Азурит

Последнюю фразу он произнес как будто бы с ехидцей. Но я решила, что у меня слуховые галлюцинации. Король в таком антураже не вписывался в мое сознание так же, как возраст моего рыжего Лиса.

— Я слышал, что вы, леди Глэйд, делаете успехи в магии. Лорд Зорге не раз о вас упоминал. И вы, кажется, интересуетесь легендами?

Я недовольно скривила брови. Знаю я, как учитель обо мне мог упоминать. Криворукая неудачница, которая даже дубовый стеллаж голыми руками может сломать. Потеребив темное кружево манжета, я ответила:

— Изучение легенд — мое небольшое увлечение. У вашего народа их очень много и они завлекают.

— Вот как, — протянул король.

Заглянувший в Залу луч солнца скользнул по его волосам, заблудился в шерсти накидки. Побродив одиноко по темному столу, он вильнул разочаровано, будто мышь, не нашедшая крошек на полу, и медленно, лениво истаял.

— Тогда советую вам прочитать сборник Глойде. Он действительно... потрясает.

— Хорошо.

Воцарилось молчание. Король, мгновенно утратив ко мне интерес, снова вперил жадный взгляд в прекрасный витраж. Я почувствовала себя лишней и, поклонившись, попятилась к выходу.

Успев увидеть беззвучное движение губ.

Знаете, я всегда, сколько себя помню, умела читать по губам — острый взгляд позволял мне это.

Впервые в жизни я пожалела об этом.

Нежная, тоскливая и полная облегчения фраза, о которой бы я предпочла не знать, резанула что-то в глубине души, заставив меня почувствовать комок в горле:

'Скоро я приду к тебе, любимая'.

Я не хотела идти к себе. В груди поселилось такое чувство, будто я только что проводила кого-то в последний путь. Мне хотелось ощутить чье-то тепло, поговорить, успокоиться... Но никого не было. Даже Лэйдэ улетел утром в лес. Ему захотелось поохотиться на бабочек.

Никогда до этого я не чувствовала одиночество столь остро, будто нож под ребрами. Воздух вырвался из легких с пронзительным хрипом.

Как я оказалась возле комнат Зуры, ускользнуло от моей памяти. Простая, холодная дверная ручка легла в мою ладонь. Повернулась легко.

К моему удивлению, дверь послушно распахнулась, скрипнув еле слышно.

Я покачала головой. Лис был на редкость беспечным оборотнем. Уехал неизвестно насколько и даже двери не запер. Уголки моих губ дернулись. Даже в таких незначительных деталях чувствовался характер Лиса.

Скользнув в темный коридор, я вдохнула запах: зелий и молока. Это принесло облегчение. Казалось, что мой друг совсем рядом, со мной, поддерживает, успокаивает. На миг мне почудился блеск невозможных рыжих волос и хитрый взгляд травянистых глаз.

Приятно.

Прислонившись к стене, я провела по ней ладонью. Обои шершавые, с цветочным узором, немного царапающим кожу. Улыбнулась.

Резкая боль в затылке стала для меня неожиданностью. В глазах потух свет, я ощутила, как вниз, по шее, скатываются капли крови. Сознание грозилось уйти, удерживаемое лишь силой воли. Стиснула зубы.

Я почувствовала, что на руке загорелось пламя. Так играючи и легко, будто я была не ученицей, а полноценным магистром некромантии. Комната наполнилась злым и жадным треском огня. Резко обернувшись, я замахнулась рукой, нанося удар вслепую. Перед глазами расходились темные круги.

Мое запястье перехватила сильная мужская рука. Сжала до синяков, заставив тихо зарычать от боли. Свист металла раздался в моих ушах, и я схватила чужую руку, впиваясь когтями. Под моими пальцами вздулись мышцы, но я упрямо не давала сдвинуться конечности с места. Мне чудился кончик ножа у моей шеи.

Мое лицо, неожиданно, боднули лбом, и сквозь вспышку боли я ощутила, что кровь из разбитого носа и губ заливает подбородок и рот. Я глотала ее, стараясь не захлебнуться. Мне было нестерпимо солоно и больно.

Укусила, куда придется. Почувствовала, как податливая плоть рвется, а кость дробится под моими стальными зубами. С моей кровью смешалась его — горькая, противная кровь оборотня.

Мы боролись молча, быстро и безжалостно, как дикие звери. Под моими руками то и дело появлялась шерсть. Чужие укусы вспыхивали на коже, я давилась горькой кровью. Пытались пинаться ногами, падали, катились по полу, но рук не отпускали.

В мое лицо зарычали и откинули назад. Резко, сильно. Лицо обдало жарким звериным дыханием. Не удержала.

Я ударилась спиной о стену, задохнулась, но все-таки смогла кинуть пламя вперед. Запахло паленым деревом и горящей бумагой. Взвизгнули по щенячьи. Запахло паленой шерстью и мясом. Я услышала, как мой противник пятится назад.

Шаги удалялись все дальше, а мне не получалось заставить себя встать. В голове звенело. Ребра ныли. Кровь все не переставала идти. В глазах стало проясняться

Дернув рукой, я заставила пламя, жадно пожирающее обои и отделку пола, послушно, будто преданную собаку, скользнуть к моим рукам. Оно пробежало по коже, слизало с ладоней капли крови и медленно, лениво истаяло. Казалось, с ним ушли и мои последние силы.

Потолок в комнате Зуры был в серых и желтых пятнах. На одной из стен, сохранивших часть обоев, я увидела несколько грязных отпечатков лап. Маленьких, лисьих. Я слабо улыбнулась разбитыми губами.

Перевела взгляд на свои пальцы. Вздохнула, облегченно, увидев, что ничего не сломано. На запястье ярким светом расцветали синяки. Ногти были вывернуты с корнями и мерно пульсировали болью.

Я закрыла глаза. Волосы противно липли к лицо. Сил не было не на что. Жутко хотелось пить и спать.

Спать больше.

Я сползла по стене еще ниже, скрючилась в позу зародыша. На меня навалилась волна иррационального, абсолютного спокойствия. Не хотелось ни о чем думать, бороться, куда-то идти.

Все потом. Сейчас я просто хотела отдохнуть.

Глава 8

Кто сказал, что нельзя заблудиться в собственном разуме? Нет, можно. И даже больше — в нем невозможно не заблудиться, ведь не существует запутанней тайны, чем ты сам.

Под ногами хрустел снег. Откуда ему взяться здесь — в темном коридоре с высоким потолком, без окон и дверей, я не знала. Мои босые ноги, вопреки всем правилам и законам, не мерзли. Я вообще мало что чувствовала. Казалось, что и тело-то вовсе не мое — одолженное у пушинки или пера.

Я знала, что потеряла сознание в комнате Зуры и понимала, что это не более, чем сон, но... До этих пор мне такие реалистичные сны не снились. За исключением меня самой, вылезающей из зеркала, разумеется.

Я чувствовала себя жутко.

Втянув вперед руки, я уставилась на бледную, совершенно чистую от синяков и ссадин кожу. Пальцы длинные, с коротко подстриженными ногтями. На левом запястье маленькая, почти незаметная родинка.

Обычные руки, которые я вижу каждый день. Но в то же время какие-то и не мои. Непослушные, будто я несколько часов проторчала на морозе.

Ноги подгибаются предательски, подрагивают. Ступни почти изящные, коленки острые, бедра худые, как у цыпленка. Бледные до синевы. Лодыжки настолько тонкие, что, казалось, сейчас переломятся.

Я поежилась, только сейчас осознав, что полностью обнажена. Волосы скользят по скулам и шее, путаются в ресницах, закрывают обзор. Щекотно и жутко неудобно. Окружающий мир воспринимается, будто через призму толстого стекла.

А где-то вдалеке горит свет. Оранжевый огонек в темноте манит меня, будто я лишь глупый мотылек. Блики играют на стенах и снеге. Он хрустит под ногами. Эха нет.

Коридор не ведет никуда. Она расположилась прямо посреди него. На стене висит зеркало в полный рост, на полу, в полуразбитом белом блюдце, стоит горящая свеча. Да и не свеча вовсе — так, огрызок. Воск стекает по нему вниз крупными каплями, но он и не думает уменьшаться, вопреки всем законам логики.

