Метро

Кристалл мгновенно растворился, оставив на поверхности чая тонкую, радужно переливающуюся маслянистую пленку, как от бензина, разлитого по воде. Леха взболтнул чай, глотнул. Странная легкость разлилась по его телу, желудок было отозвался протестующей болью, но тут же утих, и Леха почувствовал, как ледяной стержень в позвоночнике тает.

— Действительно вкусный чай, — кивнул Леха, разулыбавшись. Страх исчезал вместе с ледяным стержнем, оставалась лишь приятность от общения с хорошим человеком. — А, простите, это какой сорт? Не индийский, я уже понял. Может, травяной какой? Нынче модно травяные чаи пить, прям вся Москва спятила на этих чаях. Друг перед другом выпендриваются, у кого травянее. Магазины специальные пооткрывались, клубы какие-то. Там, знаете, целые ритуалы с чаепитием. Чуть не девицы в кимоно с подносиком, на коленях к клиенту ползут по мягкому полу. Вроде, в Японии или Китае так положено...

— Вы б еще попили, — предложил Дзержинский, внимательно вглядываясь в Леху. — Я так понял, что голодны? Так этот чай очень хорошо голод утоляет. Особо ежели с рафинадом. В этом рафинаде все питательные вещества есть, что организм требует. Даже соли и минералы.

Леха закивал часто, приник к стакану. Сам не заметил, как выпил все. Стукнул донышком подстаканника по столику требовательно.

— Ну, где ты там? — позвал манипулятор. Тот вынырнул послушно. — Еще давай!

— Да-да, — тут же подтвердил Дзержинский, улыбаясь совсем уж отечески и ласково. — Еще надобно.

Манипулятор вытянул чайничек небольшой из-под столика, наполнил стакан. Леха, совсем уж перестав смущаться, взял сразу два кристаллика рафинада. Голодные спазмы, мучившие его уже давно, затихли совершенно, и он ощущал теплую сытость и странную, никогда не испытанную им прежде, уютность.

— Нет, такого чая мне еще не доводилось пробовать, — сказал Леха одобрительно. — Вот если бы у нас в подвале такой был, так скольких проблем бы не было! Стаканчик выпил — и уже сыт! А то, знаете, частенько приходится на голодный желудок спать ложиться. А мы ведь не на диете. Нам голодать вредно даже. Но иногда, чем Веркиной колбасой давиться, лучше уж вовсе ничего не есть. А то гастриты, холециститы всяческие...

— Ну, если врач не рекомендует голодать, то действительно... — взгляд Дзержинского вновь поострел, зрачки сузились, как игольные острия — вот-вот вопьются. — А вы немного о себе расскажите, Алексей Валерьевич. Нехорошо ведь получается. Вроде, представились друг другу, чай вот вместе пьем. А я о вас ничего и не знаю. Нет, нехорошо... — повторил Феликс Эдмундович, покачивая головою укоризненно.

Леха смутился чуть не до слез. И в самом-то деле, разве ж так можно? Человек к нему — прям как к родному, а он... Даже о себе ничего не рассказал. Мама бы не одобрила такое поведение, нет.

Леха почувствовал себя маленьким мальчиком, и мамино одобрение стало самым важным в его жизни. Он посмотрел прямо в колючие глаза Дзержинского, всхлипнул горестно и начал рассказывать о своей жизни.

Он рассказал все, торопясь и брызгая слюною. Рисовал на услужливо подсунутых бумажках картинки, которые любил рисовать в детстве. Пытался изобразить фасад школы, где отучился десять лет, даже начертил схему институтских коридоров, тыча неловко карандашом в бумагу и взахлеб объясняя, где были какие лаборатории.

— А жена что ж? — иногда задавал вопросы Феликс Эдмундович, сочувственно перегибаясь через стол. — Сын? Неужто они вас не понимают? Родные ж люди...

— Хорошая жена была. Честное слово, хорошая! Лучше не бывает, — размазывал слезы по щекам Леха, и рассказывал, как развалилась их счастливая семья, как испортился окончательно характер у сына, как неотвратимо упал на голову развод. — Работы у меня не было, — плакал Леха. — Денег — ни копейки! Ну скажите, как можно семью содержать в таких условиях? Да это ж ни одному человеку не под силу!

