Кодекс небес

Патрик кашлянул:

— Сэр, а вы не перегибаете? Я, конечно, понимаю, что вы дворянин и без ордера от Коллегии Благородных вам никто ничего не сделает, но любой лорд — все-таки тоже аристократ, к тому же наследственный...

— И что? — фыркнул Крэйн. — Аристократов — как говна на дороге, по которой прогнали стадо скота, а я один такой. Давай, назови еще хотя бы одно имя аса, который не подал рапорт в тот же день, как стукнула десятка выслуги, и не свалил из горяченьких мест, не перевелся с границ на управленческую должность и так далее. Который продолжает честно исполнять свой долг солдата на переднем краю, а не в тылу.

— Таких полно... относительно. Витто, Корбо, Грэй, Кассад, Пэйн... Это только самые известные. Строго говоря, сэр, я сам шел в авиацию из-за некоторых финансовых обстоятельств, но такие, как наш Дэффри, которого вы назвали дебилом — их много. У нас на потоке в Летной не ради денег пришло, по меньшей мере, двадцать человек... Патриоты есть, и их большинство, и для некоторых на первом месте — не деньги. Многие продолжают служить и после десяти лет, просто менее известны, тот же Карсон, который отслужил тринадцать лет и был уволен в запас из-за ранения, которое получил, атакуя в одиночку строй бомберов.

— Пф-ф-ф... Гусь, какой же ты наивный... лады, начинаем по порядку. Витто — торпедоносец. И когда он отправляется в боевой вылет, его пасет такая орава истребителей, какая тебе не снилась, и все летчики получают секретный приказ под расписку, уберечь Витто любой ценой. Я это знаю, потому что сам такое подписывал. И торпеду он пускает с предельной дистанции, не заботясь о попадании. С этой мразью я, к сожалению, знаком лично. Весь смысл его 'атак' — чтобы газетчики могли написать, как великий герой Витто повел свою эскадрилью в очередной боевой вылет и осуществил успешные пуски по вражеским целям. Вдумайтесь, гусята, успешные пуски. А если какая-то торпеда взорвется ближе, чем в двухстах метрах от чего-либо — о, тогда уже пишут об успешном торпедировании! Просто показуха...

— Вообще-то, вы только что разболтали секретный приказ, по которому давали подписку, — негромко вставил Нойманн.

— Любой желающий может ею подтереться, этой подпиской. Дальше, Корбо. Он, конечно, парень в общем-то неплохой, и честно несет свою службу, как и положено солдату, а не клоуну. Но — на самом безопасном участке границы. И у него есть приказ: обнаружив противника, ни при каких обстоятельствах не вступать в неравный бой. И за свои четыре года после выслуги он врага в глаза хорошо если пару раз видел. Поймите меня правильно, я не говорю, что он трус, Корбо отслужил свои десять так, как я любому из вас желаю. Но потом его попросили не уходить, взамен — огромная зарплата, почти как у меня, и самый безопасный участок. Да, он мелькает в газетах, интервью дает, рассказывает о службе и былых подвигах — но вы можете держать пари, что новых подвигов в его послужном списке уже не будет. Он служит только для газет и пропагандистских шлюшек.

Идем дальше. Полковник Грэй, единственный регулярно летающий полковник — вообще не истребитель. Он разведчик. Да, он молодец, то там боевой вылет, то тут, здесь доставка депеши над линией фронта, там — успешная аэрофотосъемка. Вот только чего вы все не знали — что его самолет стоит больше, чем целый авиаполк. Фактически, это самый быстрый самолет из существующих и самый совершенный, сделанный для него в единственном экземпляре, с огромным арсеналом защитных приспособлений, включая кормовые устройства-гранатометы для постановки дымзавесы. В кабине его стрелка сидит и протирает штаны лучший пулеметчик империи, именно протирает, потому что Грэй никогда с врагом не встретится: его вряд ли кто-то сможет догнать.

Кассад и Пэйн? Кассад тоже торпедист, и его касается все, что я говорил о Витто, с той разницей, что он не мразь. Но со времен своей выслуги он виделся с вражеским истребителем всего один раз, так-то Кассад обычно стреляет своей торпедой с десяти километров и я не уверен, добился ли он когда-нибудь хоть одного близкого разрыва.

А насчет Пэйна я вообще не в курсе, что и как, но за свои семнадцать лет он сбил шестьдесят два самолета, и при этом все до единого — за первые десять, до выслуги. Доказательств против него у меня нет, но за последние семь лет Пэйн никого не сбил, в газетах он тут и там — а сбитые, сбитые-то где?

Крэйн сделал несколько глотков и продолжил:

— Тут понимаете какое дело... Да, патриоты есть. Но их сильное меньшинство, а до выслуги из них доживают и вовсе единицы, а кто доживает — будьте уверены, долг родине отдал сполна. И потому людей, которые остаются на службе после выслуги, совсем мало. А упомянутый Карсон — я вас немножко разочарую, он парень смелый, но на три года задержался не по своей воле. Я с ним болтал как-то за кружкой... Ему все время сильно не везло, в некотором понимании. Его вечно носило по запасным направлениям, а в горячих местах он оказывался либо слишком рано, либо слишком поздно, когда все уже заканчивалось. Еще два крупных конфликта он пропустил в больнице — с аппендицитом и сломанной в отпуске ногой. Не поверите — за десять лет он встретил врага в небе четыре раза, и ему не удалось записать на свой счет ни одного сбитого. Вам бы такое везение, да? Но у него были как бы свои планы на собственное будущее. Он намеревался пойти в политику, заводил, благодаря мундиру летчика, нужные знакомства — но продолжал оставаться никем. Что за летчик, который не воевал? Насмешка небес, да и только. Вот потому он и задержался — ровно до первого боя, в котором, отдам ему должное, он проявил себя с наилучшей стороны, ринувшись на звено бомбардировщиков, заставил их сбросить бомбы, не долетая до цели, сбил одного, получил ранение и выбросился с парашютом. И после этого, снискав себе репутацию героя и прославившись, сразу же свалил из авиации.

Вот только чего газеты не писали — что своим ведомым он приказал связать боем истребители сопровождения, и один из них, зеленый пацан, погиб. А сам Карсон получил легкое ранение и никак не мог быть уволен из-за него. Так что он пришел в авиацию ровно за тем же, что и вы — за выгодой. Только вы рискуете головами за большие зарплаты и пенсии, а Карсон рисковал ради славы и карьеры. Сейчас он префект в своей губернии — карьера удалась, что тут сказать.

Пока летчики переваривали новости, Крэйн приложился к кружке, допил пиво и высыпал в опустевший сосуд пригоршню монет крупного номинала, оплачивая всю выпивку.

— Такие вот дела, гусята, — сказал он, поднимаясь. — Единственный ас империи, не удравший в отставку или в тихий закуток — это Йегер Крэйн. И если вы в газете видите слова 'принял неравный бой и победил', 'атаковал превосходящего врага и сбил' — там будет либо имя летчика, не отслужившего десятку, либо мое. И как раз потому я могу двинуть в нос кому угодно, и мне за это ничего не будет. Аристократичных носов дохрена, а Молния Крэйн — один на всю империю. Зашибись, правда?

* * *

Наутро Вольфганг отправился поглядеть, что творится на побережье и не напрасно ли он ночью промок до нитки. Придя на место, он посмотрел с улицы вниз, на пляж, и обнаружил, что акула лежит на грунте на трехметровой глубине в вымытом прямо под ней котловане и лениво шевелит хвостом. В этом, на самом деле, не было ни малейшей нужды, так как обе помпы находились здесь же, с двумя десятками человек, которые посменно качали морскую воду прямо в жаберные щели огромной рыбы. Помимо рабочих, там собралась толпа человек на сто во главе со священником, который речитативом распевал какую-то молитву.

Акула, судя по всему, чувствовала себя неважнецки — оно и понятно, что шторм смог бы выбросить такую рыбу только при условии, что она сильно ослабеет — но и подыхать явно не собиралась. Над ней по воде плавала стайка морских нырков, которые то и дело ныряли к акуле и снимали с ее спины и боков различных паразитов.

— Это из-за нее ночью было столько шуму? — внезапно раздался за спиной мелодичный женский голос.

Вольфганг обернулся и увидел симпатичную светловолосую девушку лет двадцати, в элегантном летнем платье и с зонтиком от солнца, который, должно быть, стоил примерно как годовой доход семьи Вольфганга. Аристократка, хоть и без регалии, это видно даже не по дороговизне наряда, достаточно взглянуть на горделивую осанку потомственной дворянки. Явно не местная.

— Да, леди, из-за нее, — сказал он, почтительно приподняв фуражку, — ночью шторм выбросил акулу на берег, и нам — летчикам, стройбату и морякам — пришлось основательно промокнуть, помогая здешним жителям ее спасать.

На лице девушки отразилось удивление:

— Как? Даже летчиков заставили заниматься таким... черновым делом?

— Тут не в том вопрос, — ответил Вольфганг, тщательно подбирая каждое слово, чтобы не брякнуть что-то откровенно провинциально-деревенское, — что работа черновая. Просто, если меня собьют и я окажусь посреди океана, хотелось бы, чтобы поблизости была одна из этих акул.

— Серьезно? — приподняла тонкие брови девушка. — Это правда, что гигантские акулы спасают потерпевших кораблекрушение?

— Да, леди, правда. В частности, акула спасла командира нашего подразделения несколько лет назад после Планпандойского сражения.

— Ах вот оно что. Тогда понятно, почему маруни считают их слугами Госпожи и поднимают такой бедлам, как только одна из акул попадает в беду. Кстати, меня зовут Мэрион.

— Вольфганг Гэт, очень рад знакомству, — с полупоклоном представился Вольфганг и сразу же себя обругал: говорить надо 'весьма', а не 'очень'.

— А вы как, прогуливаетесь или просто пришли поглядеть, как ваша подопечная?

— И то, и то. Сегодня наши механики взяли выходной, и... Хотя вам вряд ли интересны аэродромные будни.

Мэрион удивленно приподняла брови:

— Некому обслуживать ваш самолет? Такое возможно на военном-то аэродроме?

— Кхм... Вообще-то, мой самолет пока еще даже не собран. И, похоже, боевых действий тут никто не ждет: 'желтый код' ввели, но жизнь продолжается в мирном режиме...

— Что ж, тогда не составите ли вы мне компанию вдоль по набережной, Вольфганг?

Вольфганг чуть замялся, но правдивой причины, требующей его присутствия в другом месте, не нашел, и потому согласился.

— Мне, признаться, всегда хотелось, как птице, свободно парить в небесах, так что вам я немножко завидую, — сказала Мэрион. — Намереваюсь, вернувшись на материк, пройти летные курсы и купить какой-нибудь небольшой самолет... Как вы считаете, какой моделью проще управлять начинающему пилоту?

— Кхм... Боюсь, что вопрос ваш не по адресу... — медленно, тщательно подбирая слова, ответил Вольфганг. — Мои познания в пилотировании минимальны, меня учили самолеты уничтожать, я бортовой стрелок. Думаю, вам никогда не хотелось, свободно паря в небесах, стрелять в другие свободно парящие там же самолеты.

Хлеб горелый, опять вульгарщина... Элегантнее было бы сказать 'полагаю' вместо 'думаю', но слово вылетит — не поймаешь.

Мэрион чуть улыбнулась:

— Я бы вообще предпочла, чтоб никто ни в кого не стрелял.

Они медленно прогуливались по набережной, двигаясь в сторону военной базы и середины города, и беседа очень быстро перешла с самолетов на Диппорт, а с города на крайне нежелательные для Вольфганга темы: философию и поэзию.

— Эм... Признаться, я не любитель стихов, — ответил он на вопрос о том, читал ли он Йитса, и добавил, чтобы не показаться совершенно бескультурным: — мне больше по душе театр.

— Я тоже люблю театр, — кивнула девушка, — а кто ваш любимый драматург?

Это был все равно что залп в упор. Драматург? Начало слова — 'драма', должно быть, это человек, который ставит в театре драмы, и Вольфганг не знает ни одного имени, ему даже в голову не приходило интересоваться подобным.

Но он все же вывернулся:

— Видите ли, у меня нет любимого. Учеба в Летной Академии отнимала очень много времени и сил, и когда случался свободный вечер, я просто шел в театр, часто даже не глядя на вывеску, смотрел то, что ставили. Выбора у меня просто не было. А потом — сюда, а тут театра вообще нет.

Мэрион лукаво улыбнулась.

— Будет. Отец собрался привезти сюда в том числе и театр. Но постойте, вас отправили сюда сразу после академии, и ваш самолет еще не собран. Мне казалось, вы служите летчиком уже несколько лет?..

— Должно быть, вы так подумали после моих слов об истории с командиром и акулой несколько лет назад. Но эта история мне известна со слов командира, на самом деле я из последнего выпуска, на службе считанные дни.

Они дошли до парка, разбитого относительно недавно между набережной и ближайшими домами, но разговор снова вернулся на скользкую дорожку, и когда Мэрион завела речь о мореплавателях-исследователях и книгах, написанных ими, Вольфганг решил сдаться.

— Прошу прощения, Мэрион, но вам не повезло с собеседником, увы. Я не могу вести с вами беседу о книгах, поэзии и театре, потому что все мое образование — это четыре класса сельской школы в темной глухомани. Я даже слова 'драматург' не знал, пока не услышал его от вас...

— Не повезло — это если бы вы продолжали юлить и выкручиваться, — спокойно возразила Мэрион. — Я все поняла еще когда вы сказали 'вывеска' вместо 'афиша', потому загоняла вас на литературу и книги умышленно. Мне было интересно, что вы будете делать, продолжите изворачиваться или удерете под любым предлогом, но вы предпочли лобовую, как это у вас называется. Весьма достойно, как по мне.

В этот момент на соседней дорожке появился идущий навстречу Кай, и Вольфганг обрадовался ему, должно быть, ничуть не меньше, чем купающийся в океане Крэйн — акуле.

Он помахал ему рукой и пояснил, обращаясь к Мэрион:

— Это командир нашего экипажа. Он пилот, любитель философии и литературы, к тому же с университетом за плечами, и, я думаю, будет рад поговорить с вами о самолетах и книжках: в нашем подразделении ребят с такими вкусами мало.

Чужак бы взял... Сразу два прокола: еще раз 'думаю' вместо 'полагаю' и 'поговорить' вместо 'побеседовать'. Хотя теперь-то уже неважно, с ломанием комедии Вольфганг закончил — и слава Госпоже за это.

Кай, увидев друга со спутницей, свернул на боковую дорожку, приблизился и едва заметно поклонился:

— Добрый день, леди.

— И вам того же, — улыбнулась Мэрион.

Вольфганг едва удержался, от того чтобы спрятать лицо в ладонях: Кай, казалось, мгновенно растерял свои аристократические манеры, даже не притронулся к фуражке, да еще и это простецкое 'добрый день' вместо принятых у дворян 'приветствую' или 'здравствуйте'... Он вообще хоть понял, что это аристократка, а не купеческая дочка?!

Однако времени на досаду не оставалось.

— Позвольте представить, это сержант авиации Кай Зеркин, мой друг и командир. А это — леди Мэрион.

— Очень рад познакомиться, — сказал Кай, не особо удачно скопировав как незамысловатый лексикон Вольфганга, так и его произношение.

Вольфганг едва не взвыл: он издевается, что ли?! А Кай, наплевав на учтивость, обратился нему, чуть ли не игнорируя Мэрион.