Московский Лес

И пренебрежительно ткнул пальцем в штык-нож. Ноготь у Фомича был тёмно-жёлтый, табачный.

— Закуришь?

Егор принюхался к дыму самокрутки.

— Травка?

Зачем? — удивился лаборант. — Обычный табак. Челноки таскают с Тимирязевки, тамошние фермеры выращивают... Если дурь нужна — поспрошай на рынке, там полно.

Егор опешил.

— Что, так прямо, в открытую, и торгуют?

— А чего скрывать-то? Нет, поначалу, конечно, запрещали, но когда выяснилось, что лесные наркотические средства не дают привыкания — бросили. Только я тебе не советую. Шапиро крепко этого не одобряет, узнает — уволит без второго слова.

— Но... если местная наркота не даёт привыкания, её же за МКАД с руками оторвут! Все жители Леса озолотятся!

Фомич плюнул в ладонь, затушил самокрутку и хозяйственно прибрал окурок в кисет.

— А на кой ляд им это? Деньги здесь никому особо не нужны, золота и камешков в квартирах и ювелирках столько, что за сто лет не выскрести. Всё, что нужно, даёт Лес, а чего не хватает — легко найти в брошенных домах. Или на рынке выменять, на нашем или на ВДНХ. К тому же, большинство замкадных товаров в Лесу бесполезны.

— И всё же — не понимаю! — продолжал упорствовать Егор. — Это же золотая жила! Наверняка же есть способ...

— Фокус в том, что привыкание-то есть, но не к наркоте, а к самому Лесу. Когда подсевший на местную дурь слишком удаляется от МКАД — его начинает мучить депрессия и сильнейшие головные боли. Это называется Лесной Синдром или Зов Леса. Медицина тут бессильна, единственный выход — оставаться вблизи Леса. А лучше вообще туда перебраться.

— Но ведь аллергия...

— А я о чём? Нормально жить снаружи такие люди не могут — спятят или покончат с собой. Вот и остаётся существовать в узкой, километров в десять шириной, полосе вдоль МКАД. А для тех, у кого Лесной Синдром в тяжёлой форме — прямая дорога в спецсанаторий.

— А что...

Фомич скривился — то ли брезгливо, то ли от горечи, будто раскусил зёрнышко чёрного перца.

— Слушай, давай сменим тему, а? Неохота об этой пакости...

"Не много ли накопилось загадок? Зов Леса, сильваны, спецсанаторий... Рано или поздно придётся с этим разбираться — если, конечно, хочешь сделать то, ради чего явился в Московский Лес."

Кое-кто сильно удивился бы узнав — ради чего...

Зверь появился неожиданно. Секунду назад ничего не было — колыхались тени, весело цокали капли, солнце играло на глянцевой зелени — и вот из полумрака в гуще древовидных папоротников уставились на людей жёлтые, с вертикальными щёлками зрачков, глаза. Огромная кошка беззвучно разинула пасть, сверкнули изогнутые клыки — каждый длиннее ладони.

"Саблезубый тигр? — только и подумал Егор. Отстранённо подумал, будто не на него смотрел в упор, не мигая, невесть откуда взявшийся хищник. — Вон, и хвост обрубком, как у смилодона. Нет, мелковат..."

Зверюга издала низкий клекочущий рык.

"А киса-то недовольна, сердится..."

Рука — сама, будто и без его участия — нащупала в складках плащ-палатки ракетницу.

"...рвануть — запутается, зацепится. А тварь уже подобралась для прыжка..."

Фомич выставил рогатину перед собой, зажав её под мышкой, и отставив локоть, словно собирался стрелять. Костяшки пальцев побелели от напряжения, руки мелко тряслись — дрожь передавалась лезвию, и солнце весело вспыхивало в капельках воды на полированной стали.

"Кисточки на ушах, бакенбарды, пятна... саблезубая рысь, вот это кто! Но до чего здоровая..."

Ракетница не зацепилась. Егор вскинул её на уровень глаз, одновременно оттягивая большим пальцем ударник, но за мгновение до выстрела рысь перетекла, ушла в сторону, фыркнула совершенно по-кошачьи — и исчезла, оставив после себя едкий, мускусный запах крупного зверя. Хлопок, ракета, разбрасывая красные искры, ширкнула вслед. В ответ из зарослей прилетел злобный мяв — для порядка, чтобы поставить на место возомнивших о себе двуногих с их пукалками.

— Ну ни хе... себе сюрпризы! А говорили — безопасно...

— Кто ж знал-то? — Фомич опустил рогатину и прислонился к мохнатому, укутанному бурыми волокнами, стволу древовидного папоротника. Ноги его не держали.

— Они раньше не то что к крыльцу — во двор-то никогда не забирались, а тут на тебе! Совсем страх потеряли, пора учить...

"Ты, пожалуй, научишь! Тоже мне — Зверобой, кожаные памперсы..."

— Что это за тварь такая? Не бывает же саблезубых рысей!

— В лесу всё бывает. — лаборант уже справился нервной трясучкой, только глаза затравленно бегали туда-сюда. — Подумаешь, невидаль — баюн! Раньше за Косыгина, на Воробьёвых, их было полно, это сейчас золотолесцы повыбили...

— Баюн?

— Ну, кот-баюн, из сказок — неужели в детстве не читал? Огромный такой котище с колдовским голосом. Сидит себе на столбе, а как увидит путника — непременно заговорит, усыпит, а потом убьёт и сожрёт!

— Что съест — это я ещё могу поверить. — хмыкнул Егор. — Но чтобы говорил?..

— Не слышал ты, как они перекликаются в зарослях на полнолуние... Чисто нежить, вроде русалок...

-...или леших?

— Ты лешаков не трожь! — Фомич сразу построжел. — Лешаки — наше всё, без них мы бы хрен чего тут наисследовали. Вот отправят в дальнюю вылазку — сам всё узнаешь.

— А отправят? Я же только-только поступил, ещё на испытательном сроке пока...

— Куда ты нахрен денешься? В нашей лаборатории у тебя одного невосприимчивость к Лесной Аллергии. Так что готовься к подвигам во славу микологии — Шапиро тебе не даст штаны просиживать, не для того на работу брал!

Привычное амплуа наставника молодёжи вернула Фомичу душевное спокойствие.

— Ладно, пошли, а то нас, поди, заждались...

Из-за завесы проволочного вьюна, заплетавшей крыльцо корпуса "В" — и когда он успел затянуть прореху, двух часов ведь не прошло? — послышался встревоженный голос.

— Эй, мужики, вы там живы, што ль? Отзовитесь!

— Охранник... — лаборант зло сплюнул. — Опомнился! Вот сожрали бы нас у самых дверей — так бы и давил на базу в обнимку со своим пулемётом, сволочь... Закончим дела — пойду, напишу на него докладную. Нефиг на посту спать!

Москва-река

Кремль-Крымский мост.

Д-дут! Д-ду-ду-дут! Д-ду-ду-ду-ду-дут!

Звук прокатился над водой и увяз в сплошной стене чёрно-зелёной растительности. Сергей невольно вжал голову в плечи — умом он понимал, что стрельба с крепостной стены не представляет для них опасности, но, поди, объясни это инстинктам! А те настойчиво требуют сжаться в комочек на дне пироги, потому что по перепонкам лупит близкий рокот "Владимирова" и бледные на фоне дневного неба трассеры мелькают над самой головой...

Д-дут! Д-дут! Д-ду-ду-дут!

Но сжиматься никак нельзя. Надо изо всех сил орудовать веслом, выгребая против течения, чтобы поскорее миновать опасный участок. А ещё — не забывать о том, что опасность грозит совсем с другой стороны...

— Заряд! — заорал каякер. — Дождёшься, мать твою впоперёк, что нас тут сожрут!

Коля-Эчемин и в спокойной-то обстановке не пытался изображать невозмутимость, приличествующую истинному индейцу.

— Чего застыл, собака бледнолицая? Кидай!

Д-ду-ду-ду-ду-дут! Д-ду-ду-ду-ду-дут! Д-дут!

"...очередями, говорите, не стоит? Удачи не будет? А вот "кремлёвские" молотят, почём зря — и наплевать им на приметы со Спасской башни..."

Сергей швырнул весло на дно и схватил подрывной заряд — половинку семидесятипятиграммовой тротиловой шашки со вставленным взрывателем. Выдернул проволочную чеку, швырнул заряд за борт и пригнулся. Самодельные взрыватели, изготавливаемые умельцами Нагатинского затона из стреляных гильз, нередко срабатывали раньше положенной шестисекундной задержки.

"...двести двадцать три, двести двадцать два, двести двадцать один..."

На счёт "двести двадцать" в днище пироги ударил великанский кулак. Река метрах в десяти от борта вспухла метровым горбом и выбросила вверх грязно-пенный фонтан. По воде расползлась клякса придонной мути, в ней мелькали неопрятные серо-зелёные клочья.

— Накрыли! — довольно рассмеялся Коля. — В клочья, как Тузик грелку! Теперь не скоро сунутся, клык на холодец! А дальше, до самого Большого Каменного, кикимор почти нет. Считай, проскочили!

Кикиморы обитали в переплетениях корней гигантских чёрных вязов, совершенно разрушивших гранитные парапеты Софийской набережной. Главное гнездо было напротив Тайницкой башни Кремля; отсюда хищные октоподы расползлись по затопленным подземным коммуникациям до самой Павелецкой. Но если там они предпочитали нападать исподтишка, то здешние обитатели до такого не опускались. Проходящим мимо Чернолеса лодкам приходилось, подобно конвойным эсминцам, отбивающимся от субмарин, глушить хищных тварей самодельными "глубинными бомбами". Помогали и стрелки на стенах и башнях Кремля: увидав приближающуюся лодку, они занимали места у крупнокалиберных пулемётов и ЗУ-шек и, не жалея боеприпасов, прочёсывали огнём заросли на чернолесском берегу.

Д-ду-ду-дут! Д-дут! Д-ду-ду-ду-ду-дут!

— Куда это он лупит? — осведомился Сергей. — Вроде, гнездо кикимор ниже по течению?

— А я доктор? Может, выдру на мосту увидел?

— Не хотелось бы...

Здоровенные, до двух метров в длину, выдры, чёрные, как, ночь, подобно большинству чернолесских тварей, быстро сообразили, что нападать на проплывающие мимо лодки вплавь— себе дороже. И прыгали сверху, из сплошной завесы лиан и проволочного вьюна, свисавшей с Большого Каменного моста до самой воды. К счастью, осталось их немного — пулемётчики Водовзводной башни знали своё дело и, похоже, соревновались в счёте подстреленных выдр.

Впрочем, о том, что происходит в Кремле, обитатели Леса могли только гадать. Известно было, что его территория находится под контролем официальных властей Российской Федерации, а вот что там творится на самом деле — это была тайна. Как и то, почему расчёты пулемётных гнёзд и зенитных скорострелок, в изобилии усеивавших старинные стены и башни, не жалея патронов, прикрывают проплывающие лодки.

Руины Большого Каменного моста миновали без приключений — то ли пулемётчик не промахнулся, то ли никакой выдры не было. Осознав, что опасность осталась позади, Коля-Эчемин приободрился и занялся любимым делом извозчиков, таксистов и лодочников: принялся травить байки. Сергея это напрягало. До уродливого чугунного истукана, за спиной которого начинались владения Чернолеса, ещё грести и грести, и лучше бы "индейцу" не чесать языком а смотреть по сторонам.

— ...днём хорошо плавать, с башен плотно держат берег. Стоит какой твари шевельнуться — сразу огонь! А вот ночью беда, сунешься, сожрут. Никто и не суётся. Пули — они, знаешь ли, не от всякой напасти помогают...

— Плотоядный гнус? — понимающе кивнул егерь. Чернолес изредка выбрасывал из себя сгустки, облака, целые тучи насекомоподобной мерзости, пожирающей на своём пути всё живое. Егерь не раз находил очищенные от плоти скелеты людей, оленей, даже шипомордников.

— Он самый. Когда солнце светит — тогда ничего, эта дрянь из-под деревьев не вылезает. А если пасмурно, или не приведи бог, ночь — тогда всё, сам не заметишь, как влипнешь в это дерьмо. Тогда одно спасение — огонь. Я специально вожу с собой связку готовых факелов. Если успеть разжечь и воткнуть по бортам, тогда, может, и пронесёт...

