Обед им действительно вскоре привезли: пряный густой суп, пироги с рыбой и морской капустой, овощной салат под соусом, лапша с кусочками кальмара и фруктовый кисель. Хорошая здоровая пища, и весьма вкусная к тому же.

Ели молча. Под конец трапезы Дэви Кравитч, штурман Патрика, извлек из своего багажа фляжку с вином и разлил по опустевшим кружкам. Выпили залпом, не сказав ни слова: и так понятно, за кого пьют.

Вечером снова появился Ноулз и отвел их в штаб. В самом штабе, который, к слову, тоже располагался в подземном бункере, пришлось обождать: туда-сюда снуют офицеры, клерки, секретарши. Работа кипит: наладить все в огромном военном хозяйстве дело непростое.

— Ну и как я должен провести учебные стрельбы, если у нас ни буссолей, ни дальномеров?! — вопрошал какой-то капитан с нашивками артиллериста у невысокого человека в штатском. — Корпус из кадетов сформировали, пушки им дали, сюда прислали — а буссоли, сиськи Альмалексии, где?! Как стрелять-то?

— Опять в транспортном министерстве чего-то напутали... А одолжить эти... буссоли у кого-то? Тут же помимо вашего корпуса еще береговые артиллеристы — два полка...

— Уже спрашивал! — отрезал капитан, — у них тоже некомплект, даже запаса нету, и все оборудование — на береговых позициях! Никакой возможности раздобыть хотя бы пару приборов, не подрывая оборону!

Оба двинулись дальше по коридору, в обратную сторону прошли две элегантные дамы лет тридцати в строгих платьях с повязками корпуса телефонисток на рукавах, обсуждают различия между новыми и старыми коммутаторными блоками.

Вскоре появился молоденький лейтенантик и сообщил, что сводная группа два-пять-два-десять должна пройти в центральный зал для доклада.

В центральном зале располагалось сердце военной бюрократической машины, потому в мирное время адмирал Кольхаун находился именно здесь, восседая за видавшим виды столом из красного дерева. Рядом с ним — еще четверо офицеров.

Пока Ноулз рапортовал, Вольфганг рассматривал адмирала, поражаясь, насколько сильно он отличается от собственных фотографий в газетах. Лицо, морщинистое и обветренное, то же, а вот все остальное... Китель без эполетов, да еще и расстегнут. Хотя, если вдуматься, вряд ли тут есть кто-то, кому по чину делать замечания самому Кольхауну.

После положенного салюта, летчики застыли по стойке смирно, а адмирал полез в папку с личными делами.

— Ну просто замечательно, — проворчал он, — я подмогу просил, а мне прислали гусят! Вы летать хоть умеете, гуси?

— Так точно! — хором ответили они.

— С небес на землю и топор летать умеет... Четверо в потерях, да? Три штурмана и стрелок? Еще лучше. И что делать с вами? У меня лишних штурманов нет, между прочим... В общем, Фрэнк, забирай их себе. У нас как раз стоят 'сандеркастеры' без дела — формируй ударное крыло.

Тот, кого назвали Фрэнком, офицер с морскими петлицами, но без погон, тяжело вздохнул:

— Адмирал, мне некому их отдать. Мои офицеры все загружены выше головы, а тут еще и с гусятами возиться. Командовать ими я кого поставлю?

Адмирал забарабанил пальцами по столешнице, и тут самый молодой из сидящих предложил:

— Сэр, а давайте отдадим их Крэйну. Пусть вспоминает, что он, между прочим, на службе.

— Ну и чему он их научит? Кочем торговать да шлюх на истребителе катать?

— Если научит выживать — дело будет того стоить.

— Хм... ты прав. Так и сделаем, хуже все равно не будет. Ой, чую я, обрадуется старина Крэйн неимоверно...

— Служба — не дружба, — пожал плечами Фрэнк.

Пока шел этот короткий диалог, молодые летчики потрясенно молчали. Мог ли кто-то из них представить себе ситуацию, когда герой империи и пример для подражания невозбранно торгует кочем и даже не делает из этого секрета? Вряд ли. А не менее героический адмирал знает об этом — и ничего не предпримет? Тьма-знает-что. К тому же от услышанного возникло сильное чувство, чем-то напоминающее ощущения от ковыряния в чужом грязном белье.

На обратном пути Патрик сказал:

— Ребята, как же так? Я лично ушам с трудом верил...

Дэви Кравитч только пожал плечами.

— То есть, — сказал он, — ты своими глазами видел, как старший мастер-сержант хреначит по морде офицера в чине капитана, и еще чему-то можешь удивляться?

— Ты прав... Тьма знает что творится. Парни, вы вообще заметили? Мы будем служить под командованием Молнии Крэйна. В Летной мы о таком и мечтать не смели, а сейчас никто из нас не прыгает от радости. Лично я просто в шоке.

— Не ты один, — отозвался Кай.

* * *

На следующий день поутру в казарму заявился летчик в полном обмундировании с нашивками младшего сержанта, невысокий и довольно невзрачный парень с ярко выраженным западным акцентом, и сказал:

— Здорова! Меня зовут Максон, и пока не вернется Крэйн, я буду его замещать, ну вроде. Есть вопросы какие-то?

— Да вопросов миллион, — отозвался Кай, — но если я их задам, меня могут принять за гристольского шпиона. Вроде бы сэр старший мастер-сержант говорил, что вчера его последний день отпуска? Должен бы сегодня вернуться, правильно?

Максон пожал плечами:

— Ну вроде, если формально. Но на самом деле, когда появится, тогда появится. Вы это, вингсьюты с собой привезли, или вам надо выдать?

Вингсьют, костюм-крыло, совмещенный с элементами спасательного жилета — изобретение стервятников, которое спасло чуть ли не больше жизней, чем было отнято самими изобретателями — давно стал непременным атрибутом военного летчика и даже просочился в повседневную жизнь, вытеснив из мира высокой моды множество других типов женских нарядов. И если женщины благородного происхождения оказались подвержены новому писку не так сильно, то из простолюдинок каждая третья девица непременно имеет в своем гардеробе платье, имитирующее вингсьют.

— С собой привезли, конечно, — ответил Патрик.

— Ну и отлично, новые подгонять — дело муторное. Значит смотрите, вам нужно специальное крепление для кортика, как у меня, и для пакета с порошком.

Он повернулся к ним задом и показал свой кортик, закрепленный на задней стороне правой лодыжки. На левой аналогичным образом был закреплен обтекаемый футляр объемом в поллитра.

— Вообще-то, — сказал Кай, — носить так кортик не по уставу, он должен быть на поясе...

Максон снова пожал плечами, видимо, этот жест вошел у него в привычку.

— На параде — ну вроде. А в кабине самолета пусть носит кортик по уставу тот идиот, который этот устав написал. Пойдете в город, улица Скорняков, дом три, закажете там такие же крепления — для кортика и для футляра. Мастера знают, что и как делать, просто мерку снимут. Платить не надо — счет выставят сразу в бухгалтерию, казна заплатит. И второе. — Он показал свой парашютный ранец, к которому сбоку была пришита кобура с табельным револьвером: — когда получите пугачи, пришейте их так, как у меня.

— А можно спросить, зачем это? — полюбопытствовал Дэви Кравитч.

— Для того, чтобы когда ты выпрыгнешь на 'инвалиднике', — терпеливо пояснил Максон, — пугач остался в кабине. Лишний килограмм веса в таких случаях нередко смертелен. А если высота позволяет прыгать с основным — при посадке револьвер будет с тобой.

В казарме на несколько секунд повисла тишина: новый сослуживец очень некстати напомнил о не самом приятном в жизни летчика. Инвалидник, официально именуемый 'запасной скоростной парашют', предназначался для спасения подбитых летчиков на сверхнизких высотах, от трехсот и ниже, а в паре с вингсьютом позволял выжить даже при прыжке со ста пятидесяти. Абсолютный рекорд принадлежал стервятнику, который выпрыгнул над сушей с высоты около восьмидесяти метров, при помощи вингсьюта сумел пролететь двести метров по горизонтали и благодаря этому успел раскрыть запасной парашют за тридцать метров до земли, в итоге каким-то чудом отделавшись только ушибами. Однако за запасным парашютом прочно закрепилось прозвище 'инвалидник' из-за малой площади купола, принесенной в жертву скорости раскрывания, как следствие — скорость приземления была много выше безопасной и не намного ниже терминальной. Из каждых ста прыжков на инвалиднике над сушей одиннадцать заканчивались гибелью летчика, а еще сорок три — травмами и увечьями.

— В общем, — подытожил короткий инструктаж Максон, — пойдите к интенданту, получите все, что полагается, а потом сделайте, как я вам сказал. Если что будет нужно — я квартирую в корпусе шесть, блок два, спросите подразделение Крэйна и там вам покажут.

Затем был завтрак в соседнем корпусе. Летчики столовались отдельно от других родов войск, и здесь Кай впервые по-настоящему оценил масштабы происходящего: в нескольких залах одновременно завтракали по меньшей мере шестьсот человек одного только летного состава. И надо думать, они тут не просто так.

Кормили все же славно, была и тушеная в вине и соусе говядина, хоть и без выбора мясных блюд. Не так хорошо, как в Летной — там всегда выбор был отличный — но все равно неплохо. К тому же, то была академия, а тут — крайняя опорная точка империи. На войне как на войне.

Крэйн так и не появился, ни когда молодые летчики получали вещевое обеспечение у интенданта, ни к обеду. Патрик, утомившись от безделья, сходил с докладом о готовности к чему угодно в штаб, но дежурный офицер его оттуда завернул, предложив сходить посмотреть город, раз выдалась такая возможность.

— Более бесполезной частью биогеоценоза я себя еще никогда не ощущал, — сказал в сердцах Кай.

— Чего-чего частью? — переспросил Вольф.

Кай ухмыльнулся, сообразив, что друг такого мудреного слова в четырех классах не выучил.

— Если по-простому — муравей, птица, куст и вода в ближайшей луже — это части биогеоценоза этого острова. И я им завидую в том плане, что у них хотя бы есть смысл существования. А мы... хлеб горелый, я себе все совсем не так представлял. Нет, ну я понимаю, что сразу в бой нам рано, но хоть бы чем-то нужным занялись... Так нет, всем не до нас, и мы тут просто протираем штаны...

— Мы сидим — а служба идет, — философски ответил Симон Нойманн, — посмотри на это с другой стороны. Каждый прожитый день уменьшает наш срок одинаково, чем бы мы ни занимались. Ровно на день. И когда мы ляжем спать — нам останется служить девять лет и триста шестьдесят семь дней, потому что двое суток из наших десяти лет уже прошло.

— Угу, — желчно отозвался Кравитч, лежа на койке и глядя в потолок, — правда, четверо из нас успели отслужить меньше дня... Убиться дверью какое обнадеживающее начало.

Нойманн покачал головой:

— Ты только не сочти меня циником, но... Жалко Джонаса, Кейси и Мишеля, прям слов нет, но статистика — вещь упрямая. Из каждых четырех летчиков до пенсии доживает только один. Если Лемберга мы учтем как потерю — четверо из двадцати. Изначально шансы каждого из нас были один к четырем, до пенсии доживут в среднем пятеро. Теперь нас шестнадцать, значит, шансы каждого из нас попасть в пятерку счастливчиков выросли, — пять из шестнадцати, а не пять из двадцати. То есть не один к четырем, а один к трем и две десятых.

Кай невесело усмехнулся в ответ. Нойманн парень очень неплохой, но циник циником, что бы он ни говорил. И без образования, к сожалению. Род Зеркин всегда славился образованностью, и хотя сам Кай окончил только три курса — интеллигентное происхождение дает о себе знать особенно сильно, когда вокруг — люди с полными восемью классами в лучшем случае. Конечно, все ребята из их сводной группы — замечательные люди, чтобы быть стоящим человеком вроде Вольфа, образование не нужно, но... Ведь о тонких, возвышенных материях вроде философии и литературы поговорить просто не с кем. Кроме него и погибшего Мишеля, дворянское происхождение только у Патрика Хайнца и Дэффри Ротта, и эти ребята в детстве увлекались ездой и фехтованием, а не умными книгами. Увы.