Она сидит прямо на полу, в небольшом участке, который не засыпан снегом и греет ладони о огонек. Лицо у нее умиротворенное, но тени, играющие на нем, делают ее похожей на чудовище из детских кошмаров.

Она открывает глаза. Красные, будто только пролитая кровь. Улыбается, показывая клыки. Она похожа на меня, но я уверена, что она — не я. Волосы у нее длинные, а тело не худое — стройное, даже красивое. Грудь приподнимается в спокойном, глубоком дыхании. Прядь волос, чуть волнистых, щекочет обнаженную кожу выше пупка. Она делает приглашающий жест — ладони у нее изящные, ничем не напоминающие моих бледных пауков, — и произносит:

— Присаживайся. Я и не думала, что когда-нибудь поговорю с тобой.

Я, послушавшись, села. Огонек вспыхнул ярче, выхватывая мелкие детали: геометрический узор на рамке зеркала, родинку на запястье, неземные черты лица. Девушка улыбается шире. Скрещивает ноги, локти ставит на колени и опирается подбородком о ладони. Смотрит внимательно, изучает, будто выискивая что-то очень важное.

— Кто ты? — спрашиваю я, пялясь на нее в ответ. Она хмыкает, заправляет за ухо прядь волос. Не серых, как у меня, а почти белоснежных. Отвечает:

— Я кто-то живущий в тебе. Может быть, я паразит. Может — ты паразит. Разве это важно? Ты не мешаешь мне, я не мешаю тебе. Особенно сейчас. Раньше здесь было холодно. И темно.

Она передергивает плечами. Замолкает на миг, а затем, звонко щелкнув пальцами, говорит:

— О! Я поняла! Наверное, тебя вредно бить по голове. Ты попадаешь сюда. Или это хорошо?

Склонив голову на бок, она задумывается. Трет кончик носа и заключает:

— Разве это важно?

— А где я? — глупый вопрос, ответ на который мне заранее известен, но она меня удивляет, отвечая:

— Ты у меня в гостях.

— А разве не в собственном разуме? — удивляюсь я.

— Да, — она соглашается, — но часть твоего разума — моя. Не по праву, но по силе.

Она вскидывает голову, хохочет без причины. Резко замолкает, хмурится и отвечает:

— Мне нравится здесь, но ты все портишь. Ты медленная, глупая, не внимательная. Смотришь — не видишь. Слушаешь — не слышишь. Может, я буду жить за тебя?

Девушка замолкает, вглядывается в мое лицо и снова смеется. Заливисто, захлебывается и закатывает глаза. Белки блестят в нервном свете свечи.

— Нет уж! — говорит она и хихикает, — На кой мне такая жизнь? Голод, взгляды чужие, жадные, будто хотят с потрохами съесть. Звери вокруг, смотрят, брезгливо, но через секунду бросятся и начнут жрать жадно, будто стая голодных гиен...

Вскинув взгляд, она смотрит на меня. Произносит:

— Не хочу быть живой. Лучше тьма, свеча и твоя жизнь издалека.

Она замолкает. Потом добавляет, будто неохотно:

— Только холодно бывает, часто. Кожа трескается, заживает долго, нудно. А как тепло — так сразу все чисто. И приятно.

— Моя жизнь? — спрашиваю.

— А! — она морщит нос, — Какие вопросы у тебя ненужные.

Девушка кивает на зеркало, и я перевожу взгляд на него. Там я лежу без сознания, свернувшись в клубок. Жалкая, в крови, с вывернутыми ногтями и разбитым носом. Рот приоткрыт, и грудь еле заметно вздымается. Я дышала. Это обнадеживало.

Она подскакивает зеркалу. Бьет по нему пальцем и его гладь затуманивается, серебрится, становится обычным, и я вижу в нем наше общее отражение. По сравнению с ней я похожа на паучиху. Ключицы торчат, плечи узкие, руки тонкие, будто тростинки. Живот впалый, с торчащими ребрами. Под кожей запястий явственно проступает сетка вен. Глаза, на худом лице с острыми скулами, кажутся двумя алыми провалами. Губы смотрятся мазком неумелого художника.

— Кушай больше, — советует она серьезно. Ухмыляется, подскакивает вдруг ко мне — быстро, как молния. Собирает мои короткие волосы в кулак и нюхает шею. Вздыхает.

— Миндалем пахнешь. И дымом. Кровью еще и молоком, — говорит она, — жалко, что ненадолго. Запахи они, знаешь, изменчивая штука.

Девушка отстраняется. Чешет нос, прикусывает губу и сплетает пальцы в замок. Задумывается. В ее глазах отражается огонь.

Я молчу. Слова кажутся мне ненужным атрибутом, который только испортит все.

— Знаешь, — красные глаза сверкают, — пока все правильно. Но ты думай, думай. Слушай. Загадка простая, а ты даже не знаешь, что она есть. И да! Я придумала себе имя!

Улыбается. На губе, проколотой клыком, выступает капелька крови.

— Ты Немира, а я Мира, да? — склоняет голову, грустнеет на миг, — Жалко, что все такие глухие. Имен не знают, не понимают, путают, смотрят только. А им кричишь, шепчешь, умоляешь — а они мимо проходят, смотрят брезгливо, убивают. Потом умирают. Они глупые такие, что их даже жалко.

Она снова поднимается, стучит пальцем по зеркалу. Там я все так же лежу, даже не дернувшись. У головы блестят пятна крови.

— Долго еще пролежишь, — сообщает мне Мира спокойно, — пока за тобой не придут, не испугаются, не начнут кричать, волосы рвать и извинений не за что просить.

Она потягивается и это смотрится почти интимно. Волосы скользят по спине и ягодицам. Мира жмурится довольно, откидывает голову назад, смотрит на потолок. Хмурится. Лоб прорезают вертикальные морщины. На миг она кажется мне взрослой. Нет, даже старой.

— Нет, не пролежишь, — сказала она, морщась, — еще один. Опять много холода.

Поведя плечами, она подскакивает ко мне, обнимает, шепчет скороговоркой:

— Но ты не волнуйся. Это не скоро, это почти не больно. Я тут буду смотреть, гадать, беспокоится сразу за всех. И умрем мы не скоро. А может и я, но может и ты. Или вдвоем, как дым подумает, решит, черной змеей обовьет.

Сказав эту бредовую фразу, она ухмыляется. Щелкает пальцами. Свеча разгорается. Пламя ширится, ширится, ест все вокруг. Вьется вокруг запястий, лодыжек и отдает зеленью. Кажется, я сгораю. Совсем не больно, не страшно, будто это все не со мной.

Будто и нет меня вовсе.

Очнулась я так, будто вынырнула из воды. Захлебываясь, жадно глотая воздух, который почему-то ускользал от меня. Легкие разрывались от боли. Я пыталась сучить ногами, руками, биться, но меня держали, крепко, жестко и, не обращая внимания на глухие хрипы, пытались чем-то напоить.

Я отплевывалось. Мне хотелось дышать.

Кто-то сдавленно выругался и, в следующий момент, мои губы пленил чужой рот. Жарко, грубо и деловито. Меня схватили за подбородок, заставляя расслабить судорожно сжатые губы. Во рту стало горько и противно. По горлу потекла горячая, жгучая жидкость и...

Через мгновение я снова могла дышать.

В глазах прояснилось.

Я лежала спиной на кровати. Запястья держали чьи-то широкие ладони, а ноги придавливали колени. Затылок навязчиво ныл. Болели ребра, руки, спина и поэтому мне казалось, что все тело представляет собой одну огромную рану.

Напротив моих глаз были другие — синие и злые. Черные волосы падали на мои щеки, а губы были измазаны чем-то красном. Кажется, в зелье. Увидев, что я пришла в себя, Зорге отстранился, поднялся с постели и взял, со знакомой уже по моему пребыванию в этом месте со сломанными ребрами, тумбочке чашу и поднес ее к моим губам. Я выпила послушно. Вода приятно омыла горло, убирая привкус крови и зелья.

В голове немного рассеялся туман.

— Вы самый невезучий ученик в моей жизни, — сообщили мне, — если бы я вернулся чуть позже, то вас, Глэйд, можно было бы со спокойной совестью хоронить.