— Она в наших сердцах, — подал голос лорд Дитмар.
Откинув капюшон, он медленно подошёл к гробу, и стук его каблуков по мраморному полу гулко отдавался в пронизанном холодом сумраке траурного зала. Его фигура в плаще заслонила на мгновение светильник, поразив Элихио своей чернотой и размерами. Гробы поблёскивали, потревоженная тьма отступила в углы, и было что-то жуткое и величественное в молчании этих стен. Каково это — лежать здесь в темноте и пронизывающем до самого сердца холоде?
Лорд Дитмар склонился над криосаркофагом и всмотрелся в того, кто покоился под его прозрачной крышкой. Он долго молчал, и Элихио не было видно его лица. Его руки в чёрных печатках лежали на крышке: одна — над головой Даллена, вторая — там, где под серебристой фольгой были сложены на груди руки. Голова лорда Дитмара низко поникла, сутуловатая спина под чёрной тканью плаща была неподвижна. Он весь превратился в статую, олицетворявшую горе отца, потерявшего своего ребёнка. Потом он произнёс с тихой скорбью:
— Холодную же ты себе выбрал постель, дитя моё.
Обняв крышку гроба, он лёг на неё и долго оставался недвижим. Не плакал, не стенал, просто лежал, прильнув грудью и щекой к холодной поверхности, отделявшей его от тела сына. Тангиус, державший над ним светильник, был погружён в почтительное и печальное молчание, а Дитрикс, не произнося ни слова и не двигаясь, стоял за плечом Элихио с корзиной цветов. Элихио, вглядываясь в зеленовато-бледное лицо с заиндевевшими ресницами, был охвачен леденящей тоской, сдавливавшей его грудь, как тиски. Неужели в этом холодном ящике лежал Даллен? Полости его тела были опустошены и наполнены белым пористым веществом; оно было у него и во рту, за сомкнутыми, смёрзшимися губами, белело в ноздрях, заполняло череп. Какой ужас, подумалось Элихио. Там, где раньше находилось вместилище мыслей, теперь был бальзамирующий наполнитель. Вместо одежды тело покрывал слой фольги, открытым оставалось только лицо.
Неизвестно, сколько бы лорд Дитмар лежал, обнимая гроб; оторвать его было необходимо, иначе он рисковал простудиться. Первым обеспокоился Тангиус. Склонившись и осторожно, почтительно дотронувшись рукой в жёлтой перчатке до плеча лорда Дитмара, он сказал ласково и вкрадчиво:
— Милорд... Ваша светлость! Нельзя так долго обнимать усопших. Вы заболеете.
Лорд Дитмар не ответил: казалось, он сам погрузился в сон сродни тому, каким спали покойники в гробах. Забеспокоился и Дитрикс; поставив корзину с цветами на пол и подойдя к отцу, он склонился над ним и взял за плечи.
— Отец... Довольно. Давай встанем.
Лорд Дитмар оказался не в состоянии сам выпрямиться, и Дитрикс со смотрителем склепа взяли его под руки и осторожно оторвали от гроба. Из груди лорда Дитмара вырвался скорбный полувздох — полустон, как будто он телом и душой прирос к гробу, и оторваться от него было для него невыносимо больно. Он не сводил взгляда с дорогого ему мёртвого лица и стремился снова приникнуть к крышке криосаркофага, но Дитрикс ему не позволил, обняв его.
— Вот так, отец... Обними лучше меня.
Руки лорда Дитмара поднялись и обхватили старшего сына — живого, тёплого. Закрыв глаза, он прошептал:
— Я не верю, что ты не любил его... Хоть что-то должно быть в твоём сердце!
Дитрикс не торопился с ответом, лицо у него было сосредоточенное и строгое. Разомкнув объятия, он повернулся к криосаркофагу и, положив руку на крышку, проговорил тихо и торжественно:
— Малыш! Те, кто тебя обидел, не остались безнаказанными. Ты можешь быть спокоен. Мы с отцом выполнили свой долг.
Элихио почувствовал, как холодная жуть сжала его кишки. Выполнили долг! Значит, в этом участвовал и Дитрикс? Эта бесслёзная боль терзала его и ужасала, кишки сжимались, а в горле стоял ком. С разрешения Совета двенадцати они выполнили свой долг, и это означало нечто ужасное, о чём Элихио боялся не только говорить, но и думать. Он встретился взглядом с Дитриксом и вздрогнул. Тот, выйдя из оградки и приблизившись к Элихио, взял его за руку.
— Подойдите, Элихио.
В этой обители холода у него были тёплые руки. Это отчасти приободрило Элихио, и он, ступая по ледяному полу, вошёл внутрь оградки и приблизился к криосаркофагу. Лорд Дитмар протянул ему руку.
— Да, друг мой, иди сюда... К тебе были обращены его последние слова, и это породнило тебя с нами.
Теперь Элихио близко видел лицо Даллена. Щёки, с которых навек ушёл румянец, были покрыты крошечными блёстками, иней мерцал на бровях и ресницах. Между неплотно прикрытыми веками проглядывала фарфоровая белизна застывших глазных яблок, под слоем фольги выпукло проступали очертания рук, скрещенных на груди. Дитрикс поставил свои цветы возле гроба, и Элихио последовал его примеру — дрожащими замёрзшими руками возложил свой букет на изголовье. Он всматривался в неподвижное лицо под крышкой, и вдруг ему показалось, будто уголки мёрзлого рта дрогнули — вопреки силе сковывающего их холода! Нет, этого не могло быть! Застыв в мистическом ужасе, Элихио смотрел во все глаза. Даллен улыбался в гробу, но если бы только улыбался! Преодолевая оковы ледяного оцепенения, его голова чуть повернулась, а веки открылись, и на Элихио взглянули фарфоровые глаза. Пол уплывал из-под его ног, а Даллен всё смотрел, смотрел и улыбался ему под прозрачной крышкой.
Элихио подхватили сильные руки живых — руки лорда Дитмара и Дитрикса. А бледное ухмыляющееся пятно говорило сладким голосом:
— Здешний воздух так действует, да. Воздух здесь тяжёл, это правда. Самое лучшее средство, чтобы привести вас в чувство — это горячий чай или горячий поцелуй.
Бледное пятно, оказавшееся лицом Тангиуса, приблизилось, и Элихио, содрогнувшись, очнулся окончательно. Бр-р! Поцелуй этого существа! И подумать страшно. Но Тангиус и не думал целовать Элихио, он заботливо поправлял букет на изголовье гроба, в котором лежал Даллен — замерший навеки.
— Цветочки — это хорошо, это чудесно, — бормотал смотритель склепа при этом. — Милый господин Даллен и сам как цветочек.
— Увянувший преждевременно, — проронил лорд Дитмар.
Он был так растроган слабостью Элихио, что чуть не заплакал. Прижимая Элихио к груди, он произнёс:
— Дитя моё... Сын мой!
Элихио спрятал лицо на его груди: он был больше не в силах смотреть на Даллена. Кроме того, этот холод пронизывал его до костей, и ему казалось, что ещё немного — и он сам ляжет здесь, такой же неподвижный и мёрзлый, как все эти покойники. Спасительные слова сказал Дитрикс:
— Отец, Элихио тяжело здесь находиться. Ему холодно, он плохо себя чувствует. Не пора ли нам наверх?
— Пожалуй, ты прав, — согласился лорд Дитмар, заглядывая Элихио в лицо. — С него довольно.
И они покинули обитель вечного сна. Выходя из зала с криосаркофагами, лорд Дитмар обернулся и бросил назад полный тоски взгляд. Тангиус, перехватив его, сказал утешительно:
— Ничего, ваша светлость... Господин Даллен остаётся не один, я здесь о нём забочусь.
— Это хорошо, Тангиус, — вздохнул лорд Дитмар. — Я вам благодарен.
На обратном пути Элихио не чуял под собой ног. Дитрикс заботливо помог ему подняться по ступенькам, поддерживая его под руку, а Элихио, чуть живой, даже не нашёл в себе сил возразить, когда Дитрикс очень нежно и осторожно обнял его за талию. Побывав в чертоге смерти, он обострённо воспринимал мир живых, и даже в этой вольности, которую себе позволял Дитрикс, он находил что-то приятное. Бледноликий смотритель склепа нёс впереди свет, за ним, отбрасывая на стены и ступеньки длинные тени, следовала огромная фигура лорда Дитмара, а Дитрикс и Элихио замыкали шествие.
— Я могу помочь вам прийти в себя, — защекотал ухо Элихио тёплый шёпот Дитрикса. — Как насчёт горячего поцелуя?
Элихио не успел ни ответить, ни уклониться: без дальнейших разговоров в его рот крепко впились нахальные губы. Поцелуй был достаточно горячим, чтобы пробудить в Элихио все чувства, в их числе и праведный гнев, и достаточно нежным, чтобы этот гнев не был слишком сильным. Когда губы Элихио освободились, он возмущённым шёпотом сказал Дитриксу:
— Майор Дитмар, вы... — Он хотел сказать "негодяй", но по какой-то непонятной для самого себя причине сказал: — Негодник.
Дитрикс только крепче обнял его за талию и тихонько засмеялся, но тут же был вынужден смолкнуть, потому что лорд Дитмар обернулся. Впрочем, Элихио не слишком сердился: это "лекарство" ему и правда в какой-то мере помогло. Когда они очутились в верхнем помещении, всем стало жарко, как будто они резко перешли из зимы в лето. В мраморном зале с колоннами и скамейками было гораздо теплее, чем в глубине гробницы. А ещё там они увидели фигурку в серовато-сиреневом плаще.
Это было похоже на видение. Копна светло-русых кудрей, схваченная обручем диадемы, маленькие, обутые в жемчужно-серые сапожки ноги, большие светло-голубые глаза — всё это заставило их замереть, а Дитрикса прошептать его коронное:
— Разорви мои печёнки!
Элихио и Дитрикс смотрели на это чудо во все глаза, а лорд Дитмар остался невозмутим. Тангиус же, бросившись к светлому существу, зачастил скороговоркой:
— Деточка, радость моя, солнышко! Зачем ты здесь?
— Дорогой, ты задержался, и мы забеспокоились, — ответило это существо милым, по-детски капризным голосом. — Тангиус-младший не хочет засыпать, пока ему не расскажут сказку. Он плачет, поэтому я пришёл тебя поторопить.
— Ты оставил Тангиуса-младшего одного? — ужаснулся Тангиус-старший. — Сейчас же возвращайся домой и жди меня! Я скоро приду, господа уже уходят. Иди, иди, моё сокровище. Не беспокойся.
На глазах у изумлённых Элихио и Дитрикса светозарное кудрявое существо очаровательно протянуло сложенные бутончиком губы смотрителю склепа. Тот, смущённо и не без гордости во взгляде покосившись в сторону посетителей, сморщил свои тонкие мертвенно-бледные губы и придал им, как мог, округло-вытянутую форму, после чего сей выступ его лица соприкоснулся со свежим бутончиком кудрявого создания.
— Иди, любовь моя, ступай, — сказал он самым нежным, самым медовым тоном, который он только мог придать своему голосу.
— Я жду тебя, дорогой, — сказало кудрявое существо, одарив хранителя покоя усопших страстным взглядом, после чего с кокетливым поклоном исчезло за дверью.
Что могли значить эти четыре слова: "Я жду тебя, дорогой"? Обещание райского счастья на тысячу лет прозвучало бы надоевшим рекламным слоганом по сравнению с этими словами, сопровождаемыми этим взглядом. Появление очаровательного создания в мрачном чертоге смерти было подобно солнечному лучику, проникшему в подземелье, и действие оно произвело такое же, какое произвёл бы этот лучик на замёрзших пленников подземелья, давно не видевших света и тепла. Дитрикс, опомнившись, фамильярным жестом обнял Тангиуса за плечи и спросил:
— Дружище, а что это, собственно, сейчас было?
— Мой спутник, — ответил тот с достоинством. — Биби. То есть, — пояснил он со смущением, — его зовут Верилл, а Биби — это, понимаете ли, домашнее имя, сударь.
— Биби! — повторил Дитрикс мечтательно, как бы пробуя это имя на вкус. — Очаровательно. Кажется, я начинаю любить кладбища... Вы счастливчик, мой друг, вы знаете это?
— Надо полагать, так, сударь, — ответил Тангиус сдержанно.
— А Тангиус-младший? — полюбопытствовал Дитрикс.
— Сын и наследник, — ответил смотритель склепа с гордостью. — Ему скоро три.
— Ну, я вас поздравляю! — похвалил Дитрикс. — А у меня, знаете ли, уже двое. Второй родился совсем недавно.
— Я рад за вас, сударь, — сказал Тангиус учтиво. И, не удержавшись, поделился своей радостью: — Вы знаете, у нас с Биби и второй на подходе.
— Вот как! — воскликнул Дитрикс с энтузиазмом. — Ну, дружище, вы поистине счастливчик. Примите мои искренние поздравления.
У смотрителя в его уголке нашлось всё, что нужно для чаепития. Элихио ещё никогда не доводилось пить чай в склепе, и, надо сказать, это было весьма своеобразное удовольствие. Впрочем, это его немного согрело, и он уже не чувствовал себя таким окоченевшим. Дитрикс оплёл бледноликого смотрителя сетью своего обаяния и добился от него приглашения на чашечку чая — уже в его домик, расположенный неподалёку от самого склепа. Элихио, мало-помалу оттаивая, почувствовал пробуждение в себе циника: кажется, он догадывался, почему Дитрикс так настойчиво набивался в гости к смотрителю склепа. На ступеньках, ведущих из глубин гробницы, он узнал о Дитриксе достаточно, чтобы сделать такие выводы. Сравнивая его с Далленом, Элихио находил, что они такие же разные, как огонь и вода. Дитрикс был жизнелюб, и его было трудно за это винить.
Лорд Дитмар со старшим сыном подбросили Элихио до дома. Ни по дороге, ни по приезде он так и не решился расспросить их о подробностях дуэли. Впрочем, так ли уж это было необходимо? Элихио догадывался, чем всё кончилось. Ему было жутко думать об этом, и он пытался прогнать от себя эти мысли. Дома его встретил отец. Глядя в его большие встревоженные глаза, Элихио поцеловал его, улыбнулся и сказал:
— Всё хорошо.
Вечером шестого ульмара было тихо, на чистом небе сияли звёзды. Джим вышел на балкон и поднял лицо, глядя в Бездну. Он уже давно не разговаривал с ней — с тех пор, как Фалкон навсегда улетел к своей Звезде. Где она, эта Звезда? Сейчас её не было видно, она могла притвориться любой из мириад звёзд, холодно мерцающих в чёрном пространстве, раскинувшемся над его головой. А может, её и вовсе не существовало во Вселенной, она была лишь словесным образом, неким иносказанием, под которым подразумевалось нечто непостижимое и великое, понятное лишь ей, Бездне, и Существу, создавшему её.
В этот тихий холодный вечер накануне седьмого ульмара, второй годовщины со дня гибели Фалкона, Джим с лордом Дитмаром были почему-то порознь. Лорд уединился в кабинете под предлогом работы над книгой, но Джиму показалось, что он ничего не писал, а просто о чём-то думал. Может быть, он посчитал, что Джиму тоже хотелось остаться со своими мыслями, но он ошибся: Джиму его очень, очень не хватало. Но входить в его кабинет Джим не решался: он уважал его учёный труд и благоговел перед ним, а потому врываться в святая святых лорда Дитмара, в чертог его мысли, он считал для себя неприемлемым. Поэтому он стоял на балконе один, поёживаясь от холода, маленький и бессильный перед ликом взиравшей на него Бездны, как песчинка в пустыне.
Он вспоминал о Фалконе с грустью и щемящей тоской, но плакать о нём не смел. Его Странник был слишком далеко, быть может, теперь он жил в какой-то другой Вселенной и не помнил ни Джима, ни их малыша; быть может, он был там счастлив уже с кем-то другим. Джим от всего сердца желал ему счастья там, но пожелание это было пронизано печалью. Ещё одна вещь не давала Джиму покоя: что за испытание прошлым ждало его? И каким именно прошлым? Может, земным? Или прошлым с Флокара? Джим терялся в догадках, и его сердце сжималось от тревоги и неизвестности. Днём он старался об этом не думать, но открывшаяся его взгляду Бездна настойчиво напоминала: будь готов, я преподнесу тебе ещё один сюрприз.
