"Если будешь удерживать обиду, умрёшь. Отпустишь — выживешь. Выбор за тобой".
"Я хочу жить", — сказала Светлана.
"Тогда отвяжи лодки", — улыбнулась я.
Она шагнула вперёд, присела. Узлы не поддавались её слабым рукам, и я положила ладони ей на плечи, вливая в них силу. Один узел развязался, и лодка с отцом Светланы начала медленно удаляться от берега. Светлана, сидя на корточках, напряжённо провожала его взглядом, задавив в горле всхлип. Я погладила её по плечам.
"Молодец. Давай вторую".
И второй узел она одолела, а я чувствовала: два комка обиды рассасываются. Ей ещё предстояла большая внутренняя работа, но начало — лиха беда — было положено, лёд сломан.
Обе лодки скрылись из виду. Из-под сомкнутых век Светланы сочились слёзы, но я просто молча наблюдала, как они катятся: это было ей необходимо.
"А теперь вдохни полной грудью. Чувствуешь — свободнее стало? Легче дышать?"
Светлана набрала воздуха, задержала, а потом выдохнула. Уголки её губ дрогнули в неуверенной улыбке.
"Вроде... да", — сказала она, глядя на меня с удивлением.
Поморгав и смахнув остатки слёз, она улыбнулась уже шире и увереннее. А у причала снова покачивалась лодка — пустая. Светлана перевела вопросительный взгляд с неё на меня.
"Посмотри вон туда".
Взгляд Светланы устремился в указанном мной направлении. В тумане проступали очертания прекрасного белопарусного корабля, стоявшего на якоре.
"Он ждёт тебя, — сказала я. — Море — жизнь, берег — смерть. Посмотри назад".
На берегу, совсем неподалёку, виднелся высокий деревянный крест и пёстрые венки с чёрными лентами... Светлана содрогнулась.
"Ну что, поплыли?"
Не дожидаясь моих указаний, Светлана сама забралась в лодку. Я последовала за ней.
"На вёслах — ты".
И мы поплыли к кораблю. Гребля давалась Светлане с трудом, но я не могла грести за неё: это была её работа и её жизнь. Её лицо искажалось от напряжения, она стискивала зубы, стонала, но гребла.
"Такое чувство... будто под вёслами не вода... а тесто", — пропыхтела она.
"Борьба за жизнь — непростое дело, — улыбнулась я. — С каждым гребком ты приближаешься к цели. Не останавливайся! Борись!"
Уключины скрипели, скрежетали зубы Светланы. Корабль медленно, очень медленно приближался.
"Уфф... Не могу больше, — выдохнула Светлана. — Сил нет... Ладони стёрла".
Хватка её рук на вёслах ослабела...
"Не бросай вёсел! — воскликнула я. — Осталось совсем немного, неужели ты остановишься, когда цель уже близка? Давай! Ты гребёшь за свою жизнь, помни!"
Бросив на меня полный муки взгляд, она снова стиснула вёсла и погрузила их в воду. С виду — вода как вода, но лопасти входили в неё, как в крутое тесто. Эту тяжкую работу Светлана должна была сделать сама, а я могла только помогать и направлять. Я слушала её организм, и фальшивого голоса почти не слышалось...
Скрип... Плеск... Скрип... Плеск...
Глухой стон Светланы.
"Давай, девочка. Уже почти! Давай, ещё чуть-чуть..."
Она ворочала вёслами, рыча от натуги, а я потихоньку вливала в неё силы. Корабль был уже близко, белые громады его парусов колыхались в небе, и вот...
Вот он, борт! Я взлетела и опустилась на палубу, сбросила Светлане верёвочный трап. Уронив вёсла, она вцепилась в него, оттолкнулась ногой... Лодка уплыла из-под неё, и теперь дорога была одна — наверх.
Карабкаться ей тоже было тяжело — ещё тяжелее, чем грести, но близость цели придала ей сил и решимости. Сцепив зубы, она одолевала ступеньку за ступенькой, осталось совсем чуть-чуть, последний рывок, и...
Она повисла на трапе — потеряла из-под ног ступеньку.
"Меня тянет вниз..."
"Давай!"
"Не могу... Ноги парализовало... Не могу ими пошевелить..."
"Вспомни, что ты видела на берегу!"
Крест и венки. Нет, нет, только не это. Бледное лицо Светланы исказила зверская гримаса, и она невероятным усилием подтянулась на руках. Я добавила ей сил — последнюю порцию, и вот она уже вцепилась в борт, подтянулась ещё и... упала на палубу.
"Ну вот и всё. Ты умница".
Я погладила её по щекам. Она лежала совершенно без сил, утомлённо улыбаясь и разбросав руки в стороны.
Фальшивый голос затих.
"А кто капитан этого судна? Куда мы поплывём?" — спросила Светлана чуть слышно.
"Капитан — ты. И ты поплывёшь туда, куда захочешь".
— 16.14. Поясница
Мы вышли из палат и собрались в коридоре.
— Обследуйте их завтра, — сказала я персоналу. — Мы придём ещё, больных здесь много.
Двенадцать достойных, включая меня, и столько же людей, вырванных из лап смерти — таков был первый результат. Врачи ещё не знали этого — им нужны были анализы, чтобы поверить в чудо, но сами люди уже чувствовали перемены в себе: это было видно по их посветлевшим глазам.
Через открытую дверь палаты на меня смотрели с бледного лица глубоко ввалившиеся, но ожившие, полные мысли и чувства глаза Светланы. Уже сейчас в них отражалось зарождение желания облечь случившееся в слова и донести до людей. Только бы сил побольше — а способ это сделать найдётся. Я улыбнулась и кивнула её мыслям.
Оставив позади недоумевающих врачей и не менее потрясённых пациентов, мы вернулись домой. Это был только первый шаг, предстояло сделать ещё много, а пока нужно было восстановить силы... Раскалывалась голова и подкашивались ноги. И поясница ныла...
Юлю я застала в её комнатке за изготовлением сложнейшего, состоявшего из нескольких сотен деталей оригами — фигуры китайского дракона. Отрешённая от всего, она ловко сгибала пальцами бумагу, соединяла детали, и под её искусными руками рождалось нечто фантастическое — пёстро-чешуйчатое, гривастое, хвостатое и страшномордое. Я залюбовалась.
— Вот это да... Юль, ты просто мастер.
Она не удостоила меня даже взглядом через плечо, но уголки её губ шевельнулись в подобии улыбки. Эмоции она выражала крайне слабо, была замкнутой и со стороны походила на больную аутизмом; впрочем, её разум не умер — он просто дремал.
Наблюдая за её работой, я присела на кровать. По всему полу были разбросаны листки бумаги, среди которых встречались и гладкие, и скомканные — от неудачно вышедших деталей; подобрав один из смятых, я расправила его и стала рассматривать рисунок сгибов. Он был похож на паутину...
Огрызок карандаша выводил на коленке корявые, неровные строчки...
Я бригантина лёгкая, скольжу я по волнам,
Мечта — мой парус, ну а руль мой — сердце.
Давно уснул на дне морском мой храбрый капитан,
И стайки рыб над ним играют скерцо.
То пену слёз солёную мой рассекает киль,
И хлещут волны через борт нещадно,
То вдруг за штормом боли накрывает мёртвый штиль,
Повисший парус жаждет ветра жадно.
Но в пустоте небесной звёзды мне укажут путь,
И курс мой предсказать дано лишь Богу.
Осталось только горсть земли родной мне зачерпнуть
И налегке отправиться в дорогу.
Светлана выжила, выгребла свою жизнь, с каждым ударом вёсел приближаясь к черте возвращения, и сейчас она правила своей бригантиной. Лишь бы не налетела на рифы...
Лёгкий стон вернул меня к реальности. Юля, отложив работу, морщилась и потирала поясницу. Я встала и подошла, обронив листок со стихами.
— Юль, что? Болит?
Она не отвечала, но я и так чувствовала. У неё болело там же, где и у меня, и это должно было что-то значить. Схватив мятый листок со стихами про бригантину, я всмотрелась в рисунок сгибов, пытаясь прочесть ответ. Там что-то вырисовывалось, но пока неясно... Повращав головой и сделав сидя несколько поворотов туловища из стороны в сторону, Юля вернулась к своему дракону.
А через пять минут сильные руки Никиты уже разминали мою спину, забирая боль и возвращая силы.
— Глава 17. Смертию смерть поправ
— 17.1. Открытия
— Блестяще, просто блестяще, — проговорил Оскар. — У неё несомненно есть талант!
В его руках была газета, и он читал написанный Светланой отчёт о посещении онкоцентра достойными. Она полностью поправилась уже через неделю и написала такой материал, что у читателя возникало ощущение присутствия и мурашки бежали по коже. В мельчайших деталях она описала свои ощущения, а к статье прилагались медицинские данные: все пациенты центра, с которыми мы работали, выздоровели в считанные дни. Материал попал и в сеть, был перепечатан многими изданиями, а за ним начали появляться другие статьи — как грибы после дождя, уж простите за избитый оборот.
После этого онкоцентра мы посетили другой, где вылечили больных лейкозом детишек, и тут уже журналисты слетелись на сенсацию сами... Слёзы благодарных родителей, броские заголовки, и вершина всей этой акции — интервью со мной. Я дала его Светлане, первопроходцу этой темы, которая уже вернулась к полноценной жизни. Хоть она всё ещё ходила в платке, но её лицо посветлело, а глаза светились осознанием... Чего? Наверно, каких-то новых истин, открывшихся ей.
Люди заговорили о нас, начали думать. И самым главным вопросом, до которого они додумались, был вопрос "А нужна ли война?"
Но, как оказалось, задумались не все.
А пока док Гермиона изготовила экспериментальную партию противовирусной сыворотки из крови достойных, в которой концентрация антител достигла достаточного уровня. По словам дока, это был эксперимент с самой большой долей неопределённости из всех, что ей доводилось когда-либо проводить. Скольким эта партия сыворотки поможет вылечиться? Как быстро? Поможет ли вообще? Будут ли какие-то побочные эффекты? Всё было очень туманно и непредсказуемо, просчитать и что-то спрогнозировать хотя бы приблизительно не представлялось возможным. Действие крови достойных (или в данном случае её компонентов) было совершенно неисследованным явлением, и приходилось идти наугад.
Сыворотка была введена десяти испытуемым. Уже на вторые сутки у них отметилась вспышка активности организма по выработке собственных антител: того небольшого количества сыворотки, что было им введено, оказалось достаточно, чтобы разблокировать у них эту функцию, парализованную вирусом.
— Это даёт основание полагать, что мы получим большее количество доноров для производства сыворотки, — сказала док. — То есть, это будут уже не только достойные, но и все, кому была введена сыворотка.
Что касается побочных эффектов, то они имели место, и весьма неожиданные. На третьи сутки у испытуемых обнаружились признаки способностей, характерных для достойных: способность к целительству и снижение потребности в крови, а также у них открылось восприятие паутины. Все эти способности (за исключением только снижения аппетита) были выражены слабее, чем у достойных, но всё же присутствовали. Интересен был ещё вот какой вопрос: если всё это сделала небольшая доза сыворотки, очищенной от большинства белков, то какой эффект могли оказать, скажем, миллилитров двести непереработанной крови?
— Очень интересный вопрос, — улыбнулась док. — Попробуем исследовать.
Но борьба с вирусом ещё не закончилась, до полного выздоровления как достойных, так и иммунизированных сывороткой обычных хищников должно было пройти ещё какое-то время... Которого у нас оказалось очень мало.
Началась Страстная неделя.
— 17.2. Великий Понедельник
Хоть нам и удалось заронить в человеческие умы толику сомнения в необходимости уничтожения хищников, процесс расшатывания людских стереотипов шёл не так быстро, как хотелось бы. Человеческое общество разделилось на сочувствующих нам, сомневающихся и противников. Сочувствующих было немного, и никакой реальной силы они собой не представляли; из класса сомневающихся потенциально могли выйти как сочувствующие, так и противники; противники же составляли пока, увы, большинство, и в их-то руках как раз и было сосредоточено и оружие, и власть. Пока сомневающиеся колебались, противники действовали.
В понедельник, в пятом часу утра, многие проснулись от тягостно-тревожного звона паутины. Откинув одеяло, я приподнялась на локте: поясница опять отозвалась ноющей болью. Тяжёлая рука Никиты легла мне на шею:
— Ты чего, Лёль?..
На нас надвигалось что-то чёрное и тяжёлое, его приближение сдавливало мне грудь. В душу вполз холод, опутывая её щупальцами. Я передала по внутренней паутине:
"Подъём! Тревога! Максимальная боевая готовность!"
Вскочив, я стала быстро одеваться. Никита встревоженно спросил, садясь:
— Что случилось?
Я посмотрела на него, ничего не ответив, и он без лишних слов тоже начал натягивать форму. Две недели назад у него прорезались крылья, и он с поразительной быстротой научился летать — всего дней за десять, включая и сверхскоростной полёт. Это словно было у него в крови. С выбором, где служить, он определился уже давно и без колебаний надел форму "чёрных волков".
Угроза была небывалой по своим масштабам, это сразу почувствовали все. Надвигалась битва, от исхода которой зависело, выживем мы как вид или нет.
— Воздух!
Смерть летела с неба: авиабомбы. Люди решили просто разнести замок в прах, считая, что это кратчайший путь к победе над хищниками. Чьи это были самолёты? Была ли бомбёжка согласована с Бельгией, или это была бельгийская авиация? Сейчас всё это не имело значения. Все достойные объединили силы для отражения удара с воздуха, создав вокруг замка невидимый щит...
...Ни одна бомба не попадала в замок, но вокруг царил ужас. Гул, грохот, огонь, тонны взлетающей в воздух земли. Взрывы сливались в сплошной ад. Всё сотрясалось...
Налёт кончился так же внезапно, как начался. Шестнадцать минут — ровно столько он длился. За эти минуты окрестности замка были изрыты, искорёжены, изуродованы до неузнаваемости. Несчастная земля покрылась глубокими шрамами. От деревни достойных, должно быть, не осталось камня на камне. В висках шумело, сердце трепыхалось, в утреннем воздухе пахло гарью. Заметив на замковой стене Вику, я сорвалась на крик:
— А ты что здесь делаешь?! Марш в убежище!
У неё задрожали губы.
— Я вместе со всеми защищаю замок, — тихо сказала она. — Это мой долг.
— Твой долг — думать о ребёнке! — заорала я. — Беременным не место под бомбёжкой! Куда глядит твой муж?! Конрад! Ты что, не можешь уследить за своей женой?!
Я оглядывалась, как безумная. Конрад, с квадратными глазами, уже бежал ко мне по стене. Увидев Вику, он недолго думая схватил её на руки и потащил внутрь, а она возмущённо колотила кулаками по его плечам.
Ветер обдувал мне лоб, занималась заря. Кровавая заря самой главной битвы.
Может быть, последней.
— 17.3. Великий Вторник
Бомбёжка повторилась ещё два раза в понедельник, но мы выстояли и не дали упасть на замок ни одной бомбе. В новостях по всему миру уже звучали сообщения о бомбардировке британской авиацией "главной цитадели хищников", и во всех выпусках показывали одни и те же кадры: изрытая, перепаханная, без единого живого клочка земля и — целёхонький замок. Чудеса, да и только.
— Аврора, мы должны ответить! — требовал Каспар, подступая ко мне. — Хоть как-нибудь! Это уже ни в какие ворота!
