* * *
Для Светланы настали совершенно новые времена. Сама для себя она называла те дни жизнью взаймы. Верила, что это не надолго, что в один прекрасный день всё изменится. И будет у неё собственный дом, уютный, со вкусом обставленный, найдётся высокооплачиваемая работа по душе, начнутся встречи с интересными людьми, появятся настоящие друзья. Мерещилось впереди неясное, но значительное будущее. О любви она старалась не думать, забыть. Хватит с неё всяческих любовей. Огромное количество людей живут без любви. И ничего. Не умирают. Чем она хуже?
Да, без сильных эмоций прожить реально. Но вот без ощущения нужности, необходимости хоть кому-нибудь на белом свете, кроме родителей, Светлане было очень плохо. Она твердила себе, что стала полезным членом общества, учит детей. Хорошо, вроде, учит, нареканий не имеет. Однако, и "спасибо" ей никто не говорит. Уйди она завтра из школы, через полгода её там вспомнить не смогут.
А ведь приняли Светлану на новом месте доброжелательно. Директор, Лев Яковлевич Кмит, вежливо улыбался, тонко намекая на свою радость по поводу прихода в школу молодого специалиста.
— Молодёжь сейчас очень нужна, — посвёркивая маленькими, неопределённого цвета глазками и дёргая крупным носом, сказал он ей тоном заговорщика. Сам при этом внимательно изучал её диплом. Не столько диплом, сколько вкладыш с отметками. Светлана засмотрелась на Льва Яковлевича. Засмотрелась на главную достопримечательность его внешности — нос. Он был похож на большой кривой огурец сине-красного оттенка, с аккуратной то ли родинкой, то ли бородавкой на одной ноздре. Этот, по любым меркам выдающийся нос в определённых случаях выразительно подёргивался, демонстрируя отношение своего владельца к происходящему.
— Когда мы, старики, энтузиасты школьного дела, уйдём, кто тогда детей учить будет? Нам надо вовремя смену себе подготовить, — доверительно пояснял Лев Яковлевич.
Светлана кивала головой, почти не слушая. Она не собиралась весь свой век посвящать чужим детям. Рассуждения директора были ни к чему. И она смотрела на его выдающийся нос, прикидывая в уме, что, должно быть, у природы случился авангардистский настрой, когда она лепила и раскрашивала лицо директора.
Лев Яковлевич, человек умный, тонкий и наблюдательный, почти сразу понял, что распыляет красноречие зря. Пигалица, боже ты мой, совершеннейшая. Ничего ещё не понимает. Не может пока понять. Но продолжал прикидываться простаком, продолжал агитировать. Это после, много позже Светлана догадалась, насколько Лев Яковлевич — человек умный, тонкий и наблюдательный. А в процессе собеседования он показался ей весьма недалёким дядечкой предпенсионного возраста. Она не слушала его, скучала, прилагая массу усилий для сокрытия постыдного равнодушия. Дядечка предпенсионного возраста! Было ему тогда всего пятьдесят четыре года. На каких-нибудь тридцать лет старше Светланы, ровесник её отцу и матери. Однако воспринимался он ею очень пожилым человеком, старше её родителей. Таково удивительное свойство молодости — видеть в зрелых людях стариков, не понимать и не принимать многое, исходящее от этих, отставших от жизни ископаемых, не способных постичь самую суть интересов юной поросли. Ах, как Светлана тогда ошибалась! Как была юношески самонадеянна! Как не умела прощать то, чему прощения не требовалось, требовалась лишь сердечная мудрость. Но ведь мало чья душа бывает разумна от рождения. Некоторые и к смертному порогу умудряются сохранить душу капризного, избалованного ребёнка.
— Да-а-а... — вздохнул наконец Лев Яковлевич, очевидно, здраво рассудив, что сходу перетянуть на свою сторону новую сотрудницу у него не получится. — Ну, что ж, пойдёмте, я познакомлю вас с завучем старших классов. Она расскажет вам про ваши обязанности. И введёт в курс дела.
По дороге на второй этаж он пространно и со вкусом хвалился Светлане, как повезло школе с завучами вообще и с Галиной Ивановной Хмурой, завучем старших классов, в частности. При этом поминутно останавливался, хватал Светлану за руку, чтобы и она остановилась. И всё пояснял, пояснял. Конкретную информацию Светлана впитывала жадно. Ей предстояло непосредственно общаться с завучем. Только фамилия Галины Ивановны смущала. Надо же — Хмура! Кто такую изобрести сумел? Детские мысли непрошено лезли в голову. Вдруг завуч не только по фамилии Хмура, но и в жизни хмурый человек? Бывают случаи, когда имя или полностью соответствует человеку, или в значительной мере влияет на него. Что-то такое давно, в прошлой, ушедшей навсегда жизни, рассказывала ей Малькова. Натка выдумщица была несусветная, любила всякие завиральные теории.
Галина Ивановна оказалась личностью не хмурой, скорее, строгой и сдержанной. Абсолютное воплощение обожаемого Светланой английского стиля. Высокая, сухощавая, с чуть задранным подбородком, с прищуренными, как бы смотрящими на окружающих сверху вниз, глазами. Натурально светлые, гораздо светлей, чем у Светланы, еле заметного пепельного оттенка волосы были гладко зачёсаны назад, собраны на затылке в оригинальной укладки пучок. На висках топорщились короткие пушистые прядки, выбившиеся из причёски. Они, наверное, раздражали Галину Ивановну, так как завуч постоянно автоматически поднимала руку и делала попытки вернуть прядки на положенное им место. Ещё Галина Ивановна постоянно поправляла очки. Нос у Хмуры был совершенно прямой. Просто классически прямой. Очки в тонкой золотистой оправе всё время норовили, как по ледяной горке, скатиться к самому кончику носа. Мелкое очковое хулиганство вносило элемент некоторого оживления в облик Галины Ивановны. В общем, Светлане завуч понравилась, поскольку соответствовала уже сложившимся представлениям о толковой и профессионально успешной женщине. Она понравилась Светлане значительно больше после того, как Лев Яковлевич, извинившись, покинул их, и Галина Ивановна стала вводить Светлану в курс дела. Всё, что она говорила, было коротко, точно, по существу. Никаких тебе лирических отступлений. Ужаснуло лишь количество обязанностей, перечисляемых и толкуемых завучем. Светлана торопливо записывала их к себе в блокнот. В какой-то момент не выдержала, подняла голову и против воли жалким голосом спросила:
— Я смогу всё это успеть? Я справлюсь?
Галина Ивановна улыбнулась снисходительно:
— Ну, мы-то на что? Поможем, покажем. Поддержим на первых порах. Хотите, я лично возьму над вами шефство?
Светлана хотела. Очень хотела. Наставник — вот оно. Вот то, чего ей, наверное, не хватало в жизни — умного и толкового наставника, способного посоветовать, объяснить непонятное, указать путь. Стоп! Ей и так всю жизнь указывали путь. Родители, Наталья, Алексей. Ни к чему хорошему чужое руководство не привело. Да, но это в жизни. А на работе наставник, безусловно, необходим. И Светлана кивала головой Галине Ивановне, как китайский болванчик. Были раньше такие безделушки. Давно, в Светланином детстве. У одной из маминых подруг на серванте стоял болванчик. Или сидел? Фарфоровая статуэтка сидящего китайца со свободно закреплённой головой. Тронь тихонько пальчиком голову китайцу, и она начинала качаться по принципу маятника, с постепенно затухающим движением. Тронь пальчиком и сделай два шага назад. Увидишь, что сидящий китаец кивает тебе головой раз, два, три... десять... пятнадцать... А потом замирает. И возникает впечатление, что болванчик заснул.
— Я сейчас познакомлю вас с председателем методобъединения. Замечательный специалист. Редкий. По всем профессиональным вопросам вы будете обращаться к ней. Но я прошу вас не брать с неё пример в остальном. К ней — только за методическими консультациями.
То, как завуч предварила знакомство с коллегой, немного встревожило Светлану. На что намекала Галина Ивановна? О чём хотела предупредить? Толком, тем не менее, не посвятила в суть претензий к редкому специалисту. И пока они шли на другой этаж, Хмура молчала.
Прозвенел звонок с урока. Началась большая перемена. Отовсюду на лестницу высыпали школьники. Галина Ивановна здоровалась с попадающимися им по дороге учениками, почти каждому делала какое-либо замечание. По мнению Светланы, каждый раз вполне справедливое. Школьники старались проскочить мимо побыстрее. Конечно, никому не хочется выслушивать чистую правду, если она неприятна. Светлана искоса поглядывала на спутницу. Галина Ивановна нравилась ей всё больше. Захотелось научиться быть такой же спокойной, собранной, сдержанной, отпускать такие же, весомые в глазах других людей, справедливые реплики. И Светлана невольно выпрямила и без того несутулую спину. Подбородок её медленно поехал вверх. Она вовремя спохватилась. Ещё подумают, что новая "англичанка" глупо подражает. Светлана не желала выглядеть глупой и смешной. Такой, какой она увидела председателя методобъединения.
Что знакомство с редким специалистом явилось судьбоносным, Светлана поняла лишь много лет спустя, когда, оглядываясь в прошлое, пыталась найти точку отсчёта, начало верной дороги. Ну да, дороги, сделавшей её действительно человеком, научившей страдать, любить, понимать и прощать. Сначала же и мысль не могла мелькнуть об исключительной важности для судьбы нового человека.
У распахнутой настежь двери одного из кабинетов как монумент, как скала, неподвижно стояла высокая дородная женщина. Вокруг неё мелким шумным прибоем плескалась разновозрастная ребятня, радуясь перемене. Шум, гам, отдельные громкие выкрики, беготня. Светлана моментально оглохла. Женщина-скала, в первую же минуту привлекшая её внимание, вдруг раскрыла рот и гаркнула, легко перекрывая шум:
— Переверзев! Ты промахнулся! Подними свою бумажку и попробуй ещё раз, мазила.
Галина Ивановна поморщилась. А Светлана глазами поискала в толпе незнакомого пока Переверзева. И к собственному удивлению, обнаружила. Щуплый, похожий на обезьянку мальчишка лет двенадцати корчил обиженные гримасы женщине-скале. Можно было подумать, что вот сейчас она обидится. Подойдёт и возьмёт проказника за ухо. Или вмешается завуч. Ничего подобного. Галина Ивановна наблюдала, замерев в сторонке, не вмешивалась. Наблюдали вместе с ней и многие другие в коридоре.
Женщина-скала сложила пухлые руки на приличных размеров груди и столь презрительно усмехнулась, что Переверзев не выдержал. Шмыгнул носом, подбежал к пластиковому ведёрку для мусора и поднял валявшийся неподалёку бумажный комок.
— Давай, давай! — зычно подбодрила женщина-скала. — С прежней позиции, пожалуйста. Нечего задачу облегчать. Не позорься.
— Галина Ивановна, — робко поинтересовалась ничего не понимающая Светлана. — Что это такое? Что происходит?
Завуч, холодно созерцавшая происходящее, ответила, даже не повернув к Светлане голову:
— Точно не знаю. Могу лишь предположить. Вероятно, Переверзев на бегу попытался выбросить бумажку в мусорное ведро и не попал. Людмила Семёновна, как дежурный учитель, должна была заставить его поднять бумажку, выбросить в ведро. Да ещё и наказать при этом. Что она, вероятно, сейчас и делает. Своими собственными оригинальными методами. Вы потом её объяснения послушайте. Куда больше удивитесь.
Переверзев тем временем отошёл назад, придирчиво измеряя взглядом расстояние. Остановился на незримой черте. Потоптался, размахнулся и кинул бумажный комок в ведёрко. Не попал. Обернулся к Людмиле Семёновне. Та тряхнула копной тёмно-каштановых, крупно завитых кудрей. Громогласно пообещала:
— Третья попытка, Переверзев. Ещё раз промахнёшься, до окончания школы будешь ходить с кличкой "мазила".
Шум начал стихать. Видно, угроза показалась нешуточной. Галина Ивановна откровенно хмурилась теперь. Переверзев, напуганный "радужной" перспективой, собрался, сосредоточился и сделал таки удачный бросок.
— Попал! — завопил он радостно. — Я попал, Людмила Семёновна! А вы говорили: мазила!
— Я и сейчас скажу, — вновь легко, без натуги перекрывая поднявшийся гул, невозмутимо ответствовала Людмила Семёновна. — Все, кто с первого раза не попадают в мусорный бачок, все — мазилы.
На лицах мелькавшей вокруг детворы появилось забавное выражение. Чуть ли не каждый первый прикидывал в уме, можно ли его назвать мазилой.
-Ну, хватит, — решила Галина Ивановна. — Пора положить конец этому безобразию. Пойдёмте, Светлана Аркадьевна, я вас познакомлю.
Безобразию надо было положить конец изначально. Светлана, идя вслед за Хмурой, недоумевала. Почему завуч сразу решительно не пресекла развлечение учителя за счёт ученика? Потом, спустя какое-то время она узнала, как свято Галина Ивановна блюдёт педагогическую этику. Но только в присутствии учеников.
Они подошли к женщине-скале, и Галина Ивановна церемонно провозгласила:
— Познакомьтесь, Светлана Аркадьевна, это и есть тот самый замечательный специалист, о котором я вам говорила. Людмила Семёновна Панкратова. А это, Людмила Семёновна, наша новая учительница английского. Вам в пару, так сказать. Кравцова Светлана Аркадьевна. Давайте пройдём в кабинет.
Людмила Семёновна выглядела лет на десять-пятнадцать старше Светланы. Имела соответствующие внешность и комплекцию. Но солидной не выглядела. В её глазах прыгали непонятные смешинки. Она величественно кивнула, явно кого-то пародируя, и пропустила их в кабинет. Вошла последней, закрыла дверь, повернула ключ в замке и встала в воинственной позе, уперев руки в бока.
— Ну! Давай! Прорабатывай!
Светлана деликатно отвернулась. Сделала вид, будто с любопытством разглядывает кабинет, стенды и таблицы, развешанные на стенах. Она готовилась к суховатой нотации и чуть не подпрыгнула от неожиданности, услышав вполне человеческую, возмущённую тираду:
— Люська, тебе сколько лет?! Это что, игрушки?! Ты ведёшь себя хуже учеников! Устроила цирк, понимаете ли! Кто тебя после этого уважать будет, кто будет слушаться?! Ты педагог или где?
Светлану немного покоробило употребление распространённого оборота "или где". Но она моментально забыла о царапнувшем её недоумении, услыхав ответ женщины-скалы.
— Вот именно, что педагог! — весело отозвалась Панкратова. — И понимаю, как их учить надо. Ну, заставишь ты его пройтись по струночке. Ну, накажешь. Так он у тебя за спиной всё равно будет мимо ведра мусор швырять. А надо, чтобы он всегда туда попадал. И не только он.
— Да, надо, — согласилась Галина Ивановна. — Но не такими же методами!
Голос её звучал раздражённо. От сдержанной корректности не осталось и следа.
— А какими? Какими? — взвилась Панкратова. — Ты считаешь, в данном случае уместно?
— Вполне уместно.
— А ты не помнишь, кто сказал, что наказание воспитывает раба?
Наступила пауза сродни мхатовской. Светлана оторвала взгляд от шкафов с разнообразными книгами, папками, тетрадями, перевела его на спорщиц. Галина Ивановна выглядела сердитой, надутой. У Светланы неприятно сделалось на душе. Не может быть, чтобы завуч не знала, кто так сказал. Даже Светлана знала, хоть им историю педагогики преподавали в институте с пятого на десятое. Но разве можно в наши дни апеллировать к высказываниям Крупской, сделанным в сумасшедшее, дикое время? Ко всему, не была Крупская педагогом. Просто её товарищи разносили по кирпичику старый мир, ей же досталось громить педагогику. Нет, тут что-то не то было. Явно какой-то давний спор, сути которого Светлана не знала и понять не могла. Всем своим существом, тем не менее, была на стороне Галины Ивановны, а не этой... Люськи, пытавшейся воззвать к тени неопрятной старухи, воевавшей с гениальным Макаренко и отправлявшей лучшие детские книги на костёр. Светлана не любила сей исторический персонаж, жену вождя мирового пролетариата. Очочки эти её, мятые шляпки, вечно растрёпанные волосы, как будто заколок тогда не существовало. Уж для фотографирования могла бы и причесаться, подтянуть, поправить одежду. Мы не рабы, рабы немы. Или не мы? Галина Ивановна тем временем немного остыла, взяла себя в руки. Недовольно буркнула:
