Метро

— И-и-и, батенька! Что ж вы меня совсем за глупца принимаете! — засмеялся Дзержинский. — Мы же чай вместе пили. Ну и сами понимаете...

Ему ответил дружный смех, а Леха отхлебнул еще чаю. А что, хороший чаек. Он даже не заметил, что пьет уже третий стакан. Жаль только, что компании нет. Вот тот же Феликс Эдмундович. Приятно с хорошим человеком хороший чаек похлебать. И поговорить приятно. А то пей тут один... Лехе мучительно требовался собеседник. Слова рвались из него, кипели на губах горячими пузырьками.

— Немцы, подло окопавшиеся под Антарктидой, уже давно являются угрозой для нашего общества! — заявил Дзержинский, и Леха дернулся, разливая чай. Вот оно что, оказывается! Не только коммунисты спустились вниз, фашисты, оказывается, до того же додумались! Ничего удивительного, если подумать хорошенько. Гитлер, конечно, был полным психом и параноиком, но дураков у него в Генштабе не водилось. — Подумайте, товарищи, с помощью новой техники мы могли бы окончательно ликвидировать эту угрозу! Ведь только опасность немецкой экспансии держит нас под землей.

Леха понял, о чем идет речь, и радостно осклабился. Грех не помочь святому делу! Еще в детстве мечтал он о подвигах, зачитывался военными мемуарами. И вот — надо же, такой случай! — может действительно принять участие в войне. Да не в какой-нибудь, а в той самой, второй мировой! Перед Лехиными глазами замелькали кадры кинохроники: стреляющие огненно "Катюши", летящие в сероватом небе бомбы, взрывающиеся здания. И над всем этим катаклизмом парил воздушно громадный памятник — его собственная фигура, картинно протянувшая руку вперед, ладонью вверх, словно предлагала что-то или просила, в точности, как памятник Ленину.

Дверь, у которой он стоял, распахнулась. Узкая рука Дзержинского приветливо взмахнула, приглашая Леху внутрь. Он зашел, поклонился неловко, не зная, куда девать стакан с недопитым чаем. За длинным, обитым красным сукном, столом сидели люди, смотрели на него внимательно. Древний старичок, пристроившийся сбоку, откашливался с сомнением, поглядывая на Леху без доброжелательности, строго. А во главе стола сидел тот, чей портрет Леха видел на стене кабинета Феликса Эдмундовича.

Человек в одежде генералиссимуса поднялся, заложив привычно руку за борт френча, улыбнулся доброжелательно, и веснушки на курносом лице его дрогнули.

— Ну что, Алексей Валерьевич, — сказал он весело. — Будем знакомы. Иосиф Виссарионович Сталин, — Леха выронил стакан, темная лужа растеклась по ковровой дорожке, но этого, казалось, никто не заметил. — Вон Феликс Эдмундович говорит, что вы можете оказать нам помощь. Помочь нашему делу.

Леха пытался ответить, но из горла вырывалось лишь нечленораздельное сипение, да растекалась по телу блаженная, теплая легкость.

— Конечно, товарищ Сталин! — справившись с минутной слабостью, гаркнул Леха. — Как не помочь? Что ж я, не понимаю, что ли? Я со всей душой! Со всем нашим удовольствием! — Леха смешался, слова сбились в кучу, застряли в горле. Он восторженно смотрел на Сталина, впитывая в память курносый нос, яблочную красноту налитых щек, вздернутую лохматую бровь.

— Вот и замечательно! — улыбнулся Иосиф Виссарионович, доставая из кармана коротенькую трубочку.

Леха зачарованно разинул рот, когда открылась в клешне манипулятора коробка "Герцеговины Флор", и стальные пальцы начали высыпать на круглый, маленький подносик табак.

Глава четвертая. Архивная пыль

У Лехи была теперь своя квартира, которой он очень гордился. Правда, квартира эта состояла всего из одной маленькой комнатки, в которой помещались кровать, шкаф, умывальник, да стол. Между мебелью нужно было протискиваться, и был бы Леха чуть поплотнее фигурой, то это представляло бы немалые трудности. Еще была кухонька, размером не многим больше платяного шкафа, но Леха был рад и этому. Ведь в последнее время у него не было ничего, кроме рваного ватника в углу подвальчика, да хлипкой одежонки, которая не спасала не только от зимних холодов, но даже и от осеннего, мозглого ветра.

— Вот погоди, Алексей Валерьевич, — говорил ему Дзержинский, лукаво улыбаясь и помахивая пальцем перед носом. — Лиха беда начало. Побудь с нами немного, поработай, а там увидишь — мы можем быть благодарными. Такого ты не видывал еще! Квартира отдельная? Да что квартира! Мелочи это. Вот посмотришь, Алексей Валерьевич...

— Да понимаю я все, Феликс Эдмундович, — Леха стряхивал с плеча гимнастерки пылинку несуществующую и поправлял широкий, натуральной кожи — редкость большая под землей, — ремень. — Обещания мои недорого стоят. Вот как сделаю свою машинку, сами увидите! И не в благодарности дело. Я не за благодарность, — Леха смущался, краснел, начинал заикаться в тщетных попытках выразить свою мысль.

— Делай, делай, Алексей Валерьевич, — одобрительно кивал Дзержинский, а манипулятор из-под столика подавал очередной стакан чаю. — Давай-ка вот еще чайком побалуемся. Для питания мозга, чтоб гениальные идеи в нем не застаивались, не загнивали, а расцветали пышно, как роза в саду.

Очень Лехе этот чай нравился. Особо когда с рафинадом. Правда, странным ему казалось, что рафинад прозрачный до льдистости, раньше такого не видывал, но — мало ли какие технологии неведомые в подземном городе имеются. Такие, о которых на поверхности и слыхом не слыхать.

— А вот скажите, Феликс Эдмундович, давно ли вы тут живете? — любопытствовал Леха. — Обустроились хорошо.

— Да почитай что с двадцать четвертой коммуны, — отвечал Дзержинский и, заметив недоумение Лехи, добавил: — С сорок первого года, ежели по-вашему считать. Год первой коммуны, Алексей Валерьевич, это 1917, в вашем летоисчислении.

— И... и товарищ Сталин? — шепотом, оглядываясь через плечо, поражаясь собственному кощунству, спрашивал Леха. — Он тоже с сорок первого года, да?

— Особенно — товарищ Сталин! — строго говорил Дзержинский, а в глазах его светилась улыбка. — Ну, ты ж понимаешь, Алексей Валерьевич, двойники, то-се... У каждого руководителя страны двойники есть. Опасность всегда существует, что убьют. Бывало такое, сам знаешь. А товарищ Сталин... Страной там, наверху, было кому руководить. А здесь — чистоту идеи коммунизма хранить нужно было! Кто лучше него мог справиться с такой задачей? Вот он и ушел. Вместе с другими, с избранными... — глаза председателя ЧК заволокло воспоминаниями историческими, прямо видно было, как в зрачках книжные листы шуршат.

— Я вот только чего не понимаю... — окончательно смутился Леха и тут же отхлебнул еще чаю, чтоб скрыть виноватые глаза. — Вот как это получается, что товарищ Сталин до сих пор жив? Да еще и на грузина совсем не похож. Ну, ни капельки! Я и фильмы смотрел, и книг читал исторический массу. Везде фотографии были, ну и кинохроники всякие. Но — ничего ж похожего! — и Леха переводил взгляд на портрет над головою Дзержинского, пожимая плечами. — Да и вы, уж простите, Феликс Эдмундович, на свои изображения совсем не смахиваете. Даже и близко! Разве что вот очки. Очки да, похожи. Или это методика продления жизни так действует?

Дзержинский смеялся, а Леха от этого еще больше пил чаю, и холодок странный бродил вдоль позвоночника. Вроде как от страха. А, может, от удовольствия: хорошо сидится под чаек с наркомом, не в пример лучше, чем под чернила в подвале с бомжами. И беседа куда как душевнее.

— Портреты — дело десятое, — говорил Дзержинский, отсмеявшись. — Разве ж изображение и личность изображаемая суть одно и то же? Просто Сталинградом всегда товарищ Сталин руководит. Ну а ЧК — всегда товарищ Дзержинский, вот и все. Иначе и быть не может. Это — тоже часть чистоты коммунистической идеи.

— Так вы... вы вовсе не Дзержинским раньше были?! — восклицал Леха, восторженно блестя глазами от такой невозможной догадки. — Раньше другое имя было, да?

— Ну, то раньше было, — строжел Феликс Эдмундович. — Ты только вот что, Алексей Валерьевич... Не вздумай с нашими людьми об этом говорить. Оно-то дело всем известное, но обсуждать его не принято. Еще поймут не так. Мало ли. Не обижайся. Сам понимаешь, традиции святы.

— Я понимаю, понимаю! — частил Леха, а в глазах не утихал восторженный блеск, казалось — вот-вот, и даже искры посыплются.

Очень ему такое доверительное отношение нравилось. Давненько никто с ним не разговаривал уважительно. Шпыняли все. Бомж, бомж! Грязная морда! А он все время хотел себя вновь человеком ощутить. Так сказать, единицей общества. Одним из, а не просто так — сам по себе и на помойке. Хотелось, чтоб как в прежние времена — и место в метрошном вагоне, и жена, встречающая у порога, и сын, искательно заглядывающий в глаза. Даже скандалы с тещей казались привлекательными, потому что у других — так же. Из таких несущественных, казалось бы, мелочей, хотелось Лехе сложить свою жизнь, вот только мелочи эти никак не давались в руки.

В подземном же городе перспективы для него открывались просто сказочные. Не раз, напившись сладкого до приторности чаю, Леха жмурился, чтоб даже глаза не выдали удивительных мечтаний — стеснялся. А видел он себя в сером, наглухо застегнутом френче, с рукою, заложенной привычно за борт. В другой руке была короткая трубочка, и Дзержинский, почтительно склоняясь, изгибаясь прямо спиною, говорил:

— А вот табачку, товарищ Сталин, — и в руках его раскрывалась сама собою коробка "Герцеговины Флор", пахнущая мягко и резко одновременно.

— А что?! И очень даже просто! — вскрикивал Леха, бегая по своей комнатенке. Он выхватывал из манипулятора стакан сладкого чаю, размахивал им, как скипетром, представляя себя во главе длинного, крытого густо-красным сукном стола Совнаркома. — Компьютеры — страшная сила! Коли я им компьютер сделаю, так они в благодарность мне не только френч Сталина, но и кресло его отдать могут! Почему б нет? К тому же, я в современном мире куда как лучше, чем они ориентируюсь. Вон сколько лет они тут просидели! А я... Ну, может ведь мне повезти хоть когда-нибудь?

И в возбужденном его воображении такой поворот событий представлялся вполне возможным и даже желанным.

Леху сделали главою специально созданного комитета, призванного соорудить счетную машину, которой еще Сталинград не видывал. Особо Леху радовало, что ученые, работающие под его началом, понимали все с полуслова, с полувзгляда. Правда, беспокоился поначалу о материалах. Из чего, спрашивается, микросхемы делать? О микросхемах под землей не знали, все на лампах работали. Правда, лампы у них замечательные были. Но для компьютера микросхемы нужны. А вот те же полупроводники где брать? Да и вовсе, есть ли такое понятие под землей, как полупроводники?

— Мне б таблицу Менделеева глянуть, — сказал как-то Леха, пребывая в задумчивости. — Тогда выбрать бы могли, из чего и что делать.

Секретарь его — назначенный лично товарищем Дзержинским — улыбнулся тонко и повел Леху в бункер, закрытый наглухо, с охраною у разламывающейся стены. Показал охранникам какой-то значок, они мигом в стороны отпрыгнули, а стена разошлась, пропуская Леху внутрь. Вот тут-то Леха и обалдел окончательно, раскрыв глаза и рот в полнейшем изумлении.

Посреди комнаты крутилось трехмерное изображение, напоминающее одновременно кубик Рубика, японскую цветную головоломку и стандартную таблицу Менделеева. В кубиках, уходящих вглубь таблицы, были названия, которых Леха в глаза никогда не видывал: Сталиний, Лений, Фейербахий, Марксий, Орджоникидзий, Кировий, и множество других.

— Это что? — спросил Леха, с трудом закрывая рот и нервно сглатывая загустевшую вмиг слюну. Пожалел в этот момент, что нет под рукою стакана с чаем. Сладким, очень сладким. Но в бункере чая не полагалось.

— Таблица Менделеева, Алексей Валерьевич, — кивнул на изображение секретарь. — Как вы и просили. Тут — все элементы, которые нам известны на настоящий момент. Выбирайте. Если уж тут не найдете, что требуется, то его и вовсе на свете не существует.

Леха ошарашено помотал головой и вышел из бункера, так и не придя в себя окончательно. Долго думал потом — как же быть? В таблице, ему показанной, он ничего так толком и не понял. Химию, конечно же, он изучал и до этого момента считал, что знает неплохо. Однако странная таблица Менделеева поставила его в тупик. Но, когда изложил своему комитету требования к материалам, необходимым для производства, решение было найдено буквально на следующий день. Правда, полупроводники, предложенные для микросхем, были ему неизвестны, но это уже было неважно.

— А рассчитывать как будем? — осторожно поинтересовался Леха у секретаря, предвкушая новые чудеса. — Я, знаете, на бумажке не смогу это рассчитать. В столбик, конечно, можно и кратный интеграл раскрыть, но уж очень долго будет.

— Пойдемте, Алексей Валерьевич, — ответил секретарь, не переставая улыбаться. Он вообще часто улыбался прозрачной, будто невесомой улыбкой Чеширского кота.

Леха дернул плечом и пошел следом, размышляя о небывальщине, происходящей под землей.

И действительно, в счетном комитете, куда привели Леху, он понял, что Менделеевская таблица — наименьшая диковина, виденная им в Сталинграде. На подставках, опутанные трубками, закрытые прозрачными колпаками, под которыми переливалась перламутровая, поблескивающая жидкость, лежали мозги, соединенные проводами.

— Нужно только задачу поставить, — сказал секретарь. — Они все посчитают.

— А откуда они взяты? — опасливо спросил Леха, представив сразу хирургов, взрезающих его голову. — Неужто у людей забираете? — сразу на память пришли фантастические романы, читанные в детстве. "Да тут сплошные Доуэли сидят!" — панически вздрагивал Леха.

— Выведены специально, выращены гидропоникой. У людей брать незачем. Образец, значит, берем, кусочек ткани, а на основе этой и выращиваем, — пояснил секретарь. — Подробнее — это к биологам нужно. Они все обскажут до последней точки, — Леха помотал головою. К биологам ему не хотелось, да и не смыслил он ничего в биологии. Не у людей головы режут — и ладно. — Так задачу ставить будем, Алексей Валерьевич?

— Позже чуть, я еще не сформулировал...

Из счетного комитета Леха вышел, пошатываясь. Много пил чаю, думал, рассуждал сам с собою, вышагивая по крошечной своей квартирке. Три шага в одну сторону, четыре — в другую. В конце концов, пришел к выводу, что удивительны достижения науки в подземном мире. Одно плохо — такие счетчики, из живых мозгов, за собой не потаскаешь. Калькулятор на них не сделаешь. И еще больше захотел создать компьютер, подарить его Сталинграду.

Работа продвигалась быстро, да и странно было бы, если б случилось иначе: комитетчики, работающие с Лехой, мгновенно находили решения, знания их оказывались на недосягаемой для Лехи высоте, и даже иногда ему стеснительно было командовать ими.

— Ну, я подарочек для вас припас, Алексей Валерьевич, — заявил как-то Дзержинский, вызвав Леху в свой кабинет. По щелчку его пальцев немедленно вкатилась тележка, на которой стоял массивный ящик с маленьким экранчиком, сантиметров двадцать в диагонали.

— Вольтметр, что ли? — Леха погладил пластиковый бок ящика. — Это хорошо, это нам надо.