькор: спите, и да обретут ваши души мир, и да будет проклята война, вставшая меж нами...

Он шел прочь. Было ясно — куда ни иди, везде одно и то же: везде черные горные стены на севере, и клубящийся туман на юге и со всех прочих сторон, и словно не было рассвета...

Гвиндор закричал. Он сам не слышал своего крика, и уже не понимал, что происходит, просто душа рвалась наружу от этой невыносимой безысходности.

Все, что он видел — травинки перед лицом, земля, и капли то ли дождя, то ли тумана на травинках.

Потом все стало безразлично — до глубины души.

Чья-то рука вдруг легла на плечо, кто-то теребил, звал, пытался докричаться — и вслух, и мысленно... Эрраэн. Наконец, как сквозь толщу воды, нереальности, бредового кошмарного сна, — прорвалось:

-...лорд, давай уйдём, они же не ловят нас, давай! Бежим отсюда, пусть устанем, пусть пешком, — ничего, перейдём Анфауглит, а там уже наши будут! Ну пожалуйста!

— Да... — сознание вернулось, он пытался отбросить чары сна. — Бежим, — он поднялся. — Бежим, верно... прочь...

И он сам, первым, бросился, не разбирая дороги, в туман.

Туман... он казался живым, подбирался совсем близко, казалось — его можно потрогать. Эрраэн почти сразу скрылся из виду. И вдруг — из тумана, прямо перед Гвиндором, возникла чёрная фигура.

Женщина.

Стояла и ждала.

Внешне она была спокойна, но... это было обманчиво: напряжение витало в воздухе, оно сгущалось, оно давило...

Гвиндор поднялся; шатнулся к ней. Протянул руку.

Он не сказал вслух. Это было только мысленно, закрыто от всех прочих.

...Ну забери же меня, уведи отсюда, унеси, другого пути у меня нет, помоги, я верю тебе...

Тхурингветиль — это была она — нахмурилась, тяжко вздохнула. Миг — и исчезла женщина, возникло странное пугающее существо из кошмарных снов — то ли драконица, то ли ещё какое чудо, и опасной красотой веяло от неё... Она стала выше, намного выше, чем была, сильные руки потянулись к эльфу, бережно подняли, — как будто ей это и вовсе не было в тягость... и она взлетела.

И равнина враз унеслась вниз, вокруг было только небо и холодный воздух, и приближались горы... Она летела небыстро, и плавным был её полёт, и веяло печалью, — как от бесконечно грустной колыбельной над тяжело больным...

А потом чёрные горы приблизились, и пронеслись внизу, и снова — приблизилась Цитадель. Она снизилась — не на той галерее, где они встречали Мелькора, совсем с другой стороны. Здесь был балкон, и вход в комнату, и там, внутри, было тепло...

— Спасибо, — прошептал Гвиндор, и высвободился от ее рук — и сразу же, слабость была неодолимой — осел на пол, не видя, что перед ним — казалось, пространство замыкалось в кокон.

— Спасибо. Жаль... Так жаль, что ничего уже не изменить. Только смерть... Дай мне свою руку, — вдруг попросил он.

Она в одно мгновение снова обрела человеческий облик — красивая, юная, бледная и печальная, как будто война заставила её разучиться улыбаться. Стремительным движением села рядом, тонкие руки её скользнули в его — изящные, хрупкие кисти, она сделала так, чтобы руки её не были холодными, как обычно у майар...

— Тхурингветиль, — проговорил он, и в мыслях тут же метнулся страх. — Кровопийца, рабыня Врага... Я знаю. Знаю, что это неправда. Я знал и раньше. И многие знали. Пойми и ты сейчас... — он сжал ее пальцы, смотря перед собой и ничего не видя. — Все рушится. Возврата нет. Лучше бы вы были такими, в которых мы верим. Это и есть чары Врага, верно? Те самые неодолимые чары Врага, из-за которых всем, кто приходит с Севера, нет места в наших землях...

-Верно, — её чёрные глаза были сейчас совсем близко, в них билась печаль, тревога, ласковое сочувствие и ещё что-то, невысказанное, таимое... — Именно так, Гвиндор. Но это не чары, — это просто жизнь... Многие пытаются уверить себя в том, что это всё ложь и чары, уходят...

Гвиндор вдруг рванулся — и, высвободившись, согнулся в три погибели. Кажется, он скорчился у стены.

Все вокруг было черным. Беспросветным. Все тонуло во мгле. Хотелось только съежиться, собраться в комок, никого не подпускать к себе... потому что внутри было — плохо. Смутно, и тошно, и Гвиндор сам не знал, в чем дело. Моргот... он... Мелькор.

Тхурингветиль смотрела на него, и казалось: она хочет что-то сказать, но ей трудно, как будто сами слова эти — странны, кощунственны...

Наконец она решилась.

-Гвиндор... Ты ведь лорд нолдор. Ты не королевского рода, но... вы умеете целить, и у вас говорят — руки короля — руки целителя. Ты смог помочь Гортхауэру,

— Я помог бы, — прошептал он, — да только глупости это: о роде... кому дано, тот и умеет... на ком крови нет... Я помог бы ему. Он словно... словно эльда. Не верю... Не верю, что он — во Тьме. И ты — тоже... Иначе Тьма — что-то совсем другое... что такое Тьма, Тхурингветиль? Вы живете в ней.

-Это не глупости, — возразила Тхурингветиль. — Твой дар — он не возник из ниоткуда, это от предков, это не просто так... И то, есть на тебе кровь или нет, — это тоже не так важно... а Тьма... Вы привыкли равнять: Свет — это добро, Тьма — это зло. Это не так, свет и тьма — это лишь слова, а вот добро и зло... они не зависят от цвета привычных тебе одежд.

— Не знаю я ничего, — он выговорил это и поймал руку девушки, сидящей рядом с ним. — Я просто устал. Отчаяние, боль... понимаешь?

Он протянул руку и погладил ее по черным волосам; в этом жесте не было ни человеческой похоти, ни любви эльдар; скорее — просто теплая нежность: прижать к себе, гладить, чувствовать под пальцами теплую кожу, шелк волос, мягкость, надежность, защита...

Тхурингветиль скользнула к нему, обняла, и что-то мягко коснулось самой его фэа — тепло, сочувствие, жалость...

-Помоги нам, — прошептала она. — Мы делаем всё, что можем, но Гортхауэр сам... ты знаешь. Помоги, прошу. В тебе есть эта сила, я видела, прошу тебя, — помоги...

Гвиндор вздохнул, и поднялся. Стряхнуть с себя усталость и безнадежность... Тихо сказал:

— Что же, у меня выйдет лучше, чем у самого Морго... то есть Мелькора? Я не верю... Но я попробую. Пойдем, отведи меня. Только знаешь, после этого мне уже точно не будет дороги назад. Никакой...

Тхурингветиль смотрела на него, словно решала — говорить или нет. Пролетали мгновения — тяжкие, безвозвратные... И наконец она решилась.

-Ты не понял, Гвиндор... С Гортом всё будет в порядке, но не сразу, не сейчас, а через пару дней... Мелькор ранен. Тяжело, страшно ранен. Яд Унголиант. Каждый час на счету... когда Гортхауэр восстановит силы, он поможет, но сейчас — только я... а я ведь слабее Горта несравнимо.

— Мелькор? — он действительно не понял этого доселе. Не поверил своим ушам. Потом сказал решительно: — Идем. Я не знаю, что я смогу, но что сумею — сделаю.

Она низко склонила голову.

-Спасибо...

Стремительно зашагала вперёд, в тёмные коридоры, — лёгкая, как будто почти не касалась земли, чёрное длинное широкое платье струилось за нею, на изгибах ткани взблёскивали отсветы от светильников... Коридоры, коридоры, — и вниз, на другой ярус, а там, вдали — кто-то в чёрном стоял у стены, закрыв глаза, запрокинув голову и сжав кулаки от боли бессилия...

Лучшие целители Твердыни, значит, не сумели; майар — не сумели, а Тхурингветиль уверяет, что он, эльда, еще вчера ведший сородичей в бой, сумеет помочь?.. Не верилось.

А ведь если узнают свои — это все. Это будет даже не конец; хуже. Такого предательства, наверное, никто еще не совершал. По-хорошему, он сейчас должен радоваться тому, что происходит с Морготом, ведь это — надежда на спасение для всех светлых земель; а он будет своими руками вытаскивать Врага к жизни... Немыслимо.

Гвиндор шел за Тхурингветиль; стоявший повернулся — конечно. Гортхауэр. Значит, этот все-таки оправился после удара Мелиан.

При виде Гвиндора и Тхурингветиль тот как-то резко выпрямился, — попытался взять себя в руки. Шагнул вперёд.

-Вот что, Гвиндор, — тихий срывающийся голос, — Ты, конечно, не поверишь, но я тебе всё равно скажу. У тебя есть Дар... Тебе ведь знакомо это, ты видел, я знаю...

Миг — и пред мысленным взором Гвиндора всплыло: да, действительно, он не знал, откуда это взялось, кто-то давно, давно принёс это и подарил Финдуилас, — гладкий овальный камень без оправы, чёрный обсидиановый медальон и алый, как кровь, знак.

— Да, — Гвиндор кивнул, — я помню этот камень. Всегда считал, что он от кого-то из феанорингов, но разузнать точно не удалось, никто не знал. Так значит, это — ваше? А как это связано с моими, как вы говорите, умениями?