— ХМ? Твой запал улетел? — брови того поднялись очень высоко. — Быстро же ты выдыхаешься. Или в кой-то веке разум взял верх над чувствами? — он подошел вплотную и панибратски похлопал того по плечу.
Ирис не стал возмущаться, или вырываться. Он положил свою руку ему на спину и, чем сильно его удивил, хотя Ляпис ни когда не признался бы в этом даже себе. Удивился так, что не заметил, что вторая рука у брата крепко сжата в кулак и обе руки сильно напряжены. А в следующий миг Ирис с силой сблизил свои руки, ударяя как бы кулаком в ладонь, вот только между кистями оказалась грудная клетка Ляписа... Тот хрипло охнул и согнулся. Ирис отступил назад, с трудом сдерживая жгучее желание начать избивать брата, пользуясь его временной беспомощностью.
— Поздравляю — прохрипел Ляпис, с трудом выпрямляясь.
"Но я этого ждал. Ты все так же управляем... Только иногда ребенку нужно дать конфету...".
— И стоит тебе все время злить меня, зная, что все же можешь получить? — с трудом сформулировал все еще пылающий гневом мозг его брата.
— Кто играет с огнем — обжигается, но редко, а часто получает иное. К тому же я должен хоть чему-то тебя научить, а то без меня ты вообще все позабудешь... Я же так тебя люблю, дорогой братец!
Ирис испепеляющее посмотрел на брата, но его магия не действовала на Ляписа. А тот мило улыбался, но все еще прижимал руки к месту удара и изредка кривился. В черных глазах стояли слезы, якобы от боли. И, хоть Ирис и знал, что единственные слезы, на которые его братец способен, — крокодильи, — к горлу подступил волна тошноты от омерзения. И новая волна злобы ударила в голову. Именно из-за этого существа он ненавидел всего себя, и все в своем теле — в особенности, хоть ни за что бы в этом не признался. Скрипя волей, он подошел опять в плотную к брату. Именно сейчас было отчетливо видно, что пред ним самый настоящий слизень.
— Что, больно? — Ирис заметил, что скопировал брата и получил новую волну гнева. -Убирайся отсюда, слизняк! — рыкнул он, и рука его полетела навстречу этой вылизанной роже: воля его треснула.
В этот же миг слезы исчезли из с лица Ляписа. Он уклонился от удара, поднырнув под рукой, в то же время ударяя брата в живот. Ото охнул и согнулся. Уже стоя с боку, Ляпис толкнул Ириса, сбивая с ног. Тот отлетел в направлении заданного ускорения, встретил плечом стену, не удержался и упал, распластавшись на полу лицом вверх.
— Тебя все так же легко одурачить...— усмехнулся Ляпис, ставя ему сапог на грудь. — Я всю жизнь пытаюсь донести до тебя всего две вещи: ловкость и разум всегда побеждают любую силу и ярость, и честность пропорциональна дурости.
Ирис лежал в унизительной позе подчиняющейся собаки и от осознания этого, злоба била ему в голову. Он не помнил, когда злился так сильно. Его злость била в виски, дурманила рассудок и взор, и слух, и чутье. Она била из него мощным фонтаном во се стороны и, ударяясь о стены, била в него самого, провоцируя еще больший выброс.
— Ты мразь! Я и без тебя все знаю!
— По тебе не видно — усмехнулся Ляпис, отпрыгивая в сторону прежде, чем руки брата схватили его за ногу.
Ирис зло на него посмотрел, встал на ноги. Его брат стоял и сиял вселюбяшей, но, даже Ирис чуял, что фальшивой, улыбкой.
— Почему ты вечно меня достаешь?
— Милый братец...Тебя "достает", как ты выразился, все на свете. Ты злишься по любому поводу и без повода. Ты просто-напросто не научился контролировать свой гнев...Сделай глубокий вдох, расправь плечи и ни о чем не думай...
— А думать будешь ты... — усмехнулся Ирис, сам не замечая, что подчинился.
— Какой ты проницательный временами! — делано восхитился Ляпис.
— Знаю я, что ты не думаешь. Упаси Тьма от такого думщика!
Но его слова улетели в пустоту коридора, ибо Ляпис уже исчез. Новая волна гнева ударила в мозг.
* * *
Злоба, собравшаяся в нем вновь, горела жаждой вылиться на чью-то голову, желательно того, кто в ответ не кинется на него.
"Это все из-за них...Понаехали выродки...Чего им надо? Их ни кто не звал! И они бы сюда не попали, если бы...Тааак, а где этот недомерок?! Я же ему приказал поставить везде блоки и щиты! Так нет, он хрен его знает чем занимался. А если бы он все сделал — они бы сюда не попали! Кстати, он так и не получил за это...".
Он сунул руку за пазуху, вытащил крохотную монетку на ниточке висевшей на его шее возле тела. Стиснул ее в пальцах, смотря на нее. По губам скользнула кривая ухмылка.
"Спит..." — от предвкушения у него даже поднялось настроение.
Он спрятал монетку на место, развернулся, собираясь исчезнуть и...Смуглый девичий кулачек уперся ему в переносицу промежутком между костяшками среднего и указательного пальцев.
* * *
От такой наглой неожиданности он чуть оторопел, и вместо того, чтобы схватить эту наглую руку и заломить, оттолкнул ее, вместе с владелицей. Странно, но Ада не отшагнула, не отпрыгнула и не отшатнулась — она просто проскользила чуть в том направлении, в которое он ее оттолкнул, совсем не двигаясь и просто будто стоя на чем-то очень скользком.
— Ха! Еще один новый цирковой трюк?! — злоба подавила удивление в нем усмешкой. — Это он тебя научил? Поздравляю, с такими талантами тебя можно будет продать цыганам, или циркачам за три золотых! Но нет, лучше сдать тебя в бардак за тридцать три! — рассмеялся.
— Вы думаете, это смешно? — Ада была совершенно спокойна и равнодушна в лице.
— Я смеюсь — значит это смешно.
— Ох, ваша мания величия мне так надоела...
Глава тринадцатая.
Хвостатый Ангел.
Ели Сатана был Архангелом и многие демоны были ангелами, почему нельзя допустить что они сохранили некоторые свойства из своего прошлого?
Еретик.
— Понятия о свете и тьме широко распространены, и тебе они известны. Но дело в том, что все это в идеале. Но идеал это такая вещь, что найдя даже то, что ей соответствует, ты через некоторое время находишь те качества, о которых ты раньше не думал, но из-за которых это перестает являться истинным и Абсолютным идеалом. Ты слышала много признаков того и другого. К примеру принято: свет выглядит прекрасно, мило, любит, надеется, верит, сострадает и сопереживает, открыт, доверчив, всегда поступает хорошо, во благо, сотворяет прекрасное; тьма же страшна, безобразна, жестока, полна коварства, похоти и страстей, ненавидит все и творит зло и вред, все коверкает и разрушает.
— Но начнем с того, что для каждого свое понятие о том, что прекрасно, что хорошо, к тому же что такое хорошо? Хорошо то, что приносит пользу, но то, что полезно и хорошо одному — то во вред другому. Любить и ненавидеть способно все. Мы часто любим и ненавидим разом. Именно любовь побуждает нас к действиям. Страсти это бурные эмоции и желания, и как бы мы не старались, мы их всегда испытываем. Простота, открытость и доверчивость, ровно как и хитрость с коварством и замкнутостью — свойства разума, основанные жизненном опыте. Сострадание и сопереживание — свойство души. Понимать чужие чувства способен изначально каждый, ровно как и примерить их на себя. Мы все стираем то, что нам не по нраву и возводим то, что нам по душе.
— В чем же истинная разница? И темные, и светлые могут выглядеть и уродливо, и обворожительно. И те, и другие поступают с целью пользы, но свет желает пользы другим, а тьма — себе, в конечном счете. И тьма, и свет способны любить, но свет нежно, а тьма — страстно. Свет любит других, любит делать все для других, тьма любит себя, и любит делать все для себя. в обоих эмоции могут хлестать через край, но свет способен их сдерживать. От доброты душевной свет наивен, прост, открыт и не внимает разуму, тьма же ему подчинена, обычно. Свет воспринимает чужую радость или чужое горе, как свое собственное, тьма же воспринимает их обратно полярно, поскольку видет в этом вред или ползу для себя. Понятие об ужасном и прекрасном у них зачастую обратны друг другу.
— Посмотри вокруг на тех, кто зовется Светлыми и Темными. В их мыслях, чувствах, действиях всегда сочетаются и те, и другие качества. Отсюда делаем вывод, что идеальных света и тьмы существовать не может. Почему? Дело в том, что для жизни нужно и добро и зло. Без одного другое погубит все и вся, и себя в первую очередь, поскольку жизнь это тень. А тень это слияние света и тьмы. Для жизни нужны слияние пламени и льда, жара и холода. И в одном всегда будет капля другого, иначе и его самого существовать не будет. Для горения нужна вода, а без огня вода застынет.
— Но все же где-то за гранью восприятия существуют все идеальные полярности, но это Ничто, а не Нечто.
— .
Глава четырнадцатая.
Тайны Синего Ворона.
Что доступно глазам — не всегда есть истина,
И что знаем — не полный знаний набор.
Всем по осколку — так было издревле,
И жизни многих цель — их сбор.
Фольклор.
— .
В кустах, и в кронах, и в буераке появилось какое-то странное шевеление. Она вздрогнула, огляделась, принюхалась. Странный волчий запах становился все сильнее и сильнее. Но она не остановилась, продолжила лесть по головоломны кущерям. Шорохи все сгущались, становились все загадочнее и угрожающее. Кто-то явно пытался напугать ее. Вскоре раздался ужасающий голодный волчий вой. Он шел абсолютно отовсюду, проникал в глубь души и стремился вселить отчаянье и ужас пред неминуемой гибелью и угрозой. Ада повертела головой, все еще пытаясь определить источник шума.
"Воет кто-то один. И он не может быть всюду. Я это знаю. Он где-то прячется. Интересно, а зачем столько препятствий? Зачем весь этот бурелом навален? Зачем кому-то пытаться не пропустить, а теперь еще и отогнать отсюда? Значит за всем этим должно быть сокрыто что-то интересное, важное. Я должна это увидеть!".
Тряхнув головой, чтобы избавиться от всех мыслей, зудящих в голове и от лишних эмоций, полезла далее, вглубь сплетения стволов, кустарника, мха, травы и грязи. Вой повторился, еще более ужасающий. Огляделась вновь, затем закрыла глаза, вдохнула, расслабляясь и пытаясь понять теперь уже по течению сил. С трудом ей удалось выделить отличительную нотку энергии в этом вое и она искала, откуда же она идет.
"ТАМ!!!".
Вопреки логике, она полезла прямо к источнику предполагаемой силы. Шорох и вой повторились в третий раз. Источник силы при этом сменил положение. Она была даже голова поклясться, что в кромешной тьме и слиянии бурых красок заметила постороннее движение. Ящерицей продолжила пробираться, теперь уже в новом направлении силы. Вот среди всех этих кущерей появилось пространство достаточное для того, чтобы встать на ноги в полный рост, что она и сделала. Вновь осмотрелась, убеждаясь, что не ходит кругами и что идет в верном направлении. Послышалось глухое голодное рычание. Рычали очень грозно, серьезно, и твердя о внушительных силах и размерах. Ада хмыкнула и снова шагнула в направлении противоположном тому, куда ее отправляли. Как и следовало ожидать, тот, кто так настойчиво пытался ее напугать, не смог выносить ее тупость и напал на нее. Первое, что было при этом заметно, — огромная, разинутая до максимума огненно-красная собачья пасть, сверкающая безупречной белизной больших острейших зубов. Ада, ожидавшая похожего на это логичного исхода и точно знавшая местоположение того, кто записался ей в противники, отпрыгнула в сторону. Это позволило ей не только не быть подмятой под зверя, но и рассмотреть его. Увы, но кроме пасти, зубов и огромных размеров, о том, что этот волк был здоров, ни чего не говорило. Напротив свалявшаяся, полу выдранная, линяющая шерсть была вся в сухой грязи и всяком мусоре, и при этом этот волчара был такой худой, что трудно было представить, как это он может так сигать. Волк, приземлившись удивительно мягко, обнаружил, что от него увернулись, и вновь прыгнул на нее. С трудом, но Ада пронырнула под ним в полете и в сторону. Тот кинулся еще раз. Она вновь умудрилась ускользнуть. На этот раз, почему-то, волк сразу не кинулся на нее — он медленно пошел к ней с ужасающим видом. Желтые волчьи глаза смотрели зло и голодно, из оскаленной пасти на землю капала пенистая слюна, шерсть на холке стояла дыбом, уши были плотно прижаты к голове, хвост, почему-то тоже был поджат. Ада невольно отшагнула назад и уперлась спиной в замшелый ствол поваленного дерева.
"Это все?! Он меня съесть?" — мелькнула странная чуждая мысль в ее голове.
Мотнула головой, отгоняя эту мысль, принялась прощупывать, где бы можно было проскользнуть.
"Зверь?! Зверь съесть меня?! Если попробует — отравится, если конечно я ему позволю откусить от себя кусочек! Странный он какой-то. Почему он не меня кидается, ведь раньше ни кто не меня не кидался из животных...И как-то странно он себя ведет. НЕТ! Он не хочет меня съесть. Он просто защищает свою территорию. Он просто хочет меня прогнать. И я ему это позволю? Ну уж нет!".
Она нырнула под ствол, и, тут же, вынырнув с другой его стороны, запрыгнула на него и сама сиганула чрез волка. Тот, кинувшись за ней, угодил мордатой головой в ту же щель, при изменении направления ее движения, сам дернулся вверх, застряв при этом. Ему пришлось вылезать, пятясь. Это дало Аде время на то, чтобы залезть повыше. Ада села на корточки, касаясь при этом руками того же ствола, на котором были ее ноги и смотрела на волка. Волк высвободился, резко развернулся, продолжая рычать, пошел к ней. Она не двигалась, но была вся напряжена, готовясь уклониться или защититься. Она смотрела на волка, но не в глаза ему. Однако тот старательно пялился ей в глаза, что заставило ее ответить тем же, хотя это и было глупо, так как могло восприняться, как угроза.
"Я не боюсь тебя. Я не слабее тебя. Я не враг тебе. Но я буду защищаться, если ты нападешь" — подумала она громко и четко, стараясь всем своим видом показать то же.
Видимо ее услышали, или же еще что-то заставило волка чуть вздрогнуть, остановиться. Он стоял и все смотрел на нее.
"Сколь многое можно было бы сделать, избежать, если бы звери говорили...Эх, если бы он разговаривал...Как бы хотелось поговорить с животными".
Затем Аде в голову пришла странная, противоречащая нормальной логике и науке мысль. Прежде, чем она успела ее прогнать, ее уста сказали это.
— Здравствуй.
Уши волка в миг стали торчком, глаза будто расширились. И он сделал то, что ранее от животных она не видела.
— Ну здравствуй — произнес он низким, хриплым голосом.
В тоне его было нечто небрежное, наглое. При этом из его внешнего вида исчезла вся угроза, агрессия. Он сел, огляделся, но все еще пристально смотрел на нее.
"Волк говорит!!!" — изумилась она. — "На моей памяти ни одно животное не говорило, даже если это были разного рода оборотни и тому подобное".
Изумление, а так же что-то в его переменах заставило Аду расслабиться. Она села по-нормальному. Еще немного на него посмотрела и продолжила.
— Меня Ада зовут, а тебя?
