Метро

* * *

Леха бежал следом за товарищем Дзержинским, уже почти что и не скрываясь. Ему как-то враз стало все равно: увидят, узнают — наплевать! Главное — догнать и убить. Он отталкивал людей, попадающихся на дороге, не обращая внимания на несущиеся вслед ругательства. Все — ерунда! Догнать и убить — эта мысль вызывала ломоту в затылке и гнала вперед. Лехе было наплевать на то, что стреляют по Белому дому, чхать он хотел на парламент и политические игры. В конце концов, он — всего лишь бомж, потерявший все в этой жизни, даже надежду на то, что когда-нибудь будет лучше. Но это был его город, а мальчишка, оставшийся лежать на тротуаре... ведь этот мальчишка знать не знал, что бывает на свете парламент, он и слов таких еще не слышал. "Хаос! Им просто нужен хаос! — думал Леха на бегу. — Им плевать, в кого стрелять будут. Им главное, чтоб толпа растерялась... Ах, сволочи!..".

Вбежав в небольшой дворик, Леха растерянно остановился. Никого не было. С улицы доносились выстрелы, где-то тяжко бухнула пушка, громыхнули танковые гусеницы, разбивая мостовую, прокатился вал людского крика. В домах со стуком захлопывались окна. Уловив движение за кустами, Леха бросился туда, не думая, что там его поджидают.

Дверь будки, украшенная черепом и костями, плавно закрывалась, тихо и бесшумно.

— А-ааааа! Морды паскудные! Вот вы где! — пробормотал Леха, перехватывая трубку поудобнее. Пластик скользил в мокрой ладони.

Леха, выждав несколько минут — не хотелось сразу за дверью наткнуться на товарища Дзержинского, — нырнул в темный проем, осторожно прикрыв за собой дверь. Затхлый воздух заполнил легкие, как тягучий, густой кисель. Леха сплюнул.

— Вот он, подземный рай, — шептал он, пробегая длинными коридорами, уходящими вниз. Далеко впереди видно было световое пятно, обшаривающее стены, и Леха старался ступать как можно тише.

Сколько продолжалась погоня — он не знал. Поворот сменялся развилкой, развилка — очередным коридором, а свет впереди двигался все дальше. Те, за кем торопился Леха, шли спокойно, переговариваясь, не снижая голоса. Они явно никого не боялись, да и не ожидали никого увидеть в этих тоннелях. И в самом-то деле, кто сунется в трансформаторную будку?

— Я сунусь, я, — говорил Леха, с ненавистью наблюдая за прыгающим светом. — Я ваши повадки насквозь знаю. Не думайте, что сбежать получится. Твари!

Невдалеке забрезжил сероватый, дневной свет. Фонарь выключили, и Леха осторожно, прижимаясь к стенам, прокрался поближе. Почти что рядом с ним маячили широкие спины сталинградцев. Леха поднял трубку, передвигая рычажок на ее боку, устанавливая на максимальную мощность луча.

— Ну, прощайтесь с жизнью! — торжественно шепнул он, поглаживая пальцем кнопку.

Что-то стукнуло, кто-то негромко выругался, и Леха опять вжался в стену, потом и вовсе лег на каменный, сочащийся сыростью пол тоннеля. Кто-то приближался, загораживая свет. Леха пополз назад. "Много сволочей, — думал он, отползая за угол. — Стаей собираются, скоты. Ладно. Я подожду. Мы не гордые. Я вот тут пристроюсь и подожду. Я их всех отловлю! А то что ж... После первого же выстрела и меня уложат. А остальные так и сбегут. И пакостить будут. Ну уж нет...". Мысли его были сбивчивые, злобные, захлебывающиеся яростью.

— ... может и не получиться, — донеслось до Лехи. — Вам хорошо говорить. У вас там никто и пикнуть не смеет. А здесь... — говоривший фыркнул с сомнением. — Одно слово — быдло.

— А кто вам мешает сделать так, чтоб здесь тоже пикнуть не смели? — голос Дзержинского звучал с презрительной ленцой. — Главное — у кого сила. Хотите — поможем вам, если сами не справляетесь.

— Да поймите же, революция будет, если на них еще сильнее нажать! — воскликнул почти что в отчаянии неведомый собеседник наркома. — Народ — страшная сила!

— Кто ж его спрашивает, народ-то? — искренне удивился Дзержинский. — Честное слово, я вам удивляюсь! Вы что, обязаны чем-то этому народу? Долг за собой чувствуете?

Леха зашипел от бешенства. Алая волна накрыла его, и он выскочил из-за угла, уже не думая ни о какой маскировке, давя в беспамятстве на кнопку трубки. Белые лучи зашипели, сталкиваясь с влажными стенами. С мерзостными, хлюпающими звуками начали падать тела, искромсанные в клочья. Тот, кто разговаривал с Дзержинским, взвизгнул тонко, пронзительно, как свинья, побежал к выходу не оглядываясь. А Леха все полосовал перед собой лучом.

— Ну все уже, все, Алексей Валерьевич, — почти ласково сказал Дзержинский, поднимаясь. — Хватит уже. Охрана моя даже шелохнуться не успела. Надо же, какие у вас таланты. Даже не подозревал.

Бешенство схлынуло. Леха стоял посреди коридора, бессильно уронив руки вдоль тела. Он часто моргал, морщась от боли в глазах. Все расплывалось, заливалось слезами. На полу, отвратительно воняя горелым мясом, валялись куски плоти, еще дымящиеся от невыносимого жара. Прямо под ногами Лехи тлел клетчатый рукав рубашки, иногда ярко вспыхивая.

— У-у-ууууу, гнида! — скрипнув зубами, Леха навел раструб на Дзержинского. — Ща я тебя успокою на все времена разом.

— А смысл? — пожал равнодушно плечами Феликс Эдмундович. Глаза его блеснули за стеклами очков доброжелательно и весело. — Ну, не будет меня. Так другой придет. И неизвестно еще, кто хуже окажется. Шило на мыло променяете, Алексей Валерьевич.

— А плевать! — рявкнул Леха, но первоначальный запал уже прошел. В ноздри забивался муторный, тошнотный запах паленого. Казалось, что все измазано гарью от искореженных тел. Леха почувствовал, как скручивается тошнотой желудок. — Плевать! — повторил он уже не так уверенно.

— А помните, как мы с вами чаевничали, Алексей Валерьевич? — спросил Дзержинский, прищелкивая пальцами. — Ах, хорошие времена были! И товарищу Сталину, покойнику-то, вы нравились.

— Угу, — буркнул Леха, опуская трубку. Палец сам соскользнул с кнопки, и в глазах Дзержинского мелькнуло удовлетворение. — Чаек с наркотиком! — озлившись вновь выкрикнул Леха. — Вы меня всякой дрянью поили!

— А разве ж вам плохо было? — удивленно дернул уголком рта Феликс Эдмундович. — Так сказали бы, что ли. Зачем же стулья ломать?

Леха хотел было ответить, да только рукой махнул. Не силен он был в таких дуэлях. Даже теще бывшей всегда проигрывал, а что уж говорить о профессионале идеологии.

— Знаете, Алексей Валерьевич, я вот тут подумал... — будто вдохновясь неожиданной идеей, быстро заговорил Дзержинский. — А пойдемте-ка обратно. Ну что вам тут? Да и вообще, наверху скоро ничего хорошего не будет. Разброд и шатание. Вы вот о демократии говорили как-то... — нарком помолчал, начищенные до блеска туфли его скрипнули новой, не разношенной еще кожей. — Ну так гляньте там, на площади, какова она, демократия. Стреляют. Слышите, танковая пушка выстрелила! — словно подтверждая его слова громыхнуло, с потолка посыпалась пыль, полетела липкая паутина. — От парламента скоро и воспоминаний не останется. И вы что думаете, кто-нибудь шелохнется? Да не нужно это никому. И демократия не нужна. Сильная рука стране требуется. Товарищ Сталин нужен! — Дзержинский сжал кулак так, что натянулась почти что до прозрачности бледная кожа, потряс им перед Лехиным носом. — Кнут и пряник. Но в первую очередь всегда — кнут! Пойдемте, Алексей Валерьевич. Плюньте вы на все. Это уже не ваш город. Да у вас тут даже квартиры нет. Хотите опять по подвалам чернила пить?

— Все лучше, чем ваш рафинад, — язвительно отозвался Леха. Он почти и не слушал, что говорил Дзержинский. Отключился, разглядывая вонючие куски мяса, перемешанные с джинсом и кожей, на полу. С любопытством углядел адидасовскую кроссовку, закатившуюся к стене. Странно, кроссовка сохранилась почти что нетронутой, лишь на самом носке было пятнышко сажи. Маленькое совсем, несерьезное, с копеечную монету. Неожиданно вспомнилось такого же размера пятно на лбу мальчонки там, на Арбате, и Леха решительно поднял трубку.

— Да что вы, Алексей Валерьевич?! — Дзержинский мягко отступил на шаг назад, пожал плечами. — Ну, не хотите рафинада, так никто и не заставляет. Не хотите со мной идти — Бога ради. Оставайтесь тут. Я вас силком тащить не буду. Колхоз — дело добровольное! — он засмеялся весело, толкнул носком туфли кисть, вцепившуюся в каменный пол прямо у него под ногами. — Эх, руки не моют... — вздохнул укоризненно, вновь толкая оторванную руку. — Никакой гигиены. Вот уж истинно — быдло.

— Ну вы и гнус, Феликс Эдмундович! — с чувством сказал Леха. — Я с вами, конечно, никуда не пойду. Да и вы никуда не пойдете. Лежать вам тут, вместе с вашими мордоворотами. А то как-то не справедливо получается. Ребятки мертвые, а вы вон какой живчик.

— Ах, Алексей Валерьевич! — всплеснул руками Дзержинский. — Я-то, с вашей точки зрения, гнус. Но вы — идеалист в чистом виде! Даже удивительно, что такие люди еще бывают. Ладно, недосуг мне тут с вами разговаривать. Пора возвращаться. У нас, знаете ли, сегодня выборы. Вполне демократические, — он расхохотался, потирая руки с довольным видом. — Новый товарищ Сталин сегодня появится! — нарком выпрямился, расправляя гордо плечи, и Лехе померещился серый френч, обтянувший пухлую фигуру Дзержинского.

— Я ведь молчать не стану, — предупредил зачем-то Леха. — В газеты обращусь. К людям. Пусть знают, что вы там, внизу сидите, как пауки в паутине. За ниточки дергаете.

— Да кто вам поверит? — пренебрежительно отмахнулся нарком. — Вы на себя-то посмотрите, Алексей Валерьевич! Бездомный нищий, вот вы кто такой. С вами даже уборщица в редакции разговаривать не будет, разве что прикрикнет, чтоб по вымытому ею полу не топтались в грязной своей обувке. А вы — обращусь... к людям... Повеселили вы меня изрядно.

— Ну хорошо же... — процедил Леха сквозь стиснутые зубы. — Может, вы и правы. Но по крайней мере, вы, дорогой Феликс Эдмундович, отсюда все равно не уйдете.

Он поднял трубку решительно, готовясь к выстрелу.

— Ах, Алексей Валерьевич, я бы даже испугался, но, как и было сказано, вы — идеалист. Посему... — оборвав фразу, нарком повернулся спиной к Лехе и не спеша пошел в боковое ответвление коридора. — Стреляйте, ежели желаете, — бросил он, обернувшись через плечо.

Леха стоял, растерянно и сердито моргая. Пальцы стискивали черный, лоснящийся стержень, прижимали серую кнопку. Но выстрелить он не мог. Как Леха себя ни уговаривал, объяснял сам себе, что уходящий человек — зло, подлежащее истреблению, но кнопка не вдавливалась, кисть словно окостенела, застыв в неподвижности.

Дзержинский скрылся за углом, все еще посмеиваясь. Словно колдовские чары спали с Лехи, как только нарком исчез.

— Твою ж мать! — выругался он. — Надо было стрелять!

Леха бросился бегом за угол, поводя перед собой трубкой, готовясь выстрелить, как только увидит спину Дзержинского. Но того не было. Только повернулась медленно, как с насмешкою, ручка неприметной двери в боковой стене. Леха всем телом ударился в дверь, но она даже не дрогнула. Загудели бронированные листы, замаскированные обычной, серо-зеленой масляной краской. Леха дергал за ручку, крутил ее — бесполезно.

— Действительно, идеалист слюнявый! — сплюнул Леха, ругая сам себя. — И ведь знал, гад, знал...

Леха побрел вперед, к неверному, дрожащему осеннему свету, видному за поворотом коридора.

— В другой раз не буду рассусоливать, — пообещал он себе. — Видишь врага — стреляй!

В ответ этой мысли громыхнула пушка, земля вздрогнула, закачалась под ногами. Леха упал, разбивая колени и локти.

— Да что ж такое творится?! — воскликнул он в отчаянии.

* * *

Леха вышел из трансформаторной будки и огляделся. Невдалеке стреляли, и выстрелы были частыми. Бухали пушки, кричали люди. Лехе показалось, что он попал в фильм времен второй мировой войны, вот только декорации не соответствовали: по двору, испуганно озираясь, скользнул парнишка в джинсах, с сережкой в ухе.

— Черт знает что! — высказался Леха и пошел прочь. Его тянуло к выстрелам, хотелось собственными глазами посмотреть, что происходит. — Эх и кашу заварил Феликс Эдмундович, — ворчал Леха на ходу. — Горячая, разваристая, кипятком аж плюется. Кастрюля на плите подпрыгивает. Надо было застрелить ублюдка, ах, надо было...

Вынырнув из дворика, Леха застыл на месте, раскрыв в изумлении рот. По Белому дому стреляли танки. Хоть и говорили Лехе об этом, но не верилось ему, что подобное возможно, пока не увидел собственными глазами. Под плотным автоматным огнем полз человек, извиваясь, как полураздавленный червяк. За ним тянулся густо-багровый, кровавый след, правая нога подергивалась лихорадочно. Он явно был ранен, но никто не обращал на него внимания. Вокруг зданий бегали люди, размахивая руками, что-то выкрикивая, и тут же стреляли в окна — уцелевшие невесть каким чудом стекла осыпались льдистыми, сверкающими осколками. Из окон изредка, огрызаясь, плевали свинцом автоматы.

— Не устоят, — оценил ситуацию Леха. — Куда ж они с такой мелочевкой против танков...

Словно подтверждая его слова, громыхнула пушка, и жаркое пламя лизнуло белый бок здания, оставляя сажный, грязный след. Куски бетона засвистели, как шрапнель. Ползущему человеку один из кусков попал в голову, брызнула кровь. Измазанное лицо приподнялось, выкатывая побелелые от боли глаза, ткнулось в пыль. Руки дернулись, пытаясь уцепиться за землю, замерли, только пальцы подрагивали еще недолго, царапая разбитый асфальт, но вскоре застыли и они, скрючившись, как паучьи лапы.

— Мама дорогая! — ахнул Леха, глядя на открывшуюся ему картину. — Совсем с ума посходили. Переворот там или еще что, но людей-то зачем?

Ответа, конечно, он не дождался, хоть с надеждой и посмотрел на небеса, словно в редких осенних облачках должно было быть написано то самое, главное знание, которого Леха и требовал.

— Сваливать нужно, — решил Леха, увидав в руках ползущих солдат гранатометы. Один из них плюнул огнем, и в окно обстреливаемого здания влетел ком пламени, выжигая все подчистую. — Бли-иииин! Напалм!

Чувствуя темный ужас, охвативший его холодными лапами, Леха уже повернул прочь, но уловив краем глаза движение у главного подъезда Белого дома, задержался.

— В ответную атаку, что ли, пойдут? — хмыкнул он, нелестно и матерно отозвавшись о защитниках. — Поздновато дергаться как бы.

Однако, об атаке и речи не было. Леха увидал цепочку женщин, некоторые из них вели за руку детей, испуганно сжимавшихся, дрожащих, с неправдоподобно огромными, расширенными глазами. Несколько мужчин сопровождали их, размахивали руками, кричали что-то в сторону атакующих.

— Ну, хоть этих выведут, — покачал головой Леха. — Но вообще, конечно, кошмар. Там женщины, дети, может, больные еще. Домина-то ого-го! Там всякие есть. И — танками? Напалмом? Нет, чего-то я в этой жизни не понимаю...

Неожиданно Сталинградские будни показались ему привлекательными, простыми и ясными. Но, вспомнив о счетном зале и наркотическом, Леха топнул ногой. Нет, в Сталинграде тоже не сахар, даже еще больше. К тому же, к этому бардаку явно Сталинградское ЧК руку приложила. По всему видать.