— Извини, Симон, но как единственный тут человек с университетом за плечами, я должен сильно тебя огорчить, — сказал Кай вслух. — Видишь ли, в университете на втором курсе я учил теорию вероятностей. Если ты бросаешь монетку, какой шанс выбросить решку десять раз кряду?

Нойманн наморщил лоб.

— Первый раз — один из двух, потом один к четырем... каждый раз шанс уменьшается вдвое, так ведь?

— Точно.

— Один к восьми, один к шестнадцати, — забормотал Симон негромко, — один к тридцати двум, потом шестьдесят четыре, сто двадцать восемь, двести пятьдесят шесть, пятьсот двенадцать... Один шанс из тысячи двадцати четырех?

— Точно. А теперь представь себе, что ты бросил девять раз и все девять — решка. Ты бросаешь десятый раз. Каков шанс решки?

— Палки-шишки... Один к двум все равно.

— Вот-вот, — кивнул Кай, — предыдущие броски не влияют на следующие, шансы любого из нас — двадцать пять процентов, даже погибни мы все, кроме одного — у последнего шанс все равно те самые двадцать пять. Можно погибнуть в первый же день, как ребята, а можно и в последний. С той небольшой разницей, что со временем летчики набираются опыта и повышают свои шансы, и чем дольше ты живешь, тем больше вероятность дожить, потому что они увеличиваются прогрессивно: времени остается все меньше, а мастерство — все выше.

Хайнц растянулся на койке, подложил руки под голову и мечтательным голосом произнес:

— А что, если вот тут, в Диппорте, вообще ничего не произойдет? Вдумайтесь: единственный враг — на той стороне океана. Валинор — союзник, Гристол не так давно получил слишком крепко, да еще и на двух ТБД — больше не сунется. Хоннеамис в Южном океане вообще нормального флота не имеет, вся его авиация — наземного базирования, потому даже если королю Ориде в голову стукнет идея стать милитаристом и воевать с нами — здесь ему просто нечем это сделать. На Диппорт может напасть только Ямато — но, как мы видим, здесь слишком сильная позиция, а сам Диппорт сам по себе не тот трофей, за который стоит погубить десятки кораблей и тысячи солдат. Шкура выделки не стоит.

— Ты забыл вариант с нашей атакой на Ямато, — возразил Кравитч.

— Не этими силами. Чтобы атаковать узкоглазых через Южный, надо оторвать огромные силы с других опасных направлений. По этой же причине Ямато тоже никогда не нападет на нас в полную силу... Дурацкая война, вы не находите?

Ротт незамедлительно бросился латать бреши в идеологической подготовке непутевого товарища, но Хайнц только добродушно отмахнулся:

— Да брось ты эту муть... И мы, и Ямато считаем Южный своей сферой влияния, принципиальность границ, замашки сверхдержав, все дела... Да только почти все судоходство идет через территориальные воды Валинора, Гристола и Хоннеамис. А нейтральные воды океана — морская гладь да масса необитаемых островков, на которых и жить-то нельзя. Что это за сфера влияния? На кого, срань господня, там влиять? На китов?! И потом — стервятники где-то тут, как обычно. Называть своей сферой влияния океан, над которым летает Грозовой остров — несколько самонадеянно, как мне кажется.

Кай зевнул:

— Да все верно, однако детали тут есть... Ямато за всю войну ходил к нашим берегам пять раз. Всегда мимо Диппорта — и ни разу не заглянул сюда, потому как весь этот город не стоит ничего, его захватывать бессмысленно, он даже как плацдарм у наших берегов — ничего не стоит. К чему вся эта переброска сил? Зачем тут столько народу и техники, включая лучшее? Почему тут самые знаменитые люди? Наконец — вы видели тут солдат? Только не сухопутных мышей, а десант? Я видел их целую роту. Одно из двух, Патрик. Либо мы собираемся наступать, либо держим тут десант, опасаясь чужих десантников, в любом другом случае они здесь просто не нужны.