Метро

— ... выводят женщин и детей... — донеслось до Лехи, и он повернулся на неожиданный голос. За невысоким холмиком, усаженным цветами, притаилась рация, и какой-то военный, с погонами, запорошенными густо пылью так, что и не разобрать звания, склонившись над ней выкрикивал обрывистые фразы.

Леха резво упал на живот, пополз в сторону. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-то обратил на него внимание. В горячке пристрелят сначала, а уж потом разбираться будут. Если будут, конечно.

— ... повторяю, женщин и детей! — выкрикнул военный. В ответ раздался громкий треск. — Понял!

— А вот я не понял, — буркнул Леха, но, увидав взметнувшуюся перед цепочкой людей землю, разбросанную взрывом, добавил ошарашенно: — И я понял... Ох, мать вашу...

Он поднялся и побежал, не соображая уже ничего, желая лишь одного: убраться как можно дальше от этого жуткого места. Родная и знакомая Москва в один момент стала монстром, показавшим ему звериный оскал, страшные клыки.

Леха споткнулся, упал, покатился в разверстую яму — воронку от снаряда. На него сыпалась земля, и мерещилось, что уже закапывают заживо, хоронят в братской могиле. Он завопил, зажмуриваясь, слепо поднимая голову вверх, и в ответ услышал пронзительный, испуганный крик. От этого чужого, насмерть перепуганного голоса, Леха как-то разом опомнился.

— Эй, кто тут? — негромко спросил он, оглядываясь. Крик уже утих, но поблизости кто-то сопел, отчаянно пытаясь сдержать дыхание. — Я ничего не сделаю, — пообещал Леха, пытаясь проморгаться — глаза, и так неважно видевшие в дневном свете, запорошило пылью. — Я не с этими... Тьфу, да что я вообще говорю! Я ни с кем. Сам по себе. Случайный прохожий...

За торчащими в углу ямы, как щупальца осьминога, корнями розового куста кто-то всхлипнул. Леха метнулся туда.

— А вы действительно не с этими? — тихо спросила женщина, и Леха увидел старушку в изодранном платье, прижимающую к себе мальчишку лет десяти.

"Ну, везет мне на женщин с детьми, — невесело подумал Леха. — Правда, на этот раз и она, и пацан постарше будут".

— Действительно, — кивнул он бабке. — Я, понимаете ли, приезжий. Шел на Москву полюбоваться. Арбат там, то да се. Ну вот и полюбовался.

Старушка облегченно вздохнула, и блеклые глаза ее заволокло слезами.

— Вот не надо плакать, не надо, — растерялся Леха. — Давайте лучше выбираться отсюда. Здесь как бы нездоровое место, — неловко пошутил он. Бабка мучительно напоминала ему мать, хоть и совершенно не была на нее похожа. Но что-то в движениях, в повороте головы, в дергающемся уголке рта, а больше всего — в печальных, слезящихся глазах, дергало Леху за душу, не позволяло уйти, бросив ее в снарядной воронке.

— А как выбраться? Мы все вместе шли... А потом стрельба... Я не помню даже, как здесь оказалась... Вот я да он, — она кивнула на мальчишку, скорчившегося у ее ног. На измазанном детском лице отчетливо видны были дорожки слез, припухшие от плача губы тряслись беззвучно.

— Ничего, ничего, — бормотал Леха, дергая плечом. — Все уже кончилось. Сейчас выберемся. Тут вход в бомбоубежище есть? — он вспомнил о карте, случайно виденной в Сталинграде, и тихо вознес молитву к небесам, чтобы эта карта оказалась правильной. Там были обозначены бомбоубежища, окружающие Белый дом, и из каждого вел тоннель, позволяющий пройти под землей довольно далеко. Да и вообще, весь центр Москвы, если верить Сталинградским картам, был источен подземными ходами, похлеще муравейника.

— Есть, конечно, — старушка махнула рукой, указывая направление. — Вон там, совсем недалеко. Вы спрятаться хотите? — она неодобрительно нахмурилась. — Нельзя там сидеть, вон с мальчиком нехорошо.

— Да нет, не спрятаться, — рассеянно отозвался Леха, вглядываясь в указанном направлении. Вроде, все было тихо, и он даже уловил за пылевой завесой утопленную в буро-зеленый холм дверь. — А что с мальчиком?

— Похоже, нога у него сломана. Ну, я-то, конечно, не врач, но стоять он не может. Да и вообще...

— Покажи ногу, — попросил Леха, присаживаясь на корточки рядом с мальчиком. Тот послушно закатал штанину, морщась от боли. Но не закричал, с надеждой смотрел на Леху. Тот скривился. Нога выглядела нехорошо: распухшая, посиневшая, вывернутая как-то странно. В медицине Леха не разбирался абсолютно, разве что аспирин знал, но в этом случае не нужно было быть врачом. Он удивился, что мальчишка не плачет. "Видно, перепугался так, что и кричать боится, — сообразил Леха. — Эх, люди, что ж вы делаете-то?".

— Перелом? — спросила старушка. — Да?

— Похоже на то, — неохотно отозвался Леха. — Действительно, пересидеть мы нигде не можем. Пацану в больницу надо.

— Вот и я о том говорю, — кивнула бабка. — Ладно, говорите, в бомбоубежище? Так давайте пробираться, пока нас никто не заметил.

Леха кивнул и осторожно взял мальчишку на руки. Тот прильнул доверчиво, обнимая за шею, и Леха скрипнул зубами: вновь показалось, что он пытается защитить собственного сына, а враждебный мир тщится его отнять, устроить какую-нибудь пакость.

— Ну уж нет, — заявил Леха невесть кому. — На этот раз не отберете!

Старушка покосилась на него с недоумением.

Они ползли, прижимаясь к земле, боясь поднять голову — вдруг да заметят, стрелять начнут.

— Вы ж видите, они не разбирают, кто перед ними, — говорила негромко бабка, резво продвигаясь к бомбоубежищу. — Мы вышли, ни оружия, ничего. Женщины и дети. Я вот, к примеру, вовсе уборщица. Ну, скажите, какую опасность и для кого я представляю? А вот этот мальчонка? Он-то причем? Вы подумайте! Из пушек!

— Да, я видел, — кивал Леха, пробираясь следом за ней. Мальчика он тащил на плечах, как в виденных давным давно военных фильмах. Действительность оказалась страшнее, непригляднее, и не было в ней никакой романтики, сладким флером покрывающей кинозалы. Парнишка постанывал, обвисал тяжело, цеплялся за Леху, а потом враз затих, ослаб, и Леха увидел, как закатились его глаза.

— Сознание потерял, — пояснила старушка, приподняв вялое веко мальчишки. — Ну, это даже и к лучшему. Не закричит. А сейчас ему не больно по крайней мере.

— Надеюсь, — с сомнением протянул Леха, перехватывая паренька поудобнее.

Они уже почти добрались до входа в бомбоубежище, и Леха с тоской предвидел узкие, темные тоннели. "А ведь ни фонаря, ничего. А там темно, сыро, холодно. Мальчишке однозначно вредно. Да и ни хрена не разглядеть в темноте. А как заблужусь?" — мучился он.

— Может, у вас фонарик есть какой? — спросил он на всякий случай у бабки, но та только головой мотнула отрицательно. — И действительно, что я ерунду спрашиваю, — вздохнул Леха.

Перед лицом взорвалась земля, осыпая спину жесткими комьями. Леха мгновенно оглох, ослеп, но успел перекатить мальчишку под себя. "Хорошо бы, чтоб ногу его не зацепил", — думал Леха, вытирая заслезившиеся глаза. Из-за пылевой завесы вышел мужичок в камуфляже, с автоматом в руках.

— Ну, что тут у нас? — поинтересовался он, упирая кулак в бок, явно рисуясь. — Выползки, ага...

Леха начал сбивчиво объяснять, что он вовсе прохожий, гость города, а документы у него в гостинице, и если его отпустят, то он тотчас же их принесет. А бабуля с ним — так это его собственная мамаша, которую он привез Москву посмотреть. Ну и сынка взял, да.

На середине душещипательной истории, которую Леха сочинил сходу от неожиданности, он обнаружил, что смотрит прямо в черное, ночное автоматное дуло, показавшееся ему тоннелем в далекую неведомость.

— Гость, значит? — с угрозой переспросил автоматчик. — С матерью и сынком... Ну-ну... — и вдруг завопил, брызгая слюной, выкатывая побелевшие в ярости глаза: — Ты меня что, за придурка держишь?! — и добавил столь изощренно-паскудную матерную фразу, что Леха порадовался — мальчишка без сознания, не слышит.

— У мальчика нога сломана, — торопливо заговорила старушка. — Отпустите. Ему врач нужен...

Леха с отчетливостью увидел, что слова не доходят до автоматчика, и он вот-вот начнет стрелять. Чернота автоматного дула разрослась до неимоверных размеров, закрыла собою весь мир, и Леха, с трудом осознавая, что делает, выхватил из кармана трубку, навел ее дрожащей рукой на военного, нажал на кнопку. Старушка взвизгнула, когда из развалившегося надвое тела хлынула кровь.

— Никто не помешает, — шептал Леха, отползая от трупа. — Не позволю и этого убить...

Из подземелий выбрались только под вечер, намучившись в темноте необычайно. Леха был измотан до предела, шел, пошатываясь, не видя перед собой ничего. Старушка семенила рядом, поглаживала его по плечу, говорила что-то ободряющее. Но он ее почти что не слышал, главным было — ощущать вес мальчишки на руках, чувствовать на ладони его дыхание. Прислушиваясь к слабым стонам парнишки, Леха мутно думал, что не зря прожил жизнь, можно и умирать теперь.

— Этого — не дал, — сказал он старушке, но она его не поняла, вновь зашептала успокоительно, похлопывая по руке.

В таком муторном состоянии Леха и не углядел оцепления, схоронившегося за обломками бетонных плит.

— Кто такие? — строго вопросил военный, возникая перед Лехой, как ему показалось, прямо из воздуха.

— В больницу, нога сломана, — только и смог сказать Леха, проваливаясь в обморок. Из кармана его выкатился черный стержень с неприметной почти серой кнопкой на боку. Военный, пожав плечами, шагнул к непонятному мужику, вышедшему от Белого дома с больным мальчишкой на руках.

— Гляньте, еще беженцы объявились! — глумливо-насмешливо протянул кто-то за его спиной. — А с этим что?

— Да сдох, кажется, — военный лениво ткнул Леху ногой в бок, но тот даже не пошевелился. — Подстрелили, наверное. Чудо еще, как до нас добрался.

— Ладно. Сдох так сдох. Не он первый...

* * *

Леха долго болел в теплом подвальчике, и Маруська, устав ухаживать за ним, сбежала к другому бомжу, который был абсолютно здоров и каждый день приносил бутылку и завернутую в бумажку докторскую колбасу. Все, что видел Леха в Сталинграде, да и потом тоже, начало представляться ему горячечным бредом, забываться, стираться из памяти постепенно. Ну, брел по Арбату не вовремя, получил по голове, вот и примерещилось. Смешно представить, чтобы он, Леха, людей убивал! Бабка еще какая-то приснилась с раненым пацаном. Ну, смех кому рассказать! Ведь ни имени, ни фамилии в памяти не осталось. Да, кажется, Леха их и не спрашивал. Еще бы, бред ведь! А гимнастерку и галифе выбросить пришлось из-за невыносимой изорванности. Остались ичиги, но их можно было подобрать и на помойке.

В один день жизнь его изменилась неожиданно и к лучшему. Слабый еще после болезни, стоял он у пивного киоска, мечтая о кружке пива и провожая каждого жаждущего голодным взглядом. "Вдруг да нальет кто? — думалось почти что лениво, безнадежно. — Ну может же такое чудо случиться, что угостят? Хотя, кому я такой нужен? Вон, даже Маруська сбежала... Дура...".

— Алексей! — институтский еще приятель налетел неожиданно, и, что особо польстило Лехе, совершенно не обратил внимания на его явно бомжиный вид. — Слушай, Лешка, я ж тебя искал! Ты — именно тот, кто мне нужен!

Приятель был ухожен, чисто выбрит, узел галстука наводил на мысли о чем-то импортном и очень, очень дорогом. Он налил Лехе пива, повел в ближайшую кафешку обедать, и Леха очень смущался, заталкивая ставшие непослушными ноги под стул — прятал дырявые сапожки со стоптанными, потрескавшимися каблуками.

— Лешка, дело есть, — сообщил приятель, разливая по низким, пузатым стопкам холодную водку. Леха заворожено смотрел на запотевший графин, неплотно закрытый высокой пробкой. Он уже забыл, что такие чудеса бывают на свете, и тихо изумлялся нежданной удаче. — Нам свой человек нужен, Лешка, чтоб доверять могли. Ты, насколько я помню, всегда кристальной честностью отличался. Как, не растерял еще идеалы? — и приятель хохотнул, поправив с небрежением сбившийся на сторону галстук. — Давай, Лешка, за идеалы выпьем! Не так и много их осталось в нашей жизни.

Леха, задумчиво кивнув, опрокинул стопку. Водка провалилась в желудок, согревая его. По телу растеклась блаженная легкость.

— Есть еще идеалы, — сказал он, неожиданно икнув и покраснев от такой неловкости. Подцепил вилкой кусок огурца, посмотрел на него с недоумением, куснул — понравилось. — Не все растерял. А что за работа?

— Вот за это ты мне всегда нравился! — воскликнул приятель со счастьем в глазах. — Сразу к делу! Ну так слушай...

Не успел Леха опомниться, как стал завскладом на фирме, где директорствовал приятель. В его ведении было пять грузчиков и вечно усталая кладовщица. Находился склад этот в тоннелях метро, под землей, и Леха каждый раз думал, что, возможно, именно это место он и искал по давно потерянной карте в невесть какой жизни. Тем более, что хранились на складе консервы, и длинные ряды тушеночных ящиков зачаровывали Леху, он вздыхал, на них глядя, вспоминая голодные бомжиные дни.

— Мне б тогда хоть пару ящиков, — шептал Леха, трогая пальцем разноцветные этикетки. — Ну, один хотя бы!

Но вот теперь, когда тушенка была со всех сторон, Лехе ее совершенно не хотелось. Иногда ловил себя на том, что мечтает о жареной докторской колбасе. Шел в магазин, покупал кусок, приносил домой, нюхал долго, потом отдавал подъездной кошке, которая недавно окотилась и выкармливала свое семейство, выпрашивая еду у жалостливых жильцов.

Фирма предоставила ему комнатку в коммуналке, а соседкой оказалась очень даже приятная женщина, теплая и уютная, совсем не похожая на костлявую Маруську. И синяков у нее не было. А кровать у нее в комнате была совсем уж роскошная: широкая, с мягкими матрацами, укрытая легким цветастым покрывалом — Леха видел, когда лампочку соседке в люстре менял. Посмотрел он на это роскошество и размечтался. Начал приходить домой то с цветочком, то с пирожным в кармане. Ухаживал. Даже купил несколько раз билеты в театр, водил соседку, сидел рядом с ней в неудобном, слишком узком и жестком кресле, брал ее за руку осторожно, не сводя глаз со сцены. Женщина делала вид, что тоже не замечает, где находится ее рука, и Леха был ей за это благодарен — уж очень смущался, особенно, когда вспоминал подушечную мягкую гору на широкой кровати.

Как-то Леха принес домой бутылку вина и роскошный торт, весь покрытый пышным, как летнее облако, кремом.

— Вот, Галочка, — сказал, расшаркиваясь перед соседкой. — Праздник у меня. Повышение, знаете ли. Отметим, что ли?

Никакого повышения, конечно же, не было, но нужно ведь на что-то сослаться! Галя не стала выяснять до точности — куда повышение, зачем повышение, — просто обрадовалась нежданному празднику. Торт оказался изумительно вкусным, а от вина у Лехи приятно зашумело в голове, и он сам не заметил, как оказался на уютных подушках, о которых столько мечтал одинокими ночами. Проснувшись наутро, погладил Галю по плечу и почувствовал, что счастлив.

Жизнь стала прекрасной — так думал Леха, обходя свое складское царство. Но однажды, пересчитывая ящики с тушенкой, он обнаружил в дальнем углу склада дверь. Обычную металлическая дверь, крашеная болотной краской, в точности, как стены общественных туалетов. Дверь была надежно заварена, да еще и завалена пустыми ящиками. Но, увидев ее, Леха обомлел. Сразу вспомнились Сталинградские коридоры, угрюмые охранники, вооруженные коротенькими, черными стержнями, выплевывающими белые молнии, товарищ Дзержинский, тонко улыбающийся над стаканом чаю...