Ричард поднял взгляд на тетушку Сю, на дядю Бауза, а потом опустил глаза. Так всегда с ним бывало, когда предстояло рассказать важную историю. Ричард подбирал слова.
— Это...не совсем детская история, тетушка...
— А ну-ка, проводи маленьких, пусть пока у Бауза посидят, — кивнул Бауз, отмахиваясь от раздосадованных возгласов сына и двух дочек. Второй сын, которому едва стукнул второй год, пока что не знал, что такое досада. Он просто заплакал, да так сильно, что малышня тут же бросилась наутек из комнаты.
Они знали: если "мелкий" плачет, то лучше родителей не злить. Дверь комнаты закрылась за малышней, но Ричард был уверен: они стоят и ловят малейший шум, слушают, значит. Еще бы! Когда такие интересности могут случиться?!
Сюзанна Сауво принялась качать на руках малыша, надеясь его чуть успокоить. Бауз Сауво, в свою очередь, закрутил блюдечко (то самое, с кренделями) в руках. Он так часто делал, когда общался с папой... Общался...
— На сытый живот, оно, как говорится, рассказывается лучше. Верно? — Ричард не понял, у кого дядя спрашивает. Но на всякий случай, кивнул. — Вооот. И я говорю...Лучше...
Малыш заплакал пуще прежнего. Ричард даже не стал сдерживаться и закрыл ладонями уши. Сю вздохнула: Ричард это не то чтобы слышал, скорее, понял по ее выражению лица и движениям губ. Голова начала болеть, не так сильно, как у Большого канала, но все-таки. Главное, не потерять крендельки! Они такие вкусные! Только бы не стошнило! Обидно будет!..
Стало тише. Ричард оторвал ладони от ушей, и, вздохнув, начал рассказывать. Он растягивал слова, пересиливая себя, то и дело замолкал, не зная, что и как говорить. Тетя и дядя молчали. И молчание их еще сильнее давило на Ричарда, говорить становилось все сложнее и сложнее.
Кажется, прошло уже очень долгое время (в очаге уже почти догорели поленца, и на комнату опустился полумрак). Сю и Бауз переглянулись, и дядюшка поднялся с места. Ричард замолчал. Может, он чего не так сказал?
Но дядя лишь достал из жестяного короба под столом лучину, разжег ее от угольков, и водрузил посередине стола. Лучше не стало, но Ричард понял: его продолжают слушать. А потому он продолжил. В какой-то момент Сю спрятала лицо в пеленках малыша. Зачем только? Бауз перестал крутить блюдо, но взгляд его на нем так и застыл.
Наконец, рассказ Окена подошел к концу. Он замолчал. Лицо его уже давно было спрятано в ладонях. Отчаянно хотелось спать. И есть. Но спать — сильнее. В голове стучало. Из глаз текли слезы.
— А потом я упал. Мне так хотелось спать, так хотелось...Что... — руки Ричарда дрогнули: хотелось спать очень сильно.
— Я как раз шла от Сезеля, ну, ты знаешь, — эти слова были скорее предназначены Баузу, чем Ричарду. — С лекарством, для малыша. Темень! А тут вдруг шум, гам. Непонятно, что происходит. Волна, что наш дом! И люди, люди побежали!..
— Ага, смотреть, как говорится, на бесплатное веселье, бесплатное... — пожал плечами Бауз. — Что там стряслось-то?
— Сказывали: корабли столкнулись. Даже кто-то говорил, будто, сам это видел! Так подробно расписывали все это!
Ричард такого не помнил. Хотя, может, он просто кораблей не заметил? Ну, волна...
— Столкнулись? В этакой теснине? Мосты ночью опущены, все на приколе стоял, значит, — и вновь закрутил блюдечко.
Ричард засыпал. Ну, опущены мосты? И что? Мало ли...Вдруг зашел корабль какой?
— В самом, как говорится, сердце... Тесто там взбить негде, где же кораблю разойтись? Нет, не корабли...Старик Бауз здесь жил еще, батя Бауз здесь жил, я живу...А никогда такого не слышал, чтобы ночью раздолье было кораблям. Верно, кто из Доброй компании шалил, ой, шалил... Смотри, Сю, засыпает! Ты его проводи. А я, значит, подумаю.
— О чем тут думать?!
Всякий сон пропал: Ричард встрепенулся.
— О чем тут думать?! Проверить надо! Узнать! Найти! Клэрушка моя! Клэрушка...!
— Рик, а ты точно не выдумал ничего? — не со злостью Бауз произнес это, совсем: с надеждой.
Ричард это прекрасно понимал.
— Дядюшка...— в горле комок застрял. — Я сам дрова для погребального костра носил...
И Ричард отвернулся. Он надеялся хоть чуть спрятать свои слезы. Когда же он, наконец, повзрослеет? Хуже девчонки плачет, и все никак не уймется!
— Ну, ты, это...Брось, ага...Слезами, как говорится... — Бауз вздохнул.
— Слезами только сейчас и поможешь. Ох, горе-то какое! Нет! — тетушка прикусила верхнюю губу. — Нет! Узнаем, вдруг, ошибся наш Рик, вдруг, навыдумывал! Клэрушка моя!
Тут снова запищал малыш, лучина догорела: все знаки указывали на то, что пора укладываться спать.
Бауз помог Ричарду, едва стоявшему на ногу от усталости, подняться. Комнаты, да и коридорчики, на счастье были узкие. Ровно напротив столовой (а заодно склада пекарского инструмента) располагалась комната Бено.
— Вот, Рик, уже и постелила тебе, — она легонько подтолкнула Ричарда к матрацу, накрытому теплым лоскутным одеялом. Детвора была уже тут как тут, окружила кузена, страстно желая расспросить.
Матрац располагался у самого края кроватки Бено. Догадливый парень уже занял ее, боясь: а вдруг выгонят, не дадут расспросить Рика? Вот худо будет.
— Ты, давай, располагайся.
В общем-то, располагаться было негде: места едва хватало для кровати Бено и двух сундуков, заставленных деревянными лошадками, каменными фигурками и глиняными свистульками. Чудо, что для Ричарда местечко нашлось!
Бено едва скрыл радостный возглас: вон уж он расспросит Рика, вот расспросит! Мелкие обзавидуются!
Но тетушка Сю, ловко держа правой рукой спеленатого Жака, а левой погрозила Бено пальцем. Парень понял и обиженно отвернулся к стене. Вот еще! Вот еще! Мама обидела! Вот обидела! А он так хотел поговорить...Узнать! Вот история-то! А какая же это история, ее не рассказали? Плохая это история-то!
Ричард поблагодарил, едва шевеля заплетающимся от усталости языком, и буквально рухнул на матрац. Свет луны, шедший через узкое, мутное слюдяное окошко, падал ровно на Окена. В этом свете ему чудились очертания жерновов, и окрики. Кто его звал? Его папа зовет! Папа!..
Сколько Бено ни силился, но так и не смог дозваться до Рика. Уперев руки в боки, он так и уснул, обиженный. Но когда уже глаза его сомкнулись, подумал: ничего, утром расспросит!
Ричард проснулся от шума. Огляделся по сторонам. Все вокруг было темно: свет едва-едва начинал брезжить в сером окне. Голова, как ни странно, почти не болела. А вот в животе бушевала настоящая битва. Кишки только так и сводило: объелся! Ну точно! С голодухи-то набил желудок. Тетя Сю всегда вкусно готовила! Тут и похлебка (на требухе!), и капуста, и крендельки! Но крендельки-то — дядюшкины. Да! Вкусные!
Ричард выскочил из комнаты, и понесся вниз. На счастье, он не раз и не два бывал в доме маминой сестры, так что проблем не возникло. А еще, — он понял, почему так воняет на улицах. Он всегда догадывался об этом, но...
Дядюшка уже вовсю работал на первом этаже. Здесь он был полнейшим господином и владыкой, точно как папа...был...
Печка вовсю полыхала жаром. Облаченный (Бауз с таким гордым видом расхаживал по пекарне, что только про облачение и говорить!) в посеревшие от времени колпак и фартук, он возился с тестом.
Рядом сновал Бено, ловко обходивший мешки с мукой на пути от стола с будущими хлебами и сдобой к чану с водой.
— Рик! Проснулся, значит! — кивнул дядюшка. — Поможешь Бено?
— Папа! Ну папа! Это же моя! Моя вода! Моя! Только я!.. — Бено, кажется, чуть-чуть обиделся. Но не прошло мгновения, как заулыбался. — Я тебе разрешу с водой бегать, а ты мне расскажешь историю!
— Бено! — с нажимом произнес дядюшка, продолжая месить тесто. — Я же тебя, значит, сказал?! Сказал! Не для твоих ушей, значит, история! Совсем, как говорится, не для твоих! Детям такое рано слушать!
— Но Рику-то можно рассказывать! Можно! А это совсем не то, что слушать! Совсем не то! — едва не расплакался Бено.
— Ох, — наконец произнес дядюшка Бауз. — Я мечтаю эту историю позабыть. Если...
Бауз замолчал. Его руки, крепкие, но не огромные, перестали мять тесто. Голова -сейчас она была припорошена мукой — склонилась над формой. На загорелом лице (отчего мука была еще заметнее) пролегли морщины сомнений.
— Если старина Окен и сестра твоей мамы... — Бауз с трудом мог подобрать слова. Руки его застыли, что лишь подтверждало: ему требовалась вся внимательность, которая у него была, чтобы продолжить. — В общем, это будет плохо. Это будет очень плохо.
Ричард со всего маху погрузил ведерко в чан с водой. Он не хотел думать. Совсем-совсем не хотел. Он хотел к маме и папе, хотел домой. Здесь хорошо, но...Здесь был не его дом. А где же теперь его дом? Ричард не знал ответа на этот вопрос. И оттого становилось еще противнее.
Даже Бено перестал нервничать, наравне с Риком таская воду для теста. После Бауз поманил сына пальцем, и принялся за формование теста. Дядюшка очень придирчиво осматривал творения (Ричарду они казались не очень красивыми, не такими ровными, как Бауза), и то довольно кивал, то отстранял Бено и сам трудился над тестом.
— Рик, дрова! Побольше дров в печки!
Почти всю дальнюю стену занимали три печи, в которых едва тлели угли. Не раз и не два помогавший матери в разжигании очага, Рик взялся за ответственное дело. К счастью, в отличие от дома, не пришлось тащиться в лес за хворостом: бревнышки ровной горой занимали угол, закрывая наполовину третью, левую печь.
— Быстро Вы, дядюшка, нарубили! — одобрительно охнул Рик, закладывая дрова в печку.
— Это не я, привезли добрые люди, — не отрываясь от выкладки ровных заготовок на садник, произнес Бауз. — И цена дров мне подсказывает, что не такие они добрые, как хотят казаться.
Рик пожал плечами. Дрова за деньги? Так можно выйти в лес и нарубить! Хотя...Он вспомнил, сколько пришлось ехать к рынку. Этак выйдешь из дому до зари, а дрова хорошо, если к вечеру следующего дня привезешь. А там, может, и пошлину потребуют...
А еще Ричарду все меньше и меньше нравился город: слишком много здесь говорили о деньгах. К сожалению или к счастью, он не знал, насколько часто. И сколь многое в Лефере зависело от тугости твоего кошелька.
Наконец, в печах завыло: воздух, как говорила мать. Испугался огня и побежал. Теперь Ричард понимал, почему воздух так боится. Он вспоминал, что случился с родителями...
Бревнышко выпало из его рук.
— Что такое? — тут же подлетел Бауз, едва не задев формы с хлебом.
— Родителей...Больше...В огне...Все... — Ричард опустился на пол, возле такой теплой печи, и закрыл лицо ладонями.
— Так! Рик! Все будет хорошо! Сюзанна все выяснит, вот увидишь, — Бауз похлопал парня по плечу: Ричард едва не отлетел в сторону — и откуда такая сила в этих руках!
Вдруг издалека пришел гул колокола. Ричард не придал ему особого значения, а вот Бауз заволновался.
— Так, Бено! Помогай! Как я тебя учил! Сам знаешь, что скоро будет! — Бауз словно забыл о Ричарде, принявшись закладывать хлеба в печки. — Быстрее!
— Я стараюсь, папа, стараюсь! — обиженно воскликнул Бено, лихорадочно перекладывая заготовки хлеба на высвободившийся садник. — Я успею! Я успею!
Наконец, все заготовки оказались в печах. Бауз не отходил от них, заглядывая внутрь то одной, то другой.
— И не шумите. Хлеб шума не любит, — вполголоса произнес он, потирая руками.
— Ага, — еще тише ответил Бено, прижав палец к сомкнутым губам. Мол, понял, все понял.
Ричард, перебравшись на сундук рядом с покрытым горками муки столом, старался даже тише дышать. Он любовался огнем в печах. Интересно, а зачем дядя Бауз держит их открытыми? Мама всегда закрывала печь, когда принималась за готовку. Мама...Никогда ему не попробовать маминой еды, никогда-никогда. Жизнь казалась Ричарду все более мрачной.
От тепла и ничегонеделанья захотелось спать. Ричард прикрыл глаза и провалился в забытье. Разбудил его только второй раз ударивший колокол. Бауз, все так же стоявший у печи, бросил, не поворачивая головы: "Бено!" — и вытянул правую руку. Бено тут же протянул ему садник.
— Вынимаем! Вынимаем! — напевал дядюшка, выкладывая на стол буханки.
Ричард ожидал чего-то грандиозного, но был разочарован: хлеба были много меньше тех, что ему выпекала мама. И как таким вообще можно наесться? Наверное, фунта два, много, три. Не больше! А мама какие выпекала! Ух! Долго можно есть! И главное, никогда не переводился: мука-то вот, сама, можно сказать, появляется! Правда, Ричард смутно помнил, что мама очень и очень долго не выпекала хлеб, но когда точно, не стал бы утверждать. Эти воспоминания Ричарду совершенно не нравились. Они были очень и очень темные и тоскливые. И голодные. Точно как путешествие в город...
Раздался третий удар колокола — а вскоре и стук в дверь.
— На этот раз успели! — довольно потер руки Бауз и пошел открывать.
На пороге — его освещали лучи всходящего солнца — возник сутулившийся человек. Одет он был в дублет цвета долго выпекавшейся булки. Штаны и шляпа с узкими полями ("Надо же! С пером! Настоящая ярмарка!") были одного цвета с дублетом. Хорошо хоть плащ был темно-синий! Только очень старый: Ричард легко заметил несколько дыр, на уровне пояса, зиявших в плотной ткани.
Бауз повел себя неожиданно: поклонился, да так низко, что его колпак доставал до самого пола. Ричард удивился: кто этот человек? Может, из городского совета? Тогда он точно ему может помочь!
— Дядюшка, а Вы...
— Ричард, пожалуйста, не лезь в дела, — зашикал Бауз, и обратился к гостю. — Проходите, проходите, дорогой мэтр Сезель! Пожалуйте! Только Вас и ждем!
Усач (а усы у него были широкие, разлапистые) кивнул и направился прямо к столу. Ричард опустил взгляд: сапоги (с истертыми носами, сплошь покрытые дорожной пылью) были в тон остальной одежде гостя. Окена это, почему-то, забавило. Он сам не мог понять, почему одинаковые цвета в одежде ему кажутся такими чудными.
Бено, похоже, знавший этого франта, жался к выходу на лестницу. Ричарду бы тоже где скрыться, но — поздно: между ним и дверью как раз застыл этот господин, придирчиво разглядывавший вкусно пахнувший хлеб.
— А это кто? — не поднимая головы, бросил гость. — Неужто подмастерье? А? Ведь запрещено, старина Бауз, запрещено...
— Это сын свояченицы. Просто решил поглазеть...
— Интересно же! Ух как интересно! — выпалил Ричард. — Ага! У меня отец... — голос дрогнул. — Мельник. Ага.
— Ну-ну, — пожал плечами "булочный" гость. Он, кажется, ничуть не поверил. — Ладно. Вот эта не очень соответствует.
Гость ткнул. У Ричарда даже слюнки потекли: до чего же красивой и аппетитной была та буханка! И как она может чему-то не соответствовать?
— Ваше слово — цеховое слово, мэтр Сезель! Конечно, конечно! Я свято чту цеховые правила! Заберите, чтобы не портить качество продукции нашего цеха! — дядюшка Бауз закивал. — Конечно, нужно бороться с плохим товаром.
— Вы, мэтр Бауз, как всегда, точно следуете цеховому уставу. Что мне в Вас и нравится, — совершенно не глядя на протянутый хлеб, отвечал "булочный". Но хлеб таки взял. — А в остальном — все отлично, как всегда. Всем бы так, мэтр Бауз!