А у меня на этот случай файеры. — сообщил Сергей. — Берешь в обе руки по одному и отмахиваешься на бегу. Пару раз попадал на чёрный рой — помогает...

А каякер уже нашёл тему повеселее:

— Эй, Бич, слыхал анекдот? Стучится, значит, лешак в кремлёвские ворота: "Можно тут у вас поселиться?" Охранники фигеют: "Ты чё, больной?" "Да, — говорит — больной и очень-очень старый..."

Это была ещё один слух о Кремле — якобы там помещается супер-закрытая геронтологическая клиника для высшей элиты, желающей поправить целебным воздухом Леса, здоровье, подорванное государственными делами. Говорили и другое — якобы правители страны подсели на лесные снадобья, многократно продлевающие жизнь и теперь не могут покинуть территорию Леса, управляя государственными делами, через подставных марионеток.

А Коля-Эчемин не умолкал:

— ...а вот ещё: "Почему кремлёвская стена такая высокая? — Чтоб твари всякие не лазили — Туда или оттуда?"

Удивительно получается: утекают десятилетия, а старые байки продолжают жить, хотя смысл со временем кардинально меняется. Почти такой же анекдот рассказал отец. Старик очень гордился тем, что в далёких 90-х поучаствовал в каких-то событиях — и с гордостью демонстрировал сыну медальку с надписью "Защитнику свободной России" и цифрами "1991".

На этот раз звук был другой — сухой, трескучий, будто придурковатый великан провёл палкой по доскам огромного забора. Метрах в семи впереди, с недолётом выросли и опали фонтанчики.

-... твою ж не туда!

Коля-Эчемин на полуслове прервал очередную байку и налёг на весло. Пирога резво вильнула, подставляя стрелку узкую корму.

— Бич, греби по прямой, не виляй!

Новая очередь — фонтанчики брызнули в опасной близости от борта. Из зарослей на берегу брызнула птичья мелочь.

— Там, из-за острова! Ну, я вам щас, твари...

Из за островка с церетелевским истуканом выползала большая лодка. По бортам торопливо взмахивают две пары вёсел, на носу, в полный рост — человек, и даже с такого расстояния видно, как отсвечивает бритый череп.

"Родноверы? Не меньше пяти, автоматы... "Что такое "не везёт", и как с ним бороться?"

Коля уже заряжал винтовку. Сыпанул в ствол порох из надкушенного бумажного фунтика, прибил шомполом коническую пулю, оттянул ударник и большим пальцем загнал на место пистон. Воткнул в гнездо, предназначенное для факела, деревянную рогульку и припал на колени, нащупывая длинным стволом цель.

Эту винтовку — каякер называл её "оленебой" — изготовили по индивидуальному заказу, из запасного ствола крупнокалиберного пулемёта. Заряжался оленебой пулями Минье, которые он собственноручно отливал из свинца в специальной формочке-пулелейке.

Стрелок на носу снова вскинул автомат.

БАБАХ!

Сергей ни разу не слышал, как бьёт оленебой. Уши заложило, в голове поплыл протяжный звон. Колю вместе с кормой заволокло дымом.

— Есть!

Сильный гребок — и дымовая завеса позади. Коля лихорадочно орудовал шомполом, прибивая новую пулю.

Ответная очередь — всплески далеко впереди по курсу.

"...а вы, ребята, занервничали..."

БАБАХ!

Белый, ватный дым, острая селитряная вонь...

— Что, падлы, зассали?

С лодки больше не стреляли. Гребцы, пряча головы за бортами, пытались развернуть свою посудину, вразнобой суча вёслами. Получалось не очень — лодка, крутясь, дрейфовала по течению в сторону памятника. В чёрных тростниках, затянувших островок, обозначилось шевеление, родновер, сидящий на корме, замахал руками, предупреждая спутников. Егерь ясно видел узкое, изготовившееся к броску тело.

Не глазами, разумеется...

"...поздняк метаться, парни. Вы уже еда".

Отточенное чутьё егеря не подвело. Стремительный бросок, короткие очереди — от отчаяния, куда попало. И вопли, полные ужаса и боли, слышные у другого берега.