— Ах, как нехорошо-то... — соболезновал Дзержинский, а манипулятор все подливал и подливал чай.

Леха рассказывал о Маруське, тыкал пальцами себе в глаза, показывая, как выглядят Маруськины синяки, невесть откуда берущиеся.

— И ведь я ее никогда пальцем не тронул! — истово бил себя в грудь Леха. — Я вообще женщину ударить не могу, а уж если сплю с ней, тогда тем более — ни-ни! Понять не могу, почему она все время с подбитым глазом. Словно сама себя бьет, чтоб так выглядеть!

Он еще пытался описать, как пахнет подгорелая докторская колбаса, которую вечно жарит Верка, как, отставив картинно и глупо мизинец в сторону, наливает чернила в пластиковые одноразовые стаканчики Толян, когда разломилась стена за его спиной, почти что бесшумно, и задыхающийся, торопливый голос выкрикнул:

— Феликс Эдмундович, ЧП у нас!

— Что еще? — мягкий, ласковый голос Дзержинского внезапно построжел, прорезались в нем стальные нотки, и Леха дернулся, зацепив ногою за столик. Вазочка с рафинадом рухнула на пол, разбилась, льдистые кристаллы раскатились по полу, посверкивая, будто сыпанули по полу снежной, алмазно блестящей пылью. Манипулятор суетливо задергался, выуживая из невесть каких глубин столика веник и небольшой, металлически блестящий совок.

Человек, вбежавший в кабинет, вытянулся в струнку, нервно цепляясь пальцами за галифе, зачастил скороговоркою:

— Крот, который к фрицам в Антарктиду шел, опять свернул не туда. Реактор рвануло, землетрясение теперь. На твердые породы нарвался. Там, вроде, жертвы. Радисты говорят, что наверху все с ума посходили, на каждой волне кричат о том, что столько-то пострадавших, такие-то здания разрушены. В общем — жуть что творится!

— Та-ааак... — Дзержинский задумчиво потер пальцем переносицу. — Значит, опять в счетном отделе напортачили. Рассчитали траекторию неверно. Ладно. Разберемся, — в голосе его возникла нехорошая угроза. — Тут еще посмотреть нужно, просто ли ошиблись, или умысел злостный в этом деле присутствует.

— Компьютер глюканул? — посочувствовал Леха. — Или в программе ошибка какая? Это бывает. Постоянно что-то глючит. Установочник с вирусом попадется, и пиши пропало.

— Компьютер? — удивился Дзержинский, а докладчик растерянно выпучил глаза. — Компьютер, говорите, Алексей Валерьевич? А, простите, что ж это такое?

Леха даже не удивился такому потрясающему невежеству, а тут же начал рисовать на салфетке монитор, квадратики клавиатуры и серую, мохнатую мышь с проводом вместо хвоста. Мышь потешно оскаливалась, и черная пуговка носа ее была чуть свернута на сторону, как у неудачливого боксера.

— Это счетчик такой? — спросил Феликс Эдмундович, наклоняясь к рисунку и недоуменно вздергивая брови. — Какая странная конструкция!

— Ну да, счетчик! — засмеялся Леха. Такое название для компьютера показалось ему нелепым, но было весело, и он добавил: — Счетная машинка такая. Чего хочешь — считает, и даже не жалуется на переработку. С утра до ночи работать может. Есть не просит, только вот электричество жрет.

— Машина? — прибежавший человек подошел поближе, вытянул шею любопытно. Дзержинский мигом поднял голову, цыкнул, и того снесло, будто ветром, за захлопнувшуюся стену. — Машина, значит, Алексей Валерьевич? Машина — это хорошо...

Манипулятор тут же вынырнул из-под столика, держа в клешне новую вазочку с кристаллами рафинада. У Лехи в руках мигом оказался стакан густо-сладкого, до приторности чаю.

— Именно что хорошо! — радостно подтвердил Леха, с радостью уловив одобрение в голосе Дзержинского — давненько уже никто его не одобрял. — Тут вот — транзисторы всякие, — он потыкал карандашом в изображенный на салфетке кубик. — А здесь — микросхемы... Тут, значит, шлейф, платы соединяет...

Леха говорил еще и еще, но его уже никто не слушал. Феликс Эдмундович быстро жал на кнопки у себя на столе, бормотал что-то едва слышно в микрофон, а глаза его не отрывались от улыбающегося счастливо Лехи.

* * *

Леха лениво ковырял густую, желеобразную массу, гонял кусочки по тарелке, сопел недовольно. Было прохладно.

— Чайку бы сейчас... — он вспомнил изумительный чай в кабинете Дзержинского и вздохнул. — А то что принесли? Воду! Холодную, причем...

Стало тоскливо. Вновь начал мерещиться теплый подвальчик, Маруська с подбитым глазом, докторская колбаса. Леха еще раз ковырнул неведомо что в тарелке, сморщился. Нет, есть это, конечно, было можно. Но — ни вкуса, ни запаха, только слабый, едва заметный привкус корицы. Можно подумать, нельзя что-то более человеческое приготовить. Мясо там, тушеное, к примеру. С картошечкой. И присыпать все это счастье укропом и зеленым лучком. Леха мечтательно закатил глаза, принюхался к клочку желе, зацепленному вилкой, сморщился. Нет, не помогает воображение. Никак не удается представить, что вот эта дрожащая дрянь — мясо с картошкой.

Стена разломилась, и Леха поднял голову, отставляя тарелку. Давешний паренек с белесыми ресницами вошел, уже доброжелательнее поглядывая на Леху. В глазах его засветилось даже что-то вроде боязливого уважения.

— Собирайся, — скомандовал отрывисто. — Вызывают. Немедленно, говорят.

— Опять к Феликсу Эдмундовичу? — глумливо искривился Леха и отхлебнул холодную, безвкусную воду из эмалированной кружки.

В лице паренька изобразилось почтение.

— Нет! — ответил он, а голос аж звенел напряженно. — Куда там! Совнарком собирают. Тебя туда требуют. Ради тебя собирают! Впервые такое на моей памяти. Да и не только на моей, я думаю.

— Совнарком? — Леха поперхнулся водою, закашлялся. Вновь показалось, что он окружен окончательно спятившими людьми. А этот паренек — ну точно псих. А, может, все же тест в Кащенко?

— Именно! Совнарком! — паренек светился от восторга. Бросил Лехе узел. — Переодевайся. В твоей-то одежонке и на гидропонных плантациях стыдно работать, не то что на заседание Совнаркома являться.

Он с таким восхищенным почтением выговаривал слово "Совнарком", что у Лехи закололо сердце.

— Ну давай, давай, переодевайся, — заторопил паренек. — Не сиди, как неживой. Ты задержишься, а меня накажут. Мужик, не подводи!

Леха растерянно развернул узел и ошалел вконец. Гимнастерка, галифе с лампасами — чисто как у генерала! — низкие, мягкие сапожки. Все было сделано будто по его мерке, сидело, как влитое. Леха передернул плечами, устраиваясь в одежде поудобнее. Приятно было одеть чистое, не драное, не штопанное белье, а гимнастерка была сшита из какой-то незнакомой, очень мягкой, ласковой даже ткани — у охранника одежонка была явно классом куда как ниже.

— Ремня пока что тебе не положено, — заявил паренек, с гордостью дотрагиваясь до массивной металлической пряжки на поясе. — Но если так дела твои дальше пойдут, то скоро и ремень будет. Ишь ведь, Совнарком!

На этот раз распалась другая стена, и за ней Леху уже ждали.

— Надо же, теперь с сопровождением. Не придется одному коридор топтать, — ухмыльнулся он, разглядывая мордоворотов, сжимающих в руках толстенькие, черные стержни. — И такие рожи! Нет, чтоб девочек каких подсуетили. Эскорт-услуги, мини-бикини, ножки от ушей и каблучки по полметра... Эх, вояки!

В коридоре, по которому вели Леху, лежала толстая, ковровая дорожка пролетарски-красного цвета с веселой салатовой каемочкой. Вдоль стен изредка попадались мягкие диванчики, покрытые таким же, как дорожка, пролетарским плюшем с фестончиками внизу. Длинные, желто-розовые лампы, укрытые вычурными абажурами, разливали мягкий свет.

— Ишь ты... — Леха представил такую лампу в родном подвальчике и позавидовал. — Красиво-то как... Хорошо живете, ребята.

Сопровождающие втолкнули его в высокую, узкую дверь, но сами внутрь не пошли.

— Эй! А дальше что? — возмутился такой бесцеремонностью Леха.

— Жди. Вызовут, — ответили ему из-за двери.

Леха присел на стул и огляделся. Помещение, куда его привели, было маленьким, но в стенах — аж три двери. И это там, где никаких дверей никогда не было, только раздвижные стены! — сообразил Леха, удивляясь все больше. Он подошел к одной двери, к другой — тишина. А вот за третьей раздавались голоса, громкие, уверенные, хорошо слышные. Леха насторожился.

— ... так что прав был Верховный Комиссар товарищ Сталин! Во всем и абсолютно прав! — вещал голос Дзержинского, тут же узнанный Лехой. — Гениальным прозрением увидел он мир грядущего. Вот, посмотрите, что там, наверху, происходит...

Донесся Лехин голос, взахлеб рассказывающий о голодных днях в подвале, о подбитых Маруськиных глазах, о драном ватнике, на котором он спал... Леха поморщился. Неужто наговорил такое? Тьфу, даже о санобработке от вшей разболтал. Вот ведь дурак! Позорище сплошное, как мама покойная говорила.

— Мы здесь блюдем свято чистоту коммунистической идеи! Разве возможно у нас подобное? Вы только представьте — рабочий человек живет в подвале! — продолжил Дзержинский, и Леха икнул, тут же закусив ладонь — не приведи Господь, услышат еще. Он даже отошел чуть от двери, прислонился к стене, растерянно покусывая ноготь. "Чистота коммунистической идеи? — Леха потер подбородок изумленно. — Ну, чистый бред! Палата номер шесть. Психи, сбежавшие из-под надзора!".

Рядом с ним что-то шевельнулось, из стены выдвинулся манипулятор, протянул стакан с чаем и кусочек рафинада в салфетке. Леха благодарно кивнул, отхлебнув чаю. Он продолжал прислушиваться.

— В нашем же мире нет ни голода, ни болезней! — восторженным голосом вещал Дзержинский. — Мы создали идеальное коммунистическое общество под руководством товарища Сталина! — раздались аплодисменты, громкие, выплескивающиеся даже за закрытые двери. — Но! — дождавшись окончания овации, воскликнул Дзержинский. — Но человек, пришедший сверху, обладает знаниями, которые могут очень и очень пригодиться нам...

Леха протянул опустевший стакан манипулятору. Булькнул чай, наливаемый из чайничка, в свежей салфетке появился еще один кусочек рафинада. Леха ощутил благостность, задумался. И действительно, что такого он услышал? Ну, коммунистическое общество. Но — ни голода, ни болезней. Да и с квартирами у них, наверное, проблем нет. По подвалам никто не живет. Вон как Феликс Эдмундович этим подвалом проникся, до изумления даже.

Леха захихикал, мелко постукивая зубами по краю стакана. Конечно же, по подвалам не живут. Да они похлеще любого подвала закопались! Под метро! Офигеть можно!

И все же, все же... — продолжала скрестись мысль. Хорошо у них тут. Еды — навалом. Работа, наверное, у каждого. Живут, как у Христа за пазухой. И никаких войн, ничего подобного. И жены от безденежья не сбегают...

Леха вновь приблизился к двери, даже ухо приложил, отбросив всяческие опасения.

— ... вы только представьте, как возросла бы мощь нашего оружия, если бы мы могли применить те счетные устройства, о которых говорит этот человек! И точность наводки. Вспомните недавнюю катастрофу. Подобного нельзя допустить!

— Да, но действительно ли он может их сделать? — с сомнением спросил старческий, скрипучий голос. — Может, просто хвастает? Откуда у вас такая уверенность в его возможностях? Наговорить можно всякого.