Времена надежды: Путник.

Может, наместнику знак подать? Пластину от Пояса потереть или там огнем прижечь, не то крови каплю отжалеть на нее... Сам же говорил: магией-де найти можно.

А кто она — наместнику? Что он должен думать? Одна сбежала, вторая хвостиком махнула... Ладно бы еще, обнадежила его тогда — весной. Так ведь сама ж не захотела. Чтобы зря губу не раскатывал.

Если б хоть знать, что сейчас тот наместник делает...

* * *

Наместник храпел во сне. Ратин постоял над ним, пожалел будить. Решил — потом, когда седлать станем. Выскользнул в коридор и прошел к себе — снимать со стены тяжелые охотничьи копья.

Спарку снился сон; и в том сне он стоял на асфальтовой дорожке перед трубчатым ограждением; ограждение упиралось в панельную хрущевку. На углу пятиэтажки висел смазанный плакат о розыске: "Ушла из дома... Была одета... На вид 18 лет" — только с плаката улыбалась не Ирка, а княжна Алиенор.

На ограждении сидел Сергей и выговаривал, насупившись:

— Ты, Игнат, вроде бы и людей убивал, если не врешь. Если вообще этому сну верить... Как будто и городом правил. Только главного все равно не понял. Ты подумал, что на Земле бы медицинский центр построили. Держи жопу шире. Военные или гэбье подмяли бы все под себя, и конец на этом.

Игнат отступил на шаг и медленно-медленно осмотрел себя самого. Выдохнул:

— Мне, наверное, впервые в жизни по-настоящему хочется тебе врезать. Чтоб зубы лязгнули. Сам хоть понял, что сказал? Если ты и правда живешь в таком мире... Зачем же ты дом строишь? Ведь его у тебя могут отобрать одним росчерком пера, с землей вместе! Если ты не веришь совсем ни во что хорошее... зачем живешь? Из такого мира надо бежать куда угодно. В сказку, в виртуал, даже в рай! Зачем мечтать, нахрена планы строить, если завтра конец света?

Сергей криво ухмыльнулся:

— А я не приду. Объявят конец света, а я скажу: хрен вам в шестиугольной баночке! Без меня.

Игнат ухмыльнулся. Тоже криво и тоже против души:

— Ты вот меня в наивности обвинил. А сам ждешь, что конец света будет объявлен заранее.

Ветер гнал по улице желтый сухой лист; маслянисто-черные голые ветки раскачивались под грязно-белым кругом спутниковой антенны. Антенна торчала аккурат посередине серого полотна пятиэтажки — белое самурайское солнце на сером... небе? Теплый летний сон растаял, осень свалилась неожиданно и отовсюду.

— Я хотя бы знаю, что он будет. Что он может быть в любой миг.

— "Будь осторожен, следи за собой", ага?

Сергей поежился, вынул из карманов перчатки с протертыми пальцами. Кивнул полуутвердительно:

— Ты до сих пор Цоя помнишь.

— Да уж не "Ласковый лай"... тьфу, май.

— Июнь, июль, август...

— Не-е, все-таки это писатели!

Опять две улыбки. На полградуса теплее прежних. Во сне окончательно победил ноябрь: деревья сделались серыми, а палая листва черно-рыжей, серо-сиреневой. Проводник опустил глаза:

— Виноват. Погорячился. Не вздумай там и правда... уходить.

Сергей зябко передернулся. Стряхнул первые снежинки с рукава. Пожал плечами:

— Нэ гарачыс, дарагой. Нэ нада, — и прибавил серьезно:

— Наш мир ужасен только по меркам вашего.

— Ваш... мир?!! Нашего?! А я не на Земле родился, что ли?!!

— Окстись, чадо, а то паникадилом огрею. Какой же ты после всего этого — наш?!!!

* * *

— Наше время, Спарк. Подымайся! — атаман стучит в подошву рукояткой ножа. Игнат садится на спальнике, протирает глаза. Костер едва тлеет: слабый жар от вчерашних углей, зато ни дыма, ни треска.

Отроги хребта расходятся широко, и сейчас в этом растворе поднимается красное солнце. Рикард зевает во все горло. Ратин чистит нового коня: могучего и страшного даже на вид ардавира редкой золотистой масти. Майс заливисто храпит справа от наместника, и тот беззлобно тянет соседа за нос:

— Вставай, вояка. Пора.

Перелесок молчит. Утренняя серая дымка. Зверье уходит за перевалы. Целое лето охотники прочесывали округу в поисках мяса. Иногда встречали таких же, как они. Однажды — разбойников. И семь то ли восемь раз — княжеских лазутчиков. Их интерес к распадку Рикард Олаус считывал чуть не за пять шагов. Не помогало искусное перевоплощение в смолокуров, охотников или лесорубов.

Вот с первыми лучами затенькали птицы. Клесты, вполне привычного вида синицы. Серые, как окружающий кустарник, земянки. Далеко справа — у болотины — провыл водяной бычок. Обычно они к зиме улетают. А здесь, наверное, теплый распадок.

Спарк поднялся, растер лицо и уши. Майс проснулся тоже. Усатый маг присел у костра, выплеснул из фляжки в котелок знакомый едкий состав. Добавил воды из бурдюка. Теперь уж все проснутся: запах крепче кофейного, а по едкости — куда там перцу. Вон, даже кони зафыркали.

Перекусили вчерашним мясом. Спарк легонько пожалел о съеденных пирогах. После завтрака разделились: Майс и Ратин повели вьючных лошадей с несколькими полутушами в лагерь. Наместник и Олаус заседлали своих, свернули спальники, и шагом поехали к следующему перелеску, где рассчитывали встретить остановившихся на желудях кабанов. Нападать на стадо верхом они не собирались; а вот засесть Рикарду высоко в ветвях, изготовив тугой лук, и чтоб Спарк с противоположной стороны пошумел, помахал факелом, погнал зверя под выстрел — глядишь, пятьшесть жирных осенних поросят попадет в коптильню.

До перелеска оставался еще изрядный кусок. Охотники ехали почти в открытую, и даже позволяли себе негромко переброситься парой слов.

— А не боишься, что останешься там? — вдруг спросил Рикард.

— В ежевичнике? — тихо уточнил наместник, — Конь, думаешь, оступится, или кабан затопчет?

Олаус помотал головой:

— Нет. Смотри: пустит тебя госпожа к Земле, а потом ворота закроет, и ты там останешься. А мы здесь.

Игнат помолчал. Тут никто ничего не мог поделать. Как Висенна пожелает, так оно и будет. Поежился:

— Думаю, к середине зимы, надо за девушкой ехать. Поможешь?

Рикард внезапно натянул поводья, и Спарк встревоженно рванул меч из ножен, обшаривая глазами серую полоску леса далеко впереди.

— Ратина с собой брать не надо, — твердо сказал усатый маг. — Не хочу, чтобы между вами стояла женщина.

Наместник вздохнул. Если б тогда северо-восточному Судье не перебили ребра урскунским лезвием... Сватался ведь — да за покалеченного не отдали.

— К весне храм будет готов, — произнес Игнат, поднимая лицо в сиренево-золотое небо.

— Ты бы хотел сохранить все, — кивнул Рикард, — И город, и друга, и княжну.

— Думаешь, любит?

— Атаман — безусловно.

Спарк убрал клинок и снова двинул коня шагом. Рикард поехал следом.

— А девушка?

— Ей на самом деле не нравятся воины, — усатый маг пожал плечами, — Она как будто ищет чтото в людях. Найдет в тебе — будете счастливы. Нет — не удержишь...

— Атаман уедет, когда я отправлюсь, так?

— Он просил не говорить.

— Так ты же и не сказал... А слушай, Рик... Вот я — что я к ней чувствую?

Олаус опять остановил белого. Перемолчал.

— Ты хочешь, чтобы я твой груз на себя положил... — выдохнул усатый колдун, — Злись или не злись, а я тебе не отвечу.

Спарк почесал затылок:

— Ты прав. Ладно. Надо сделать так, чтобы мы Ратина отпустили, как сокола в небо, а не чтобы ему самому пришлось ночью уезжать, как нашкодившему коту... Спорим, ты для того и проболтался сегодня?

Рикард подмигнул:

— Что гадать? Договорим... позже. Лошадок отведем в ту ложбину. Кабаны вон, в подлеске. Видишь, ветки болтаются? Ты зайди справа, и гони их по ветру, как свистну. А я вон там сяду, дуб какой здоровый...

Игнат улыбнулся в ответ:

— Лишнего там не отстрели, колдунское отродье. А то зачем я потом буду нужен девушке?

* * *

Девушки сидели на резной скамье с высокой перекидной спинкой. Расторопные служанки выставляли перед ними на круглый столик золотые кубки; расписанные морозным узором стеклянные бокалы; чеканные серебрянные блюда — словно не две сестры увиделись, а десяток.

Младшая сестра уже похвасталась Алиенор и мужем, и первым сыном, и последним подарком — зелеными сапожками с речным жемчугом. Старшая уже пожаловалась. Теперь обе ждали, пока служанки внесут варенье с печеньем, и оставят подруг наедине.

Обычно сестры подругами не бывают. Соперницами — запросто. Но тут Алиенор тоже повезло: младшую выдали замуж после того, как старшая к жениху отъехала. Кто ж предвидеть мог, что Алиенор по дороге сбежит! Вышло так, что младшая за хорошим мужем, а старшей никого не досталось. Нечему оказалось завидовать.

Так что сестры мирно сидели за пряниками, пили мед подогретый. И молчали. Потому как обе понимали, что отцовы люди, скорее всего, слушают.

— Сама-то чего хочешь? — спросила, наконец младшая.

Алиенор фыркнула:

— Знала бы, давно уже получила.

— Так думай не спеша! — всплеснула руками подруга, — По вечерам поезди, потанцуй... Ткань бирюзовая все лежит?

— Нет. Платье сшили.

— И ты молчишь! Вели, пусть несут. Ладно я расплылась...

— Ну уж, не прибедняйся!

— Зови своих лентяек. Пусть несут, показывают... Побольше. Чтобы шелка шуршали. Чтоб треск стоял!

Алиенор рассмеялась. Хлопнула в ладоши. Угощение осталось на столике, а сестры отошли в бельевую. Созвали пятерых горничных. Те понесли платья, юбки, полушубки. Захлопали крышками сундуков, принялись встряхивать, хихикать, перешучиваться; примерять на себя, прикладывать к Алиенор — "вот так идет? А тут собрать. А тут длинее. А тут подколоть..."

В старательно сделанном шуме младшая сестра почти без помех говорила подруге на ухо:

— Весна будет.

— К Светлому Озеру второй раз не пустят... придержи.

— Длинновато. Тебя — не пустят. А меня?

— У тебя же девочка будет. Как назовешь?

— Подумаю. Ой, какой цвет хороший... А знак, письмо?

— Точно. У меня пластина от Пояса есть!

— От какого пояса?

— Неважно... Как ее переслать?

— Мужа попрошу. Скажу, так и так, сестрица очарована мерзким колдовством. И снять его можно только на месте. Пусть отнесут вражий амулет в проклятую долину и там выкинут.

— Не то... Письмо бы... ой, тут надо рукав подпороть.

— Ты еще на шубу натяни... Письмо прочтут.

— А я такой отказ напишу, чтобы его и дурак понял в обратном смысле.

— Ненадежно.

— Верно, сестрица. Надо человека посылать. У тебя есть?

— Откуда? Мои все мужем приставлены... Смотри, вот так надо шить! Что головой качаешь?

— Придумала! В ТопРауме Лиса живет. Пошлю ей как бы подарки к Солнцевороту. За ее-то мужем не следят; а он в страже сотник. Если что, найдет способ добраться.

— Так ты все-таки хочешь южанина?

— Ох, да если б я сама знала!

* * *

— Знать бы точно... — Спарк подкидывал пластину на ладони. Тигренок переминался у очага, поворачиваясь к нему то спиной, то боком. — И Ратина толком проводить не успеем... Если уж тебя выгнали в зиму, счет на дни пошел.

— Судьба такая, — замерзший гость пытался говорить лихо и независимо:

— В ту зиму за тобой ехал, а в эту сам видишь.

— А прислали с гонцом?

— Нет. В подарке прислали. К Солнцевороту. Жене моей, "серебряная гривна южных земель, для хозяйства." Лиса ее чуть к менялам не снесла. Зато, как я напомнил выезд из Тенфиорта, она тоже про твой Пояс сообразила.

Тигренок отошел к дубовому столу, хозяйственно переставил кувшины, поискал чистую чашку:

— Можно?

— Что найдешь, все твое. — Спарк припомнил осень, когда дожидался Иринку. Тогда примчался гонец с какими-то свиньями... и упустил Игнат девушку. Не прохлопать бы повторно. Сегодня же собираться надо.

Только в ТопТаун нахрапом не сунешься. Послать Князю грамотку: отдавай невесту? Тот сразу запоет: зимний-де путь холоден и опасен, да и сердце отеческое не камень... С начала осени так поет. Чего тянет, непонятно, но тянет ведь! Дождались, что пришлось пластину тайком в подарке посылать...

Наместник встряхнулся. Привесил пластину на законное место. Когда в распадке появились лесные строители, Спарк снова начал носить Пояс даже на охоту. Снова назначил Судью. Только не Ратина — тот предпочел нанимать и школить стражу для будущей крепости. Так что судейским креслом пожаловали громадного поседевшего медведя из артели каменотесов. Зажили почти так же, как на Волчьем Ручье...

И опять все кувырком. Если просто жизнь такова, какова же она в сгущенном виде?

Дежурный увел Тигренка в гостевой дом, отогреваться с дороги. Внизу, перед большим очагом, собрались люди и звери: Судья, начальник стройки, командир гарнизона, маг, главный повар... Опоясанный мог выйти к ним и приказать... да что угодно. За Спарком стоял Волчий Ручей; и взятый "на щит" ГадГород; и Пустоземье, которое больше не было пустым; и даже мечта — Город-на-Мосту — все было честно прожито от звонка до звонка. Игнат перебирал пластины, радуясь, что перечеркнуто всего пять, и думал: "Вот я завоевал право говорить, что хочу. И что мне сказать? Сказать-то нечего. Сейчас в тридцать лет, мне кажется, что я должен оставить после себя... ну, или совершить... что-то более важное, чем приличествующее двадцатилетним... Потомуто я и строю храм; потому-то и пытаюсь сшить миры. Да, но в сорок-то лет, в пятьдесят — дальше! — что я буду думать о себе сегодняшнем?! Столько ли будут стоить мои мечты и мои цели?"

Наместник спустился в общий зал и долго молчал, прежде чем отдавать приказы.

* * *

Приказав сменить охрану, а паче всего не подпускать к старшей дочери никого из ее прежних людей, Князь не успокоился. Домик в ТопРауме, где Лиса мирно проживала с мужем, тоже взяли под осторожный присмотр. Ожидали, что Алиенор попробует связаться с прежней горничной. Только не ожидали, что в один морозный, солнечный день из Лапушкина Распадка прикатит санным путем чуть не полусотня румяных лесовиков, обвесит все стены мехами на продажу, досуха выпьет соседний трактир... В довершение гулянки, гости накрыли столы прямо во дворе, без капли уважения к трескучим морозам-"душегрызам", и откупорили привезенное с собой. Ватажники провожали на юг рослого мужчину верхом на громадном золотистом ардавире. Дарили прощальные подарки. Громко желали добра и удачи в пути. Набили морды трем уличным забиякам. Десяток любопытных заманили к столам, где упоили до лежачего положения. Княжеские наблюдатели оказались в том десятке, и теперь дровами лежали поперек сеновала. Так что подсматривать за домом оказалось некому.

Андрей Нишарг, которому Князь поручил охранять шуструю доченьку, особенно не огорчился. Известно же, что на ардавирской породе одним дворянам позволено ездить. На южной заставе владельца золотистого коня вежливо попросили прочитать герб — а он и выдал. Старый, давно забытый "танцующий журавль". Наследники "журавля" разыскивались уже лет двадцать, им причиталось несколько завещанных владений; сами они имели долги перед разными людьми — большие и не слишком. Сын Ратри Длинного задал немало работы законникам, заявив прилюдно, что намерен разобраться в своих обязательствах до весны.