Дитрикс был ошеломлен несправедливостью этих обвинений — практически клеветы. Он не сразу нашёлся, что ответить. Ситуация была такова, что любые его оправдания прозвучали бы глупо и жалко, и поверили бы не ему, а Арделлидису.
— Дусенька! Детка! — пробормотал он потрясённо. — Ты что-то путаешь. Я никогда такого не говорил! Зачем ты выдумываешь то, чего не было?
По щекам Арделлидиса скатились две бриллиантовые слезы.
— Вы слышали, милорд? — проговорил он тоном жертвы. — Я же ещё и врун!
Лорд Дитмар ласково взял его за руку.
— Успокойся, дружок. Тебе нельзя волноваться... Дитрикс! Твоё поведение достойно порицания. Ты должен немедленно попросить у своего спутника прощения!
— Да я... — начал было Дитрикс.
— Нет, не хочу слышать никаких оправданий, — перебил лорд Дитмар сурово. — Нельзя оправдать поведение, ставящее под угрозу здоровье твоего будущего ребёнка!
— Да, — всхлипнул Арделлидис, чрезвычайно довольный тем, что лорд Дитмар принял его сторону.
— Да я всего лишь... — опять попытался возразить Дитрикс.
Лорд Дитмар поднял руку в знак того, что не желает ничего слушать.
— Сын, я требую, чтобы ты попросил прощения у Арделлидиса и вернул ему хорошее настроение и самочувствие. Офицер ты или неразумное дитя?
— Да, — опять поддакнул Арделлидис, весь полный морального удовлетворения.
— Я офицер, — сказал Дитрикс. — Но я...
— Никаких "но", — жёстко оборвал его лорд Дитмар. — Проси прощения или уходи!
Дитрикс побледнел, прикусил задрожавшую губу, потом выпрямился и, круто повернувшись, стремительно зашагал прочь. Арделлидис, видимо, не ожидал такого поворота. Это было совсем не то, чего он хотел, и он пришёл в ужас — но не от выдуманной им "несправедливости", а оттого, что он мог сейчас потерять Дитрикса. Он и вообразить не мог, что его каприз приведёт к таким катастрофическим последствиям, что ангельское терпение Дитрикса может однажды лопнуть. Он пришёл в такое волнение, что ему действительно стало нехорошо.
— Присядь на моё место, дружок, — мягко сказал лорд Дитмар, вставая с кресла. — Не волнуйся, он извинится. Джим, побудь с Арделлидисом.
Он пошёл следом за уходящим Дитриксом, нагнал его, остановил, и они о чём-то заговорили. Арделлидис, упав в кресло, залился настоящими, а не притворными слезами.
— Он меня бросит... Он бросит меня и детей! — безутешно всхлипывал он.
Джим, как мог, старался его успокоить, подал ему стакан воды и платок, но Арделлидис был безутешен. Он с тоской смотрел на Дитрикса и заливался слезами, судорожно хватаясь за свой живот.
А тем временем у отца с сыном происходил следующий разговор.
— Дитрикс, это не та ситуация, чтобы закусывать удила и показывать норов, — увещевал лорд Дитмар уже совсем другим, не суровым и резким, а мягким и терпеливым тоном. — Ты же понимаешь, что с его стороны всё это было несерьёзно...
— Отец, это уж слишком, — горячился Дитрикс. — Я на многое смотрел сквозь пальцы, терпел все его бзики и причуды, но это уже ни в какие ворота!.. А ты? Как ты со мной разговаривал? Получается, что я кругом виноват, хотя это не так! Я не заслужил, чтобы со мной так обходились!
— Ну, ну. Тише, тише. — Лорд Дитмар с улыбкой погладил сына по плечам. — Да, я был с тобой крут, но я всего лишь подыграл ему. Ты должен был это понять, дружок, и не обижаться, а тоже подыграть, и всё обошлось бы. Ну, извинился бы... От тебя бы не убыло, а Арделлидис не волновался бы так. Сынок, он же ждёт ребёнка — вашего ребёнка! Он носит в себе новую жизнь, которую скоро произведёт на свет. Это самое святое чудо на свете! Его нужно беречь, как зеницу ока! Ведь малыш уже сейчас всё чувствует, поэтому он должен быть окружён только любовью и нежностью. Пусть Арделлидис неправ — прости ему это! И сам попроси прощения, хотя, казалось бы, и не за что. Послушай своего старого отца, дружок: не горячись, будь мудрее. Ты только посмотри на него! — Лорд Дитмар кивнул в сторону Арделлидиса. — Он уже сам раскаивается. Он очень тебя любит и панически боится потерять! А самое главное — он носит под сердцем вашего малыша. Иди... Иди, сынок, и помиритесь немедленно.
Дитрикс посмотрел. Арделлидис не сводил с него глаз, полных слёз, умоляющих, испуганных, тоскливых, обнимая обеими руками свой живот. Сердце Дитрикса дрогнуло, сжалось от нежности... Первые шаги обратно к Арделлидису он сделал неуверенно и медленно, но каждый его последующий шаг был твёрже предыдущего. Арделлидис поднялся ему навстречу, протягивая к нему руки, и Дитрикс нежно заключил его в объятия.
— Не плачь, дусенька... Прости меня.
Арделлидис доверчиво прильнул к его груди.
— И ты меня прости... Я, наверно, перегнул палку. Ты не уйдёшь? Не бросишь нас?
— Что ты, дуся! Успокойся, всё хорошо... Я с тобой.
Арделлидис задал свой неизменный, уже порядком надоевший, но действительно волновавший его вопрос:
— Ты нас любишь?
— Да... Люблю, малыш, — ответил Дитрикс, но уже не снисходительно и привычно, а с подлинной нежностью во взгляде и в голосе. — Больше жизни люблю.
— Я тоже очень-очень тебя люблю, мой пушистик, — проворковал Арделлидис, гладя коротко стриженую голову Дитрикса. — Давай больше никогда-никогда не будем ссориться...
Подошедший лорд Дитмар предложил:
— Если Арделлидис устал, то вы можете пойти в дом и расположиться там с бСльшим удобством.
— Дусенька, ты хочешь прилечь? — спросил Дитрикс.
— Да, мы устали, — ответил Арделлидис, привычно имея в виду себя и ребёнка. — Мы сейчас даже поспали бы. Ссоры так утомляют...
— Вот и ступайте, — сказал лорд Дитмар мягко. — Чувствуйте себя как дома.
Дитрикс увёл Арделлидиса в дом, любовно обнимая его за плечи. Лорд Дитмар сел на своё место, пряча в уголках губ улыбку.
— Ну, вот и помирились голубки, — проговорил он добродушно.
— Как вы это сделали, милорд? — удивился Джим. — Как вы заставили Дитрикса вернуться?
— Он уже сам достаточно взрослый и мудрый, — улыбнулся лорд Дитмар. — И сам всё понимает. Нужно было только слегка напомнить ему об этом.
Приём близился к концу, а Даллен всё не появлялся. Лорд Дитмар, решивший проявить твёрдость, на протяжении всего завтрака не вспоминал о нём, но под конец его всё-таки одолело беспокойство.
— Может, он и вправду нездоров? Я схожу к нему, — сказал он, поднимаясь.
Он собственноручно собрал на поднос лучшие блюда из сегодняшнего меню, не забыв также о сладком, фруктах и ягодах. Джим, взявшись за поднос, предложил:
— Позвольте мне отнести, милорд.
— Что ж, отнеси, сделай милость, — согласился лорд Дитмар. — И спроси, долго ли он ещё будет упрямиться.
Поднос был довольно тяжёл, и к Джиму подошёл Эннкетин:
— Позвольте мне, ваша светлость. Я помогу вам.
Джим охотно принял его помощь, тем более что он ещё не совсем хорошо знал расположение комнат в доме лорда Дитмара. Он следовал за Эннкетином, пока тот не остановился с подносом у одной из дверей.
— Здесь?
— Да, ваша светлость.
Джим постучал в дверь. Никто не отозвался, и он постучал ещё раз, настойчивее. Из-за двери послышался голос Даллена:
— Кто там?
— Это я, — ответил Джим. — Можно к тебе войти, Даллен?
— Нет, — резко ответили из комнаты. — Я не одет. Я в постели.
— Ты болен? — спросил Джим, хотя ему показалось, что голос у Даллена был вполне нормальный, непохожий на голос больного человека.
— Да, — ответил Даллен. — Не беспокойте меня.
— Поскольку ты не вышел, я принёс тебе поесть, — сказал Джим. — Твой отец сам собрал для тебя кое-что. Он беспокоится, как ты себя чувствуешь.
— Я нездоров и ничего не хочу, — последовал упрямый ответ.
— Я оставлю поднос около двери, — сказал Джим. — Если захочешь, возьмёшь сам.
Джим кивнул Эннкетину, и тот осторожно опустил полный еды поднос на пол возле двери в комнату. Они вернулись к столу, и лорд Дитмар спросил:
— Ну, что он?
— Ваш сын не разрешил мне войти, милорд, — сообщил Джим со вздохом. — Он сказал, что всё ещё плохо себя чувствует, но, осмелюсь заметить, его голос не показался мне больным... Это моё личное впечатление, милорд. Я оставил поднос с кушаньями возле его комнаты.
— Ты всё правильно сделал, мой дорогой, — сказал лорд Дитмар ласково. И добавил, хмурясь: — Даллен ведёт себя вконец возмутительно. Что за ребячество! Какие-то болезни... Ну, ничего, я позже с ним поговорю.
В час дня гости начали разъезжаться. И снова каждого нужно было проводить, обменяться прощальными любезностями и поклонами, выслушать хвалебные слова и витиеватые комплименты и ответить на них по возможности шутливо. Церемония прощания проходила неспешно и чинно, гости покидали сад по одному — по двое каждые пять-десять минут, и к двум часам сад опустел, задержались только лорд Райвенн с Альмагиром и Дитрикс с Арделлидисом. Лорд Райвенн и Альмагир пили по последней чашке чая в гостиной, Арделлидис дремал на веранде, а Дитрикс охранял его сон, как преданный и любящий супруг.
— Всё было просто бесподобно, мой друг, — проговорил лорд Райвенн. — Мы бы наслаждались здесь целую вечность, но всё-таки пора и честь знать... Позвольте спросить, когда вы с Джимом отправляетесь в свадебное путешествие?
— Завтрашний день будет посвящён сборам в дорогу, — ответил лорд Дитмар. — А отправка, я думаю, состоится послезавтра около полудня. Вернуться мы планируем через шесть недель.
— Если позволите, мы придём вас проводить, — сказал лорд Райвенн.
— Будем очень рады вас видеть, — поклонился лорд Дитмар.
А в это время на веранде Арделлидис открыл глаза и с наслаждением потянулся. Размолвка с Дитриксом уже казалась ему далёким глупым сном, к нему вернулось беззаботное настроение и хорошее самочувствие. Он улыбнулся заботливо склонившемуся над ним Дитриксу ясной детской улыбкой.
— Ну, как чувствуют себя мои дорогие? — спросил Дитрикс, кладя руку ему на живот и окидывая его ласковым взглядом.
— Прекрасно, мой милый, — проворковал Арделлидис, обвивая тёплой со сна рукой шею Дитрикса. — Особенно когда ты рядом... Нам больше ничего не нужно, у нас есть всё для счастья.
Дитрикс обхватил его свежие алые губы, с готовностью раскрывшиеся ему навстречу, и они надолго слились в нежном поцелуе. Арделлидис доверчиво прижался к нему, гладя и ероша его стриженую голову, а руки Дитрикса ласкали его живот.
— Нам понравилось, — сказал Арделлидис, сомлев от нежности. — Ты уже давно так не целовал нас, дорогой... Почему?
— Потому что я слепой глупец, — прошептал Дитрикс. — Сам не понимал, как сильно я вас люблю.
— А сейчас понимаешь?
— Сейчас я люблю вас во сто крат сильнее.
— Ах, — только и сказал Арделлидис, томно закрывая глаза. — Мы хотим ещё, поцелуй нас так ещё разок, милый!
Изрядно проголодавшийся Даллен, которому надоела добровольная самоизоляция, вышел-таки из своей комнаты и взял поднос с едой. Судя по тишине, воцарившейся в доме и в саду, приём окончился, и гости разъехались, а значит, можно было чувствовать себя свободно на территории отцовского дома. Любимым местом для завтрака у Даллена была открытая летняя веранда, и он пошёл с подносом туда, чтобы уж не позавтракать, а скорее пообедать: было уже два часа пополудни. Но, придя на веранду, он обнаружил там сладко целующуюся парочку — Арделлидиса и Дитрикса. Они занимали его любимый диван, но на веранде, по счастью, было где присесть ещё, а поэтому Даллен, поставив поднос на столик, уселся в кресло и преспокойно принялся есть, нимало не стесняясь присутствием двух милующихся голубков.
Они не сразу заметили его, а когда обнаружили, что на веранде присутствует ещё кто-то, Даллен уже расправился с одним блюдом и перешёл ко второму. Дитрикс недовольно нахмурился, а в улыбке Арделлидиса было скорее тайное торжество, нежели смущение. Он облизнул губы, которые только что целовал его милый друг, откинулся поудобнее на спинку дивана и бросил ироничное замечание:
— А наш больной отличается неплохим аппетитом, ты не находишь, дорогой?
— М-да... Что бы это значило? — отозвался Дитрикс, смерив брата неодобрительным взглядом.
Даллен был невозмутим, как скала. Никак не отреагировав на слова соседей по веранде, уединение которых он, кстати сказать, нарушил весьма бесцеремонно, он продолжал с аппетитом есть, как будто их вовсе не существовало. Голод у него разыгрался, надо признать, зверский. Ещё бы! Проснулся он в девять, сейчас шёл уже третий час, а у него до сих пор не было во рту маковой росинки.
— Как я думаю, это может значить только одно: наш дорогой Даллен не болен, а просто притворялся, чтобы не выходить к гостям, — сказал Арделлидис с безжалостной прямотой. — Как ты думаешь, милый?
— Согласен с тобой как никогда, моя радость, — проговорил Дитрикс, на сей раз искренне. — Боюсь, ему предстоит не очень приятный разговор с отцом.
Арделлидис хихикнул не без злорадства, а Даллен и на это никак не отреагировал, продолжая уплетать за обе щеки всё, что было на подносе. Он не удостаивал брата и его спутника даже косым взглядом, со стоическим спокойствием любуясь видом залитого солнцем сада.
— Гм, похоже, его это не слишком-то волнует, — заметил Дитрикс, разглядывая младшего брата с видом глубочайшего порицания. — Каков голубчик! Ты только посмотри — и бровью не ведёт! Ну-ну.
— А может, он оглох? — предположил Арделлидис. — И, судя по тому, что он даже не смотрит в нашу сторону, он ещё и ослеп.
— Ну, перед нами он ещё может изображать слепоглухонемого, но с отцом у него этот номер не пройдёт, — усмехнулся Дитрикс. — Отец, надо сказать, был очень недоволен... Даже не знаю, что будет.
— Определённо ничего хорошего, — с мрачным видом прорицателя изрёк Арделлидис. Но мрачное выражение долго не продержалось на его хорошеньком лице: он тут же засмеялся. Дитрикс, с задумчивой нежностью наблюдая эту живую игру мимики, не удержался и поцеловал своего спутника в смеющийся рот.
— Любимый, мы не одни, — заметил Арделлидис, понизив голос.
— Разве? — "удивился" Дитрикс. — А по-моему, здесь никого нет, кроме нас... А, ты о вон том жующем истукане? Так он слепоглухонемой, ему до нас нет никакого дела. Давай сюда твои сладкие губки... Ты же знаешь, я без ума от них.
— А я без ума от тебя, мой ненаглядный, — нежно проворковал Арделлидис.
Даллен не переставал методично очищать поднос, и ему, казалось, действительно не было никакого дела до возобновившихся на диване поцелуев. Жуя, он созерцал красоту сада, а всё остальное презирал и, презирая, не замечал. Нежные спутники тем временем прервали поцелуй, чтобы сказать друг другу:
— Ты мой милый пушистик!
— Ты мой сладкий дуся!
На лице Даллена было написано холодное презрение ко всякого рода нежностям. Всю свою страсть он отдавал превосходным кушаньям, которые он отказался разделить за одним столом с отцом и гостями и сейчас поглощал в гордом одиночестве — ну, если не считать милующейся парочки на диване. Арделлидис краешком глаза наблюдал за реакцией Даллена, и ему стало очень смешно.
— Милый, посмотри-ка на него! — не удержался он. — Он изображает презрение... Тоже мне, святоша выискался! Знаешь, я подозреваю, что неспроста он разыгрывает недотрогу... У него просто ещё ни с кем не было! Не зря он такой кислый.
