Дети уходили счастливые и довольные: такой весёлой ёлки у них ещё не было. Начинало смеркаться, пошёл снег, усыпая мои плечи и волосы. Мне то и дело приходилось улыбаться и кивать в ответ на детские голоса, кричавшие:
— До свиданья, госпожа Великий Магистр! Спасибо за праздник!
— До свиданья, до свиданья, ребятки, — бормотала я, устало улыбаясь. — Будьте счастливы...
Карина, видимо, почувствовала неладное. Пока мы прощались с детьми, она время от времени бросала на меня встревоженные взгляды, а когда последний юный гость покинул замок, спросила, просунув руку под мой локоть:
— Мам, что с тобой?
— Немного устала, родная, — ответила я.
Белые хлопья снега украшали её каштановые волосы, как кокосовая стружка — шоколадную глазурь. Да... Только зрительные образы человеческой еды и остались в памяти, а вот вкусов уже нет.
— Мама, что-то ещё есть, ведь так? — спросила она.
Сейчас сказать ей или потом? Потом может быть поздно... Накрыв её пальцы своей рукой и чуть сжав, я проговорила:
— Я вернулась не насовсем, куколка. Мне позволено занимать это тело только на время завершения моих земных дел, а потом я должна либо освободить его, либо предоставить Юле новое... Думаю, я сделала всё, что должна была сделать в этом мире. А новое тело... Не знаю, как это устроить. Выращивать тела в лаборатории мы пока не научились, сама я родить не могу... то есть, Юля не может, а чтобы родил кто-то другой... Не уверена, что это сработает. Да если честно, думать об этом как-то не было времени. Слишком много их было, этих дел.
Снежинки вздрагивали на ресницах Карины, каждое моё слово отражалось в её глазах всплеском боли. Её голос, когда она заговорила, был глух.
— Мама... Почему ты сразу об этом не сказала? Почему только сейчас мы узнаём об этом? Если бы мы знали, мы бы... Мы бы что-нибудь придумали! Да в конце концов, мы с Алексом... постарались бы!
— Что-то мне подсказывает, что за меня этого не сможет сделать никто, — вздохнула я. — А когда мне что-то подсказывает, впоследствии оказывается, что так оно и есть... Боюсь, куколка, тут ничего сделать невозможно. Видимо, столько мне отмерено судьбой. А насчёт братишки или сестрёнки для Эйне... Это неплохая идея, кстати. — Я улыбнулась. — Советую вам с Алексом не откладывать это в долгий ящик. Чтобы малышке было с кем играть.
Карина закрыла глаза и уткнулась лбом в моё плечо.
— Мама, — простонала она с болью в голосе. — Я просто не могу представить, как Орден и "Аврора" будут без тебя. Как я буду без тебя... Нет, это невозможно! Так не должно быть!
Я скользнула ладонью по её шелковистым волосам.
— Ничего не поделаешь, куколка моя... Так устроен этот мир. Все мы приходим в него и все уходим... чтобы когда-нибудь вернуться.
Она подняла голову и посмотрела на меня со слезами на глазах.
— Ты должна жить, мама... Ты должна быть с нами. За всё, что ты сделала... смерть будет плохой наградой.
Я смахнула пальцем повисшую на её ресницах огромную слезу.
— Не знаю, детка... Временами мне кажется, что она — как раз то, что мне нужно. Устала я немного.
— А Никита? Как же он? — не могла смириться Карина. — Ради него тебе не хочется остаться?
Никита... Моё короткое счастье. Почему судьба из жизни в жизнь сводит нас лишь ненадолго, чтобы почти сразу разлучить? Большой вопрос, который я, быть может, скоро буду иметь возможность задать Тому, Кто знает все ответы...
— Так, о чём это вы тут секретничаете, девочки? — раздался родной голос.
Он — лёгок на помине. Обняв одной рукой меня, а другой — Карину и глядя на нас сияющими мальчишескими глазами, он спросил:
— Меня обсуждаете? Не отрицайте, я слышал своё имя! — И, увидев слёзы на глазах Карины, встревоженно нахмурился: — Так... Что случилось?
Карина подавленно молчала. Никита, прижав её к себе сильной рукой крепче, допытывался:
— Ну-ка, дочь моя, колись давай... Скажи папе, что стряслось?
Я невольно улыбнулась. Да уж, ситуация... Папа-то старше дочки всего на пару лет. А Карина посмотрела на меня... С тоской, с мольбой: "Не уходи..." Нет, смерти я не боялась, как вы уже, наверно, поняли. Мне было грустно и больно от мысли о том, как они останутся без меня — все, кто меня любит.
Мягкий серебристый свет, забрезжив где-то сбоку, привлёк моё внимание. Посреди двора стояла Леледа в ослепительно белых одеждах, окутанная плащом живых, струящихся волос, а рядом с ней — чёрная кошка с седым ухом. Ну, вот и всё... Они пришли за мной.
Кошка в два мощных прыжка оказалась рядом и принялась тереться о мои ноги, задрав хвост трубой и низко, утробно мурлыча. Представьте себе трущегося о ваши ноги тигра — примерно такие же ощущения. Мои пальцы утонули в её прохладной шерсти, а она шагнула в сторону Леледы, всем своим видом призывая меня следовать за ней. И я последовала.
— 18.16. Волнение
Мама посмотрела куда-то в сторону, и в её взгляде отразилось узнавание, будто она заметила там кого-то знакомого. Ничего, кроме падающего снега, мы с Никитой там не увидели... А в следующую секунду мама начала падать.
— Лёлька! — воскликнул Никита, подхватывая её на руки.
Я поддержала под затылок её безжизненно запрокинутую голову... Выражение небесного спокойствия проступило на её лице.
Все сразу бросились к нам. То, как Никита нёс маму сейчас, разительно отличалось от того, как он недавно дурачился, таская её по залу вокруг ёлки. Холодные тонкие щупальца беды проникали во все окна и двери, опутывая сердца, и в одно мгновение от радости праздника не осталось и следа. Я быстро отстала от Никиты, который, перескакивая через ступеньку, нёс маму наверх, в спальню, и вскоре плелась в самом хвосте образовавшейся следом за ним процессии. Из-за спин мне был виден только стриженый затылок Никиты и его широкие плечи, да изредка блестела диадема на запрокинутой маминой голове. Они исчезли в дверях спальни, а я, совершенно не глядя под ноги, оступилась и чуть не скатилась по лестнице вниз. Никто даже не заметил моего падения: всеобщее внимание было приковано к маме. Шипя от боли, я поднялась, растёрла ушибленные места и бросилась протискиваться в спальню.
Мама уже лежала на кровати. Оскар разувал её, Алекс расстёгивал высокий жёсткий воротник, корсетом сдавливавший её шею, а Никита, держа её лицо в своих ладонях, звал:
— Лёлька... Лёлечка!
Мама не приходила в себя. Её спокойное лицо мягко сияло внутренним светом, и казалось, что сквозь черты Юли проступали её собственные черты. Да, мамино лицо как бы всплывало изнутри и виднелось сквозь прозрачную маску Юлиного, светлое и неземное.
— Врача, срочно! — воскликнул Оскар озабоченно. — Гермиона с Цезарем и детьми уже улетели, как назло... Где Карина?
— Я здесь, — пробормотала я.
Все расступились, пропуская меня. На подгибающихся ногах я сделала пару шагов к кровати, не сводя глаз с чуда, творившегося с лицом мамы... И опять рухнула на пол. Идиотские каблуки! Да что же со мной такое?! Ноги наотрез отказывались меня нести.
— Врачу, кажется, впору самому оказывать помощь, — проговорил кто-то — кажется, Алекс.
Да, это был он. Его крепкие руки подняли меня и усадили на край кровати.
— Пушинка, а с тобой-то что?..
— Кариночка, сосредоточься, — сказал Оскар. — Пожалуйста, определи, что с Авророй, это чрезвычайно важно!
Нужно было им всем сказать... Почему это выпало мне? Но, видимо, выхода нет...
— Я должна сказать... Гм, — начала я. Язык что-то плохо меня слушался, в горле першило, голос пресекался. Да ещё эти устремлённые на меня со всех сторон взгляды!..
— Продолжай, дорогая, — подбодрил меня Оскар.
— Дело в том, что... Собственно, я и сама только что об этом узнала... От мамы. — Не получалось говорить чётко и спокойно, как Гермиона. Слова путались, язык спотыкался.
— Ну?
— В общем, мама... Она вернулась не навсегда, а только на время... Чтобы завершить дела. А после этого она... должна покинуть тело Юли. Либо... Либо создать для неё новое. — Под конец голос совсем сел, в горле булькала какая-то вязкая мокрота, мешавшая толком производить звуки.
Ледяная стена тишины обступила меня. Все потрясённо молчали, переваривая сказанное мной.
— То есть... — медленно начал Оскар. — То есть, ты хочешь сказать... что она уходит?
— Она так сказала мне. Сказала, что считает свои дела завершёнными. — Господи, как же до боли в сердце было сладко чувствовать, как все любят маму... Все, все до одного присутствующие в комнате. Не находилось здесь никого, кто был бы не готов отдать жизнь за неё.
Оскар не закричал и не зарыдал — его лицо стало мраморной маской, и только в потемневших глазах разверзлась ледяная бездна горя. Но уже в следующую секунду в них колюче засверкали искорки протеста.
— Я не верю, — проговорил он твёрдо. — Дела Авроры не могут быть завершёнными. Она не может оставить нас. Работа по урегулированию отношений с людьми уже вошла в стабильную стадию, но ещё не закончена. Нам ещё многое нужно сделать, многого добиться! Нет, Аврора не может сейчас уйти, это невозможно.
— Она так сказала... — Но под его железобетонной уверенностью мои жалкие слова просто расплющились, и мне невыносимо захотелось разделить эту уверенность. Такая могучая глыба, как Оскар, просто не может ошибаться! Он гораздо ближе к маме в делах, ему действительно лучше знать, закончены они или нет.
— Так, что случилось? — прозвенел, как свежая родниковая струя, голос Гермионы.
Может, какое-то предчувствие побудило её вернуться, а может, кто-то сообщил ей — как бы то ни было, она появилась на пороге комнаты, в струящемся до пола вечернем платье с блёстками и чёрной шубке, с высокой причёской и в сверкающих бриллиантовых серьгах. Но каков бы ни был её наряд, суть её оставалась одной всегда: она была прежде всего врач.
— Аврора потеряла сознание, — ответил Оскар.
Гермиона устремила на меня вопросительный взгляд, и я была вынуждена признаться, что ещё не приступала к осмотру.
— Да, дорогуша, эмоции — твой злейший враг, — проговорила она, склоняясь над мамой и прикладывая свои чуткие пальцы к её вискам. — Они помешали тебе поставить диагноз... который прост и очевиден. Многому, очень многому тебе ещё предстоит научиться. Прежде всего — обуздывать чувства, чтобы они не затмевали рассудок и не мешали делу.
— Ладно, док, хватит читать нотации! — грубовато и взволнованно перебил её Никита. — Вы сказали про диагноз. Что с моей женой?
Гермиона вскинула ресницы и метнула в него такой взгляд, от которого даже тигр, оробев, присел бы на задние лапы. Никита тоже слегка присмирел, но не отвёл выжидательного, полного тревоги взгляда. Гермиона, смягчившись, ответила:
— Беспокоиться не о чем. Вы совершенно напрасно перепугались.
— 18.17. Долг
Сияющая дева в плаще из струящихся волос шагала впереди, раздвигая руками склонённые ветки с длинными гирляндами цветов, а мы с кошкой следовали за ней. Я узнавала этот остров: здесь мы с Юлей когда-то отдыхали, бывала я здесь и с Кариной, переживавшей гибель Гриши, и мы строили на пляже замки из песка. Этот островок всегда был как кусочек иной реальности, где даже время текло по-другому — моё любимое место на земле.
Леледа неслышно скользила впереди, и текучие складки её длинной одежды, сияющей первозданной белизной горных вершин, ни за что не цеплялись: всё как будто покорно и благоговейно расступалось перед ней. Даже веток, склонявшихся к лицу, она едва касалась: они будто сами раздвигались, давая ей дорогу.
Наконец ветки расступились в последний раз, открыв вид на пустынный пляж. Там, почти у самой кромки прибоя, сидела на песке одинокая босоногая фигура...
Подобрав подол одежды, Леледа уселась на песок, вся укутанная своими сказочными волосами. Наверно, это о таких, как она, написаны слова: "Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит". Её лёгкая, лебединой белизны рука легла на песок, приглашая меня сесть рядом, и я повиновалась. Кошка тоже уселась и принялась умываться лапой, изредка поглядывая на босоногую фигуру, которая, обхватив одной рукой колени, другой что-то чертила на песке.
Это была Юля. Её лицо, спокойное и самосозерцательное, как при глубокой медитации, не отражало никаких страстей, а глаза... Они словно не принадлежали ей. При взгляде в них что-то сжималось внутри: в их глубине проступала обнажённая, смиренная, очищенная от суеты душа. Они были как осеннее озеро в пасмурный, но безветренный день.
"У тебя долг перед ней", — сказала Леледа.
Я посмотрела на неё вопросительно, и в уголках её светлых перламутровых глаз проступила улыбка. Всё-таки, она была нездешним существом — не человеком и не хищником. Из чего её ресницы? Из серебра? Платины? Или они были покрыты мерцающей пыльцой какого-то неземного цветка?
"Благодаря ей ты смогла выполнить то, что тебе предназначено было выполнить, — ответила она. — И её участие в твоих свершениях очень существенно".
"Её как будто бы не спрашивали, хочет ли она в них участвовать", — заметила я.
"О нет, её спросили, — возразила Леледа. — И она дала согласие. Вот её собственные слова".
Она устремила взгляд на Юлю, и та повернула в нашу сторону лицо, посмотрев на нас глазами-озёрами. До моего слуха докатился, как волна прибоя, её голос:
"Да, я готова. Если я могу этим помочь, пусть будет так. Высшая ценность — жизнь, и Аврора достойна её более, чем кто-либо другой. Больше, чем я".
Умолкнув, она снова погрузилась в созерцание, чертя пальцем на песке линии. Леледа проговорила:
"Этой ценности достоин каждый. Счастье — в бытии, в небытии же счастья нет".
"Так пусть она его получит, — сказала я. — Я готова освободить её тело".
"К сожалению, её нынешняя жизнь зашла в тупик, — промолвила Леледа. — Ты помнишь её последние дни: она отрешилась от всего, придавленная грузом своих дел. Но этот поступок перевесил все остальные. Она заслужила шанс получить счастье. Ты можешь выплатить свой долг, если поможешь ей его обрести. Это — дело, которое ты ещё не завершила, и ради которого тебе стоит остаться на земле".
С этими словами Леледа поднялась, с чуть заметной улыбкой окинула меня своим непостижимым перламутровым взглядом и заскользила по песку вдоль кромки прибоя. Отдалившись, она остановилась и обернулась, и за её спиной проступили две пары белых крыльев.
Кошка с урчанием ткнулась носом мне в плечо, и я от всего сердца обняла её.
"Спасибо тебе, мой раненый хранитель... Благодарю тебя за всё".
Я гладила и ворошила её мягкую шерсть, чувствуя, как меня одолевает дремота. Положив голову на шею кошке, я закрыла глаза.
— 18.18. Может, это нам удастся
За окном спальни холодно сияла зимняя утренняя заря, потрескивали дрова в камине, наполняя комнату ароматом сосновой смолы. Рядом со мной на одеяле дремала чёрная кошка с пятнышком серебристой шерсти на правом ухе — копия моей хранительницы, только обычных кошачьих размеров. Стоило мне пошевелиться, как её жёлтые глаза открылись и уставились в мои. Грациозно потянувшись, она зевнула, продемонстрировав во всей красе пасть с внушительной длины клыками. Я протянула руку и нежно почесала ей за ушком.
