Метро

— Не так смотрел, Алексей, — усмехался старик. — Ладно уж, не дело это, но скажу... Наркотик добавляют в чаек. А больше всего — в рафинад. И в еду тоже. Ты вот в лабораториях был, каких там зверюшек режут?

— Да больше лягушек всяких, — морщился Леха брезгливо.

— То-то же! — архивариус важно поднимал скрюченный палец, махал им перед Лехиным носом. — А в лягушках, к твоему сведению, всякое разное содержится. В том числе и галлюциногены. Понял?

— Так что ж это? Мы тут что, лягушек едим? — Леха ахнул, почувствовал, как съеденный недавно завтрак подкатил к горлу. Во рту появился мерзкий, кисловатый привкус.

— Кабы только лягушек, так не беда... — вздыхал Сергей Александрович, и брови его опускались печально. — Вон французы всю жизнь лягушачьи лапки едят, деликатесом почитают.

— Так что ж? Русский организм французского хуже? — смеялся Леха. Хорошее настроение вмиг вернулось к нему, и рассказы архивариуса представились всего лишь страшными сказками, которыми старик решил его напугать по одной ему ведомой причине. Может, лояльность проверял таким образом, кто знает.

— Организм не хуже, — хмурился Сергей Александрович. — Лягушки другие, Алексей. Слизь у них какая-то... Я, в общем, сам не особо разбираюсь, не биолог все же. Но одно твердо знаю — ежели хочу мир видеть таким, каким он в самом деле есть, то не должен я чай тут пить. А уж с рафинадом — тем более.

— Что ж пить тогда? — Леха вновь помрачнел, страх вполз внутрь, свернулся склизким, холодным червем. — Другого-то и нет ничего. Компот, что в столовой, тоже с рафинадом.

— А вот пойдем...

Повел архивариус Леху в санузел, кивнул на высоко задранный сливной бачок, влез на унитаз бодро, пошаркав для надежности подошвами по белому, фаянсовому краю. Да и зачерпнул водички из бачка, протянул Лехе стакан. Тот сморщился, отвел руку старика в сторону.

— Что вы, право, Сергей Александрович! — решил, что у старика маразм по случаю возраста начинается. Это ж додуматься надо — такую воду пить!

— Зря ты, Алексей, морду кривишь, — засмеялся архивариус. — С моими мозгами все в порядке. А перестанешь ты совсем чаек пить — и с твоими тоже норма будет. Водичка-то в бачке — чистенькая до кристальности. Лучше и не придумать.

— Из бачка сортирного... Тьфу! — сплюнул Леха. — Да я лучше подохну!

— Ведь и подохнешь! — сказал сердито старик. — Думай же головой, Алексей!

Леха долго сомневался, мучился, но все же решил попробовать. В квартирке у себя тоже начал воду в бачке унитазном набирать. Манипулятор, что чай подавал, только скрипел сердито, будто ржавый.

— А ты на меня не скрипи! — покрикивал Леха, все больше и больше мрачнея. В унитазной воде словно вирус депрессивный находился. Чем дольше ее Леха пил, тем меньше нравился ему подземный город, не восхищали уже и гениальности ученые, без восторга смотрел в экран дальновизора, кривился злобно, слушая "Интернационал". — Хоть бы "Лебединое озеро" показали, что ли... — тосковал Леха, и все чаще вспоминался ему подвальчик, думалось о Маруське, и вечный синяк под ее глазом представлялся чуть ли не эталоном женской красоты.

Глава пятая. Рио-Рита

— Поздравляю! — радостно сказал сухощавый доктор, поправляя старомодные круглые очки в толстой оправе. — Вы, Алексей Валерьевич, просто чудо, как здоровы. И годны по всем статьям.

— Это куда я годен? — подозрительно покосился Леха, застегивая гимнастерку.

Но доктор будто и не услышал вопроса, собрал быстренько папки, заталкивая в них торопливо листы, еще раз кивнул Лехе и вышел. Стена, закрываясь, сухо чавкнула.

— Вот, блин, хоть бы слово кто сказал! — рассердился Леха.

Жизнь Сталинградская в последнее время стала для него утомительной. Единственным развлечением были походы в столовую, но и там поговорить решительно не с кем. Люди сидели над тарелками молча, сосредоточенно поглощая почти безвкусную массу. Вездесущие плакаты призывали оставить пустую болтовню, сосредоточиться на деле. Вот они и сосредотачивались. Лехе же требовалось нечто большее для счастья, чем коммунистический идеал. Он заходил к архивариусу, жаловался, но старик только хмыкал. Во взгляде его появилось сочувствие. А тут еще ни с того ни с сего подземные коридоры заполнились патрулями. Здоровяки с синими петлицами вышагивали попарно, пронзительными взглядами провожая редких прохожих. Леха пробовал заговорить с ними, узнать — что ж это за странности такие, может, немцев ожидают, но наткнулся на железобетонное: "Не положено!". По дальновидению упрямо крутили речи Сталина, и в столовой люди даже забывали о еде, глядя на небольшие экранчики остановившимися, экстатическими глазами. Леха вздрагивал от отвращения и отодвигал стакан с чаем в сторону.

— Что происходит? — спрашивал у архивариуса.

Сергей Александрович, вздрагивая и опасливо моргая полуслепыми, бледными глазами, отвечал:

— Сталин помирает, очередной Иосиф Виссарионович, — и заливался сухим, дробным смехом, будто радовался старик, что вот, кто-то умирает, а он еще живет, и жить будет.

— Жалость-то какая... — всплеснул руками Леха. Ему и в самом деле стало горько и обидно. Только-только устроилась жизнь, только почувствовал какую-то уверенность, и вот — все вновь изменяется. Нет стабильности, даже под землей нет.

— Для тебя — особая жалость, — архивариус засуетился вдруг, вытащил невесть откуда старенький, облезлый и исцарапанный до невозможности граммофон, достал маленькую пластинку, агатово блеснувшую в слишком ярком, электрическом свете. — Музыку сейчас слушать будем, — заявил, отметая разом все Лехины вопросы и недоумения.

Мягко зазвучала "Рио-Рита", и Леха даже начал пристукивать ногою в такт. Носки мягких сапожек его морщились, галифе вздувалось пузырями.

— Всяко лучше "Интернационала"! — воскликнул Леха, подпевая похрипывающей пластинке.

— Для тебя — так точно, — архивариус подпер щеку ладонью, задумался. — Знаешь, Алексей, вот эту музыку жена моя, покойница, очень любила. Чуть настроение становилось у нее грустное, сразу просила: "Сережа, "Рио-Риту""... Уж не знаю, чем ей так нравилось, да и я привык. Тем более, тут другого и нет ничего. А "Интернационал" — прав ты, — на зубах уже навяз.

— Что ж вы под землю отправились? — удивился Леха. — Зачем вам нужен был этот Сталинград? Ни детей теперь, ничего...

Сергей Александрович посмотрел на Леху странно, боком как-то, потом встряхнул лохматой головой, развеселился.

— Да что ж ты думал, Алексей, я тут доброй волей оказался, что ли? — он, смеясь, потер руки, будто мерзли, хоть и тепло было в комнате, душновато даже. — Не-ет, милый ты мой. Выбор мелкий был. Либо под расстрел, либо сюда.

У Лехи глаза расширились испугом. Не ожидал такого. Хоть и помнил старые рассказы о репрессиях, но считал это чем-то далеким, почти что и неправдоподобным. Вроде страшных сказок про Карабаса-Барабаса, или историй про буку, что рассказывают друг другу все детишки.

— Ну, наконец-то до тебя доходить начинает! — заулыбался архивариус. — А ты что ж, считал, что все тут такие уж борцы коммунистические? Нет, Алексей, нет. И ученых много было, которых так же, как меня, загнали под землю, угрожая и им, и семьям, даже родственникам дальним. Понял? Живут они теперь вечно... — и Сергей Александрович неожиданно перекрестился. Размашисто, далеко отводя руку, плотно сложив щепотью пальцы. Леха и вовсе рот раскрыл.

— Как это, вечно? — не понял Леха, удивляясь мутным словам архивариуса все больше. А Сергей Александрович, вздрагивая, прибавил граммофонной громкости. Тянущие за душу звуки "Рио-Риты" потонули в хрипении и треске.

— Про мозги слышал? — спросил архивариус, подмигивая почти что лукаво. — Ну, про те, что в счетном отделе? Должен был слышать, даже и видеть должен был. Тебе ж счетный отдел позарез нужен для машинки этой, для компьютера.

— Видел, конечно, — согласился Леха. — Удивительнейшее достижение! Надо ж, чтоб мозги почти что человеческие выращивать гидропоникой! Вот для чего лягушек резать надобно, да и червей всяких.

— Почти что... — фыркнул Сергей Александрович, наклонился почти что к Лехиному уху и зашептал жарко: — Дурень ты, Алексей. Мне б плюнуть на тебя, доживать оставшиеся дни спокойно, да не могу. Ты в наших делах человек темный, вот тебя и используют. Мозги эти не почти что, а как есть — человеческие. Вот тех самых ученых, что спустились в Сталинград по приказу. Ясно тебе, дураку?

Леха помертвел, побледнел, тошнота закрутилась у горла. Архивариус встряхнул его с силою за плечи, сунул прямо в лицо стакан с водой.

— Не вздумай блевать тут! — рявкнул строго. — И вообще, не вздумай! Не кисейная барышня, чтоб в истерике биться. Смотри, Алексей, для тебя не то страшно, что мозги эти — человеческие, а то, что и ты там оказаться должен.

— К-как это? — Леха заикаться начал, зубы отбивали "Рио-Риту" по краю стакана. — Чего это?

— А ты что думал, тебя руководителем Сталинграда сделают? — неприятно ухмыльнулся архивариус. — Нет, милый мой, нет. Висеть тебе под колпаком одними мозгами, подсчитывать всякие разности для военных надобностей. Так же, как и другие висят. А остальное — на утилизацию пойдет. Что в реактор ядерный, а что в кашку народной массе.

— В кашку? В реактор? — Леха ослабел окончательно, обвис на жестком стуле со слишком прямой и строгой спинкой. — Не могу поверить вам, Сергей Александрович. При всем уважении — не могу.

— Ты уж лучше поверь, — архивариус стал мрачен, нахмурился, потер с силою переносицу пальцем. Осталось красное пятно, будто кровь разлилась. — Тот Сталин, что нынче помирает, еще б тобою попользовался. Повытянул из тебя все, что ты знаешь. Но вот кто взамен будет... Это неведомо.

Перед Лехиными глазами возник вдруг давешний доктор, поправляющий очки в толстой оправе, прозвучало прямо в уши, громко и внятно непонятное слово: "Годен!", вдруг ставшее понятным, ясным до невыносимости.

— Годен, значит... — шептал Леха немеющими губами. — Так вот куда я им годен...

И злоба неимоверная поднималась в его душе. В самом-то деле, обидно как. Только поверил в лучшее, людям доверять стал — и вот, на тебе, кушай полной ложкой. Э-эх... Наверху и то лучше было. Ну, подвал, ну, Маруська. Так ведь надежда была. А здесь как сунут под колпак, проводами опутают, и — все, прощай надежды, не видать больше и Маруськи...

Мысли Лехи крутились, наползали одна на другую, сбивались в кучу. Лицо его распустилось, изо рта вытекала слюнная струйка, глаза хлопали беспорядочно, а руки мяли гимнастерку, будто душила его плотная ткань

— Что ж делать-то? Что делать? — бормотал Леха, не слыша сам себя. Положение представлялось кошмарным и безвыходным. Вспомнились мрачные патрульные в подземных коридорах, их бесцветные, пустые взгляды, как сквозь воздух, а не на человека, и в то же время — колючие, все замечающие. — Что делать? — повторил Леха, и из глаз его потекли обиженные, почти что детские слезы.

— Бежать тебе надобно, — зашептал архивариус. — Бежать отсюда. Сам подумай, инженер, если вход есть, так и выход быть должен.

— А вдруг выход этот завалили давным давно? — засомневался Леха. Он уже начал составлять совершенно другой план избавления от страшного колпака. "К Дзержинскому пойти надо! — решил про себя Леха. — Точно, к Феликсу Эдмундовичу! Рассказать ему, что множество еще всего знаю. Компьютер что... Фигня это! А вот как насчет атомной энергии? А?", — всплыли тут в памяти слова архивариуса про ядерный реактор, и Леха замер.

— Выход не завалили, — твердо сказал Сергей Александрович. — А ты что сидишь, глаза раскрывши? Али увидал что интересное?

— Вы вот говорили про ядерный реактор... — Леха робко откашлялся. Представилось внезапно, что ослышался он, придумал то, чего не было. — А, Сергей Александрович? Ядерный, да?

— Ну да, да, — нетерпеливо хлопнул ладонью по столу архивариус. — Ядерный, конечно же. Ты думаешь, энергия откуда? Лампочки эти все? Остальное... Еще в двадцатых годах в Питере опыты проводились. Построили этот самый реактор. Усовершенствовали потом, конечно. Так что ядерный, не сомневайся даже.

Леха охнул. Разговор с Дзержинским, так явственно рисовавшийся уже перед его мысленным взором, стал вмиг бесполезным, и даже вредным. "Если у них и атомная энергия есть, то куда я лезу? Нет, прав старик, прав. Бежать надобно. И чем быстрее — тем лучше. Пока еще тот Сталин не помер, а другого не назначили. А то очухаются, а я и взвизгнуть не успею, как уже буду два на три умножать по команде..."

— Вы откуда знаете, что выход не завалили? — Леха вдруг стал собран, деловит и сух. В глазах его не было уже слез, и лицо отвердело, как у человека, увидевшего ясно перед собою цель. — Может, сказки все это, про выход-то? Зря время потрачу.

— Не сказки, — помотал головой архивариус, и желтоватые волосы его метнулись вуалью. — Думаешь, тут внизу так и сидим безвылазно. Не-ет, Алексей. Командиры-то наши контакт с поверхностью поддерживают. Я точно знаю.

— Докладывали вам, что ли? — у Лехи проснулась подозрительность необычайная. "Если тут никому доверять нельзя, так чего я старику этому жизнь свою доверю?" — подумалось ему, и сам устыдился такой мысли.

— Почти что докладывали, — Сергей Александрович довольно улыбнулся, перебросил иглу на начало пластинки, крутанул лихо граммофонную ручку. Вновь захрипела, закричала "Рио-Рита", утихшая было. — Музычка-то пусть поиграет. Не положено здесь, конечно. Но мне по старческой немощи прощается многое. И неположенная музыка — тоже.

— Так что с поверхностью? Докладывать вам никто не докладывал, это я и так могу сказать. Откуда ж узнали?

— Гости заходили! — сердито рявкнул архивариус. — А ты думал, откуда? Ведь любой, кто сверху приходит, сразу ко мне попадает. Приводят, видишь ли, как на экскурсию. Тут же документы все!

— Все? — не поверил Леха. — Ой ли?

— Ну, партийные документы, конечно, в другом месте хранятся, — опустил голову старик. — В личном ведении Дзержинского находятся. У него исторический архив. У меня-то технический...

— А кто сверху был? — Лехе стало любопытно, аж шею вытянул, интересуясь.

— Да разные, — махнул рукою архивариус. — Сначала-то частенько бегали. На консультацию к товарищу Сталину. К тому самому, первому. Тех я знал еще до того, как под землю спустился. Хоть на портретах, да видел.

— Угу, — кивнул Леха. — Вроде Берии, да?

— Точно. Заходил Лаврентий. Ну, его-то техника мало интересовала. Забрел как-то в архив, покрутил носом: пыльно, мол; поблестел очечками, да и убрался. Мне и хорошо. Видеть его рожу не особо хотелось. Да еще забегал какой-то неизвестный. Все копии ему снимали с планов Сталинградских. Вроде, собирался строить такой же город в Сибири. Ну, наши, конечно, рады стараться были.

— А потом кто?

— Да разные! — архивариус пожал плечами, вновь поставил "Рио-Риту", погладил граммофонный раструб. — Одного запомнил хорошо. Смахивал он на нынешнего Сталина. Такая ж морда укормленная, нос картошкою. Никитой звали. А вот фамилию не знаю, не говорили мне.