Метро

— Ну, Лешенька, подь сюды... — позвала даже и ласково, нежно подмигнув подбитым, посинелым глазом. — Подь, подь, не лежи тамочки на железе. Причинное место заболит. Застудишься...

Глава третья. "Мы наш, мы новый мир построим..."

Маруська трясла Леху за плечо, кривила губы в гримасе. Подбитый глаз ее заплыл окончательно, выглядывал из-под брови узкой щелкой. На щеке расплывалось синевато-желтое пятно застарелого синяка, посреди которого алым цветком полыхал фурункул. Картина была фантастическая.

— Вставай! — кричала она Лехе в ухо. — Да вставай же! Чего разлегся? Тут не положено!

— Отвяжись... — бормотал Леха, отталкивая Маруську. Ее костлявые руки цепко держались за него, не выпускали, и он сердито сучил ногами. — Я ж не тороплюсь никуда. Ладно бы, на работу вставать. Да где ж та работа...

— Вставай! — продолжала настаивать Маруська, встряхивая Леху все сильнее. — Сказано — не положено. Кому сказано?!

Леха не выдержал. Подскочил, размахнулся уже было, думая навесить Маруське еще один синяк для симметрии, да так и замер с занесенной дурацки рукой.

— Вот никогда не мог женщину ударить... — пробормотал он, глядя в сероватые глаза паренька, одетого в старомодную гимнастерку и мешковатые, серо-зеленые штаны. Из-под штанов высовывали облупленные пластиковые носы ботинки, такого же гнусного цвета, вмиг напомнившие Лехе о стенах общественных туалетов. — И сейчас не получилось. А так хотелось! Чего тебе, убогий?

— Вызывают вас, — едва слышно произнес паренек, одергивая гимнастерку, вспучившуюся из-под широкого, жесткого ремня. В голосе его возникла непонятная робость, будто и не с бомжом арестованным разговаривал, а с начальством каким.

— Куда вызывают? Зачем? — удивился Леха. — Впервые слышу, чтоб из обезьянника еще и вызывали. Выводят, это да. Но вызывать...

— Не положено... — промямлил паренек, тыча Лехе под ребра что-то вроде рукояти от швабры. На таинственном предмете тревожно мигал алый огонек. — Разговаривать с заключенными не положено. Так что давай, иди, куда сказано.

— Не заключенный я! — огрызнулся Леха. — Заключенные на зоне. А я тут проездом. Ну, прогулялся по метро, и что с того? Вон диггеры почитай каждый день в тоннели эти лазят, так их никто никуда не заключает! Наехали, паразиты! Совести нет. Лишь бы только дело пришить. А у меня, может, душа горит! И жрать нечего. Я, почитай, вторые сутки не жрамши.

— Не положено... — тоскливо протянул паренек и вновь ткнул Леху непонятной штуковиной. — Иди, а то стрелять буду! Честное слово, буду! — его глаза моргнули испуганно, бровки реденькие, белесые, дернулись.

Леха растерянно глянул на трубку, что огимнастеренный пихал ему в бок. Алый огонек не понравился, наводил на нехорошие мысли. Отчего-то вспомнился красный сигнал светофора, слушаться которого приучили еще во времена детсадовского горшка.

— Ладно, хрен с тобой. Нервный какой-то, — Леха решил идти все же. А то мало ли, вдруг да стреляет эта запчасть от швабры. Вон как подмигивает злобно. Да и мальчонка какой-то сильно встревоженный. Может, псих? К психам Леха относился с опасливым бережением — никогда не знаешь, чего от них ждать. — Куда идти-то надо? Веди, раз вызывают.

Парень облегченно вздохнул, вытер мелкие бисеринки испарины со лба и нажал едва заметную кнопочку в пряжке ремня. Стена перед Лехой с противным, ржавым скрипом распалась на две половины, открывая серый, обитый стальными плитами, коридор, смахивающий на вентиляционную трубу, по которой Лехе уже довелось ползать, только не в пример шире и выше.

— Туда, — кивнул парень. — Прямо иди. Там встретят? Ждут тебя там.

— А ты? — с подозрением обернулся к нему Леха.

— Мне не положено, — привычно уже заявил паренек, и в глазах его метнулась тоска такого же серого цвета, как и уходящий вдаль коридор.

Леха пожал плечами. Мало ли, куда психам не положено — решил он и зашлепал по стальному коридору, оскальзываясь рваными кедами на гладких плитах. Стена, скрипнув ехидно на прощанье, захлопнулась за его спиной. Леха вздрогнул, метнулся обратно, но никаких следов разлома не было, будто и не расходилась стена — монолит, даже швов сварных не видно. Он стукнул пару раз кулаком по загудевшему металлу, но ничего не произошло.

— Чудные дела творятся... — задумчиво сказал Леха, почесывая затылок. — Может это я, все же, к военным случайно свалился? Говорят, какие-то генштабовские бункера под Москвой прячутся. Типа сразу от всех врагов хоронятся. Чуть не с тех времен, когда с хвостами еще бегали. Всегда-то начальству спрятаться где-то нужно было, с хвостом оно или без.

Эта идея показалась ему привлекательной. Правда, оставалось непонятным — при чем тут гимнастерки и галифе, которые только в фильмах о второй мировой увидеть можно. Но все остальное было ясным. Даже объяснялась шпиономания, сквозившая в странноватом допросе.

— Всю жизнь мне не везло, — буркнул Леха, мрачнея. Ситуация его не порадовала. Обычная милиция представлялась уже родной, знакомой, привычной. Почти что желанной. Пятнадцать суток манили обязательным казенным пайком, прилагающимся к метле и лопате. А военные... Кто их знает. Еще в самом деле в шпионы запишут. Руби тогда елочки где-нибудь в сибирской тайге, прокладывай новые узкоколейки. И ведь не на пятнадцать суток пошлют. Могут и на всю жизнь отправить, и не докажешь, что не верблюд.

Он подвязал разлохмаченным шнурком отстающую подошву кеда, постаравшись придать себе как можно больше солидности, и зашаркал вперед, втягивая голову в плечи. Вдоль коридора тянуло прохладным ветерком, забирающимся под Лехину хлипкую курточку, ерошащим волосы, и Леха ежился, сочиняя покаянную речь на случай возможных неприятностей.

— Не жрамши... сутки... нет, неделю! — шептал Леха едва слышно. — Же не манж па сис жур... — хихикнул он, вспоминая "Двенадцать стульев". — А что? Если там прошло, то почему у меня не получится? Точно. Не ел. Шесть дней. Подайте бывшему члену Государственной Думы... Да посмотрите ж, ребята, меня ж за шваброй спрятать можно, так исхудал без харчей. Что мне делать было? За жрачкой лез, а секреты ваши мне по барабану...

Боковая стена разломилась почти что бесшумно, мягко, с масляным, вязким шорохом. Ржавого скрипа и в помине не было, за этой стеной трепетно ухаживали. Из открывшегося проема выступили два здоровяка — явно охранники, на Лехин взгляд. Надоевшие уже галифе пузырились у них на коленях, гимнастерки были выглажены до хруста, воротнички оставляли красные, вдавленные глубоко полосы на могучих шеях, а на поясах висели знакомые палки с тревожными, алыми огоньками.

— Ну? Чего надо? — спросил Леха, наглея. Он посчитал, что чем независимее будет вести себя, тем меньше шансов, что в самом деле упрут в далекую Сибирь на лесоповал. Шпионы ведь не нахальны, напротив, вкрадчивы и сладки в обращении до аллергии. "Главное — не показать, что я их боюсь, — думал Леха. — Нет, ну боюсь на самом деле, но все равно, им об этом знать не обязательно...".

Один из здоровяков протянул лопатообразную руку — Леха успел заметить густую, рыжую шерсть, росшую даже на пальцах, — ухватил Леху за плечо, дернул в стенной разлом, не отвечая.

— Эй! — воскликнул Леха, потирая заболевшее плечо. — А сказать нельзя было, что ли? Я бы и сам пошел. Что я, неграмотный? Слов не понимаю?

Здоровяки, все так же молча, без единого слова, втолкнули Леху за серую, металлическую дверь.

— Хамы! — сказал Леха захлопнувшейся двери. — Чему их в школе учат только? Тяжело рот раскрыть! Получается, кто сильнее — тот и прав. Нечестно как-то...

— И не говорите... — мягко вздохнул кто-то за Лехиной спиной, и он обернулся чуть не кошачьим прыжком. За массивным, полированным до мягкого, густого блеска столом, сидел тощеватый мужичок, стряхивающий мелкими движениями пальцев пылинку с рукава френча. — Но их понять можно. У них, понимаете ли, приказ. А приказам они вот с той самой школы подчиняться приучены безоговорочно... — продолжал так же мягко говорить мужичок, и стекла очков его блеснули. — А вы не стойте, присаживайтесь, — он кивнул на жесткий, прямой стул. — В ногах, как знаете, правды нет. Вот только в чем она есть?

Леха плюхнулся на стул, озираясь. Сводчатый потолок кабинета показался ему слишком низким, так и хотелось пригнуться. В углу стоял небольшой диванчик, обтянутый тускло поблескивающей кожей, деревянные подлокотники его были потерты, только кое-где виднелись следы лака. Рядом — книжные полки, тянущиеся вдоль стены. Леха дернул уголком рта, увидав золотое тиснение на томах Маркса, Энгельса, Ленина. Но больше всего поразили его книги Сталина — великое множество их теснилось на полках, куда как больше, чем всех остальных классиков марксизма, вместе взятых. "Блин, откуда? Не писал он столько! Ни в одной библиотеке такого нет!" — подумал Леха, засовывая руки в карманы курточки. Внезапно ему стало холодно, показалось, что даже позвоночник превратился в льдистый столб. Что-то было неправильно, и в висках у Лехи застучало от страха.

Переведя взгляд на хозяина кабинета, Леха вовсе открыл рот. Над полированным столом, прямо под сводами потолка, висел удивительный портрет. При всех регалиях генералиссимуса, в сером, наглухо застегнутом френче, смотрела с портрета невозможно рязанская физиономия, с курносым носом, обсыпанным веснушками, с белесыми ресницами, как у давешнего паренька в обезьяннике, вот только взгляд прозрачных, водянистых глаз был таким же, как на портретах Сталина — безусловно уверенно упертым вдаль, будто видел там что-то, недоступное обычному человеку. Леха охнул.

— Давайте знакомиться, — предложил хозяин кабинета, поблескивая очечками. Он внимательно наблюдал за Лехой, и улыбочка тонкая, искривленная, бродила по его бледному лицу. — Дзержинский, — он протянул через стол узкую, влажноватую ладонь.

— Феликс Эдмундович? — съязвил Леха, отвечая на рукопожатие, и тут же засунул руку обратно в карман, вытирая ее о подкладку курточки.

— Совершенно верно, — кивнул Дзержинский. — Председатель Чрезвычайной Комиссии. Специалист, понимаете ли, по чрезвычайным ситуациям, генеральным планом не предусмотренным. А, простите, вы?

— Светлов Алексей Валерьевич, — представился Леха, лихорадочно прокручивая в мозгах идею о ЧК. Ситуация казалась все более мрачной. "Вояки тут, в подземельях, совсем спятили!" — подумал было Леха, но тут же в голову его пришла другая идея: — "Издеваются! Просто издеваются! Хотят посмотреть, как я на все это отреагирую. Может, это тесты такие новые в Кащенко. Так вот хренушки вам! Выкуся!". И он скрутил в кармане дулю, продолжая смотреть на Дзержинского ясным взглядом.

— Светлов... — задумчиво протянул Феликс Эдмундович. Покрутил в руках карандаш, черкнул что-то в блокноте и неожиданно сказал: — Хорошая фамилия, правильная, коммунистическая. Вот так и мы должны — к светлому будущему, без остановок!

В глазах его зажегся фанатичный огонек, и карандаш хрустнул, ломаясь в пальцах. На блокнотном листе осталась жирная, черная полоса. Леха икнул, и челюсть его отвалилась.

— Да вы чайку не желаете ли? — неожиданно суетливо предложил Дзержинский. — У меня есть хороший. Очень даже хороший!

— Конечно, — тупо кивнул Леха. — Хороший чаек — это дело хорошее. Желаю, конечно же, — желудок его заурчал недовольно и громко. — И, коли можно, булочек каких. Или пряников. Можно даже сушек. Их, если в чай предварительно макать, можно даже без зубов съесть, — в животе буркнуло еще раз, с подвизгом и скручиванием кишок. Леха смущенно отвел глаза в сторону.

— Вы не беспокойтесь, — засмеялся Дзержинский. — Чайку будет вполне достаточно. Сладкий! Да сейчас и распробуете.

Он пощелкал кнопками на столе, пошептал что-то в допотопного вида микрофон, выдвинувшийся из полированной столешницы, часть книжных полок повернулась, выпуская металлический столик на колесиках. Серебристые, чеканные подстаканники позвякивали, стеклянные стаканы, полные густо-коричневой, больше похожей на кофе, жидкостью, разбрасывали в стороны отраженные лучики света. Из-под столика выдвинулся клешнеобразный манипулятор, неприятно напомнивший Лехе о крематории, водрузил рядом со стаканами вычурную вазочку с прозрачными, льдистыми кристаллами. Столик бодро подъехал к Лехе, остановился перед ним. Манипулятор извлек салфетку, протянул настойчиво.

— Ну, это уж лишнее. Я ж не дитя малое, чтоб салфетку за воротник заправлять, — заметил Леха, но салфетку взял, расстелил на коленях. Он все больше переставал понимать происходящее. Все возможные версии захлебнулись, осталось лишь изумление и темный, подсознательный страх, заставляющий вздрагивать.

— Знаете, эти автоматы... Им один раз прикажешь, да и все. Никаких отступлений не понимают. Это ж не человек. Очень, очень ограничены, — протянул Дзержинский, принимая такую же салфетку от манипулятора и бросая ее рядом с собой на стол. — Вы берите себе стаканчик. Пробуйте. Поверьте мне, вкусно! — и он причмокнул, поправив очки. Глаза за стеклами смотрели остро, въедливо.

Леха осторожно взял в ладони подстаканник, стакан покачивался в нем, постукивал по металлу — руки у Лехи подрагивали. Он понюхал темную жидкость. Пахло странно: чем-то терпким, с примесью мяты и кардамона. Отчего-то вспомнился бабкин погреб, где в углу проросла как-то ароматная травка, бледно-золотистая, вялая, с длинными, белыми корнями, пахнущая сыростью, плесенью и невесть почему — теплой тряпкой с примесью камфары.

— Рафинад берите, — Дзержинский тоже раскачивал в ладонях подстаканник, улыбался умильно. — Когда чай не сладкий, то не так вкусно. Да и энергии для организма меньше. Сахар — первейшее питание для мозга. Заряд для него, так сказать.

— А вы что ж? — с внезапным подозрением покосился Леха. — Вам, что ли, энергия не нужна? Для мозга.

— На диете я, — вздохнул Феликс Эдмундович, подвигая поближе к Лехе вазочку с льдистыми, прозрачными кристаллами. — Врачи, понимаете ли, сладкое не советуют. То ли в печенке что нашли, то ли в желудке. Разве ж этих врачей поймешь? Говорят, что нельзя, да и точка. А что да как... толком не объясняют, а я их латыни напрочь не понимаю.

Леха кивнул, чуть растерянно. Ну, не походил никак его собеседник на больного печенкой. Или желудком. Да вообще на больного не походил! Разве что бледность странная, ненормальная какая-то. Леха послушно потянулся к вазочке. Как бы там ни было, а обижать гостеприимного хозяина неловко. Манипулятор, тут же высунувшийся из-под стола, протянул Лехе небольшие щипчики.

— Ишь, техника какая, — щелкнул Леха ногтем по манипулятору. Тот отдернулся и тут же вновь потянулся со щипчиками. Леха покорно взял, уцепил ими прозрачный кристалл из вазочки, выронил, ухватил опять. — А вот это не продумали, — усмехнулся. — Надо бы сразу в чай класть. Допотопная какая-то техника, — и он покрутил в воздухе щипчики. — Программа плохая. Видно, программист ленивый попался.

— Иногда приятно, — не согласился Дзержинский. — Консерватизм — это одно, а вот сохранение традиций... Сами понимаете, как в старые времена — рафинад щипчиками...