Науфрагум: Под саваном Авроры - Том первый

Впрочем, может быть, и нет. Легкое движение слева заставило меня покоситься на горничную, которая привела меня сюда... и я тут же пожалел об этом. Взгляд ее ледяных глаз окатил меня такой концентрированной ненавистью, что по спине пробежал холодок. Сжав кулаки, она подалась вперед, дрожа от напряжения, как охотничья борзая, не видящая ничего, кроме указанной хозяином цели, и ждущая лишь слова — броситься и разорвать на куски. Совсем не то, чего обычно ждешь от услужливой горничной... пожалуй, стоит поостеречься.

— Понимаю ваше возмущение. Даже разделяю его — отчасти. Однако не могу не удивляться экспрессии, с которой вы реагируете. Как говорили мои славянские предки: 'на чужой роток не накинешь платок'. Может быть, мне, как лицу заинтересованному, и хотелось бы набить физиономию распоясавшемуся творцу, но я говорил об этом скорее в шутку. По вашим же словам представляется, что вы по-настоящему готовы вызвать его на дуэль. Но простите, это будет выглядеть смешно. Мало кто — кроме вас, ваше высочество — заметил эту постановку, и уж, тем более, отнесся к 'Белой птице' серьезно.

— Но я читала несколько рецензий в вечерних газетах, и они были столь же отвратительны, как и это низкое комедиантство! 'Ах, какой авангардизм, какой постмодернизм'!.. 'Какая пикантная интерпретация!' Республиканцы рады найти повод, чтобы еще раз потоптаться по памяти Императора. Я даже слышала, что тот мерзавец получил какую-то художественную премию — наверняка от них, в благодарность за помощь!..

— Для меня это новость... но не удивлюсь, если вы правы.

— Если бы только знать, откуда он взял свои грязные инсинуации... — принцесса стиснула зубы, перебарывая клокочущее возмущение. Сделала глубокий вдох и заговорила более ровным, но все равно угрожающим тоном. — Помимо глупостей про то, что мой дед ухаживал за вашей бабушкой, в разговоре с однокурсницей вы упомянули, что некоторые моменты из постановки якобы каким-то причудливым образом связаны с действительностью. Вы готовы объясниться?

— Я бы попытался, но опасаюсь, как бы вы не вызвали на дуэль меня вместо мэтра Метерлинка, — саркастически усмехнувшись, ответил я. — Думаете, вы вправе требовать от меня каких-то объяснений, только что назвав мою бабушку лгуньей?

Глаза принцессы вспыхнули огнем, да так, что я едва не отшатнулся. Но она заслужила отповедь, не правда ли? Скорее всего, на этом наша беседа и закончится. Едва ли эта агрессивная гордячка способна извиниться.

Представьте себе мое удивление, когда я понял, что ошибся.

Грегорика Тюдор коротким властным жестом остановила горничную, которая снова угрожающе качнулась вперед, окатывая меня волнами едва сдерживаемой ярости, и несколько секунд помолчала. Прикрыла глаза, чуть шевеля губами — постойте, неужели считает от одного до десяти? — затем выдохнула, и снова повернулась ко мне.

— Господин Немирович, приношу свои извинения. Мне не следовало говорить таким тоном. Наверное, я действительно выглядела глупо... и обидела вас, особенно, если вспомнить слова, которые вы говорили о... о гнусных намеках на отношения между принцем Максимилианом и лейтенантом Ромеро. Но, дело в том... — она поколебалась, нервно побарабанила пальцами по поручню, и продолжила. — ...Понимаете, это очень важно для меня. Я вижу, что кто-то пытается забросать грязью имена моего деда и прадеда, но не могу понять, кто именно... и зачем. Мне всегда казалось, что они совершили подвиг... столь великий, столь прямой и честный, что его просто немыслимо подвергнуть сомнению... словно пытаться погасить Солнце. И вдруг какие-то подручные беспринципных политиканов, ничтожества с низкими душонками, в своей глупой и мелкой борьбе за власть, походя очерняют их великие дела... очень трудно сохранять спокойствие, думая об этом. Я поклялась очистить память великих предков. И поверьте, дело не в уязвленной гордости или в неприязни к нашему нынешнему республиканскому строю... единственное, что мне нужно — это справедливость. Кто же знал, что разобраться в том, что именно произошло пятьдесят лет назад, окажется так трудно? О Науфрагуме так мало достоверных сведений, что невольно складывается впечатление — никто не желает говорить о нем. Вы ведь упомянули труд Моммзена, да? Я очень удивилась тому, как скупо он осветил тот поход, и до сих пор не могу понять причину...

— У меня создалось впечатление, что почтенный академик элементарно ничего не смог выяснить. Зная въедливость, которую он проявил в других своих исследованиях, я готов поставить соверен именно на это. И тут, уж простите, вину остается возложить только на ваших великих предков, которые были так скупы на слова. Они ведь не оставили ни мемуаров, ни отчетов — по крайней мере, доступных публике. Правда, не скажу, что не понимаю их — воспоминания наверняка были не из разряда приятных.

— Да, вы правы, — чуть виновато кивнула Грегорика. — И даже говорили об этом в аудитории... так что мои слова, обращенные к вам, действительно были не... несправедливы. Но теперь-то вы понимаете, как меня потрясла уверенность, с которой вы комментировали события из пролога 'Белой птицы'? Ведь подробностей той трагедии не осталось совершенно! Кроме того, что из отряда в двадцать пять человек вернулись лишь двое, мы не знаем ничего. Впервые услышав об этом спектакле, я помчалась, забыв обо всем, но эта вакханалия... это было... словно пощечина...

Голос принцессы прервался. Эй, подождите, неужели на ее глазах сверкнули слезы?

— ...Я была возмущена до глубины души, но сочла, что то был лишь плод буйной фантазии автора, и немного успокоилась... и тут появляетесь вы, и говорите об электрических змеях, погибших разведчиках... а потом еще и про лейтенанта Ромеро... о том, что он мог быть вашим предком...

Хмммм, вот оно что. Теперь все выглядело намного логичнее. Принцессе в самом деле можно было бы посочувствовать. Я ведь точно так же шипел и плевался, как чайник, выходя из театра, и ее возмущение и бессильная ярость мне были прекрасно понятны. Теперь мне даже стало стыдно... хотя ей тоже следовало бы поумерить темперамент. В самом деле, если бы она не набросилась на меня со слишком поспешными обвинениями, а объяснила сразу, в чем дело, все было бы гораздо проще. Мне ведь вовсе не хотелось ругаться с ней.

Так-так. А не решить ли вопрос самым простым способом? В конце концов, разве я кому-то что-то обязан доказывать? Или я давал обязательство неукоснительно блюсти истину? Мир все равно полвека ничего не знал об этих замшелых тайнах. Думаю, не случится ничего страшного, если не узнает и дальше. Людям, давно ушедшим в историю, от этого тоже ни холодно, ни жарко. Им все равно.

Я вздохнул и махнул рукой.

— Все объясняется крайне просто, ваше высочество. Это был старый дневник.

— ...Дневник?

— Да. Путевые записки моего деда, лейтенанта Го́йко Немировича, погибшего пятьдесят лет назад... где-то здесь, как раз в этих краях.

Я повернулся и положил руки на поручни. Алый диск уже почти скрылся за зубчатым горизонтом, и сумерки постепенно вступали в свои права. Чуть сбоку и выше темного стеклянного шара пилотской кабины, выступающего вниз подобно нашему куполу, но только в носовой части длинной гондолы громадного дирижабля, робко проклюнулась первая звездочка. Впрочем, было очевидно, что ее скоро поглотит накатывающийся с северо-востока вал темных облаков.

— Дневник не окончен, как вы понимаете. Кроме того, я все равно с трудом разобрал лишь пару первых страницы... почерк у дедушки был кошмарный, увы. Не лучше, чем у меня, — я немного помялся. — Возможно, я что-то не так понял, а, может быть, дедушка и в самом деле прихвастнул, когда упомянул в дневнике свою победу в борьбе за бабушкину руку. Простите мою неуклюжесть.

— Но вы... вы действительно все это не выдумали?.. — недоверчиво спросила принцесса.

— Нет, не выдумал. Но поручиться за точность не смогу. В конце концов, мало ли кто мог это написать? Бумага, как известно, все стерпит. Я не хотел вас огорчать, простите великодушно. Конечно, обещаю больше не распространяться об этом, если вам неприятно. Если вы не против, давайте просто забудем, ваше высочество.

Лоб принцессы разгладился, а черты смягчились. Она проговорила, задумчиво провожая взглядом последние лучи заката.

— Наверное... наверное, вы правы, господин Немирович. Забыть... так действительно будет лучше. Для всех...

— Безусловно, — кивнул я, но потом, спохватившись, пошарил в кармане. — ...А раз так, сейчас самое время выполнить последнюю просьбу бабушки.

На моей ладони лежал маленький сверток. Из ветхого носового платка на свет появился медальон почерневшего от старости серебра. Я не стал открывать крышку, чтобы еще раз увидеть портрет бабушки Виолетты, молодой и прекрасной, и окаймляющий его светлый локон.

— Единственное, что, как выяснилось, осталось от деда... ну, не считая дневника. Я не мог отказать, когда она попросила вернуть медальон в ту землю, где покоятся его кости.

Прикрыв глаза и секунду помедлив, я протянул руку над поручнем и разжал пальцы. Легкая вещица беззвучно канула вниз, в сгущающуюся сумеречную дымку.

Ветер подхватил и понес прочь платок, который я тоже выпустил... но внезапно протянувшаяся из-за моего плеча рука вдруг стремительно перехватила его на лету.

Не понимая, в чем дело, мы с принцессой обернулись к горничной. Та, не говоря ни слова, растянула старый платок в руках. В левом верхнем углу, едва заметная в сумерках, тускло блеснула шитая золотом выцветшая корона и буква 'М', окруженная замысловатыми виньетками. Принцесса вздрогнула и замерла, словно пораженная молнией.

— Эта монограмма... она стоит на вещах дедушки Максимилиана... верно?

Горничная молча наклонила голову.

— Но как его платок мог попасть к вам? То есть, не к вам, а к... — изумленно начала Грегорика, и вдруг прервалась на полуслове. В зеленых глазах вспыхнуло понимание, они снова потемнели...

Я мысленно чертыхнулся. Судя по всему, план милосердно спустить все на тормозах и поберечь нервы ее высочества полетел в тартарары. Сейчас посыплются новые обвинения, и опять придется оправдываться... тьфу. Я поймал себя на том, что машинально засовываю руки в карманы. Боюсь, и мое лицо против воли приняло именно то кислое и фальшиво-независимое выражение, с которым я обычно выслушивал нотации матушки. Особенно, когда ту одолевали аристократические мигрени.

Но этого не произошло. Вместо того чтобы разбушеваться, принцесса, не произнося ни слова, смотрела на меня, словно видела в первый раз. У меня снова не получилось понять, о чем она думает. Странно. По первому впечатлению я бы отнес ее к тому характерному типу дам высшего света, которые не видят нужды сдерживать свои эмоции и немедленно выплескивают их на окружающих. Неужели ошибся? Сейчас принцесса демонстрировала удивительную сдержанность.

Впрочем, неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не раздавшиеся позади шаги. Обернувшись, я увидел молоденькую стюардессу в коротком синем мундирчике. Вцепившись в поручень, она испуганно жмурилась, придерживая пилотку второй рукой. Зажатый в ее пальцах бумажный конверт трепетал и рвался на ветру, словно пытаясь освободиться.

— В-в-ваше высочество?.. Простите, вам... вам фототелеграмма... — тонким голоском выдавила стюардесса.

Грегорика приняла телеграмму и замерла, пристально глядя на формуляр с именем отправителя. Лучшего момента я бы не смог дождаться, поэтому торопливо поклонился.

— Ну... не стану вас больше утомлять своим присутствием, ваше высочество. Разрешите откланяться.

Не дожидаясь ответа, я торопливо ретировался.

За тамбурной дверью меня встретил подогретый до оптимальной температуры и дезодорированный каким-то цветочным ароматом воздух Хрустального атриума. Здесь было оживленно. Лекции и спецкурсы давно закончились, студенты перекусили, отдохнули, и теперь выбрались на вечерний променад. Вздохнув и пригладив растрепанные ветром волосы, я уже направился, было, в сторону лестниц, ведущих на жилые палубы, но придержал шаг, чтобы пропустить неспешно двигающуюся навстречу процессию.

Возглавляла ее поистине прекрасная пара — молодой человек в белом с золотым шитьем двубортном мундире с высоким, украшенным алыми петлицами воротом-стойкой. Длинные пышные локоны великолепного оттенка, затмевавшего блеск роскошных галунов, падали на украшенные аксельбантами плечи. Породистое аристократическое лицо с решительным подбородком было обращено к торопившейся слева собеседнице. Красавец благосклонно, с улыбкой на изящно очерченных губах выслушивал горячую тираду. Правда, мне на мгновение показалось, что в зеленых глазах с пушистыми ресницами, способными пронзить любое девичье сердце, словно стрела Амура, мелькнула скука. Да, полагаю, любые изъявления восхищения могут приесться, повторяясь в тысячный раз. Байроновское утомленное выражение стало в последнее время любимым трендом пресыщенной молодежи высших кругов. Правда, нужно отдать должное, этот юноша не выставлял его напоказ, придерживаясь стиля более тонко.

Встав в сторонке, чтобы пропустить свиту из хихикающих девиц и кавалеров с профессионально-гибкими спинами, я на пару мгновений задержал взгляд на правой спутнице красавца, составлявшего собой центр притяжения. Эфемерно-тонкая и гибкая, точно надломленная лилия, девушка с белоснежной, почти болезненно-прозрачной кожей отрешенно смотрела прямо перед собой. Антрацитово-черные глаза, полуприкрытые бросающими на щеки густые тени длинными ресницами с подчеркнуто темным макияжем, не останавливались ни на ком, глядя словно внутрь себя. Чуть увядшая белая роза, воткнутая над ушком, подчеркивала великолепный водопад густых и волнистых вороных волос, ниспадающих до талии. Странная, темно-темно-пурпурная помада подчеркивала бледность тонких губ маленького, страдальчески изогнутого ротика. В отличие от всех остальных присутствующих, вместо университетской формы на ней было длинное черное платье с рискованно открытыми плечами.

Трудно было представить себе больший контраст. Слева — сверкающий золотом и здоровьем высокий и представительный красавец, которого уместно было бы сравнить с солнцеликим Аполлоном, а справа — явно ночное создание, таинственная тень, словно возникшая из туманного готического ноктюрна.

Невольно проводив взглядом великолепную пару, я зашагал дальше. Надо было поскорее найти Алису и все же извиниться.

Дверь в роскошную каюту первого класса захлопнулась за спиной Грегорики резко, словно отсекая беззаботный вечерний настрой, царивший на палубах дирижабля-лайнера. Принцесса подошла к широкому окну и впилась глазами в бланк фототелеграммы. Горничная, остановившаяся в паре шагов за ее спиной, выждала немного и осторожно спросила:

— Госпожа, лорд Магнус интересуется, как проходит вояж?

— Если бы... — тяжело вздохнула принцесса. — Прочти и ты, Хильда.

Горничная приняла фототелеграмму и быстро пробежала глазами темную глянцевую карточку.

'Дорогая девочка, жаль беспокоить тебя, но, должен признать, подтвердились мои худшие опасения. Как выяснилось, эмиссары С. действительно были направлены в известное тебе место, причем достаточно давно. Подозреваю, что кампания по дискредитации, о которой мы с тобой беседовали, принимает широкий размах. Не исключено, что все кончится тем, что всплывут сфабрикованные исторические свидетельства, по сравнению с которыми прошлые происки С. покажутся бледной тенью.