— Сейчас каждые два часа изменения наблюдаются, — Пётр Григорьевич попытался говорить бодрым тоном. Вместо бодрого тона получилось едва внятное бормотание. — Да вы и сами можете у врача спросить. На звонок нажмите и врач выйдет.
Светлана и Лёха одновременно повернулись в ту сторону, куда подбородком указал Пётр Григорьевич. Вот она, заветная дверь. Металлическая, тяжёлая. Почти как в военном бункере. И звонок. Мирный электрический звонок. Никакой информации, вопреки слухам, на двери не висело. Рядом с дверью тоже. Светлана испугалась отчего-то. Жалобно взглянула на Скворцова. Лёха помедлил и нажал-таки на кнопку звонка. Сразу же отошёл назад. Мог и не торопиться. Ждать пришлось минут десять. Потом дверь приоткрылась. Выглянул врач. Армянин — не армянин, непонятно. Не русский точно, явный кавказец. Спросил с лёгким гортанным акцентом резко и неприязненно:
— К кому?
— К Дронову, — быстро проговорил Лёха.
— Информацию даём только близким, — отрезал врач. Лёха растерялся. Светлана наоборот заторопилась:
— Мы близкие. Мы очень близкие.
Врач тут только заметил её. Быстро окинул взором. Чуть заметно усмехнулся.
— Передачу принесли? Можно только минеральную воду и памперсы, да?
Памперсы? Лёха со Светланой переглянулись. Подумать о памперсах не догадались как-то. Да и какого размера нужны памперсы для Юрки? На слона?
— Есть у вашего Дронова памперсы, есть, не переживайте. Родители принесли. Но дня через два ещё понадобятся, да?
— А... а как он себя чувствует? — робко поинтересовалась Светлана. Этот резковатый и, видимо, любивший скорости врач пугал её.
— Хорошо себя чувствует, да? Жить будет, красавица, мамой клянусь. Не плачь, да? После девятого мая в общую палату переведём.
— Спасибо, — пролепетала она, краснея. Слишком заинтересованным, откровенным мужским взглядом смотрел на неё врач. И ошибся, явно приняв за невесту либо гражданскую жену Дрона.
— Не за что. Медсестра выйдет, минералку заберёт, да? А вы, молодые люди, лучше стариков отсюда заберите.
Родители Дрона, до того сидевшие тише воды, ниже травы, зашевелились, заканючили жалобно:
— Гарик Геворкянович, мы тихо, мы не мешаем.
— Вы посмотрите на них, да? — возмутился Гарик Геворкянович. — Зачем вам здесь сидеть? Позвонил по телефону, узнал новости, отдыхай. Нет, ездить надо, да? Хорошо. Приехал раз в день, два раза. Со мной поговорил, да? И отдыхай. Нет, ездят, ездят. Сидят здесь с ранний утра до поздний вечер, да? Думают, толк выйдет. Думают, их сидение здесь поможет, да?
Врач сердился. Сильнее звучал южный акцент, чаще коверкались слова и чаще звучало армянское, повышающее голос и придающее фразам вопросительную интонацию "да".
— Доктор, простите, — Светлана порылась в сумке с передачей для Дрона и начала извлекать оттуда пакет. — Мы бы хотели вам...
Гарик Геворкянович вскипел, недослушав:
— Что?! Взятка?! Пошли вон отсюда, да? Немедленно! Думаете, если врач — лицо кавказской национальности, так он только за взятка лечит?
— Не взятка, — неизвестно с чего расхрабрилась Светлана. — Презент.
Хотя... известно с чего расхрабрилась. Конечно, получилось неловко — хорошего человека обидела. Так ведь хороший же человек попался, не взяточник, не гад. А это здорово!
— Какой ещё может быть презент-мезент, да? — продолжал бушевать врач. Но глаза его случайно скользнули по пакету в руках у Светланы. И буря моментально улеглась. Гарик Геворкянович смолк, а потом осторожно вопросил:
— Это у вас кофе, да?
— Кофе, — кивнула Светлана, позволив себе тень улыбки.
— А какой? — на смуглом лице врача замелькали алчные всполохи.
— Кения.
— Не может быть. Его просто в Москве не может быть, да? — бормотал врач. Сам же не мог глаз отвести от пакета.
— А вы проверьте, — посоветовала Светлана и сунула пакет ему в руки. — Это вам кофе. Наш презент.
— Хорошо, — вцепившись в подарок, сдался врач. — Такой презент возьму, да?
Он тут же распечатал пакет и сунул в него свой большой, крепкий нос. Наверное, с минуту, прикрыв глаза, нюхал, вбирая в себя запах. По лицу его начал расползаться лёгкий румянец. Ни дать, ни взять, токсикоман с клеем "Момент". Потом прищёлкнул языком и застенчиво попросил:
— А вы ещё такой кофе достать не сможете? Вы не думайте, я заплачу, да?
— Дело не в деньгах, — смутилась Светлана. — Его достать трудно. Но я попробую.
Этот кофе в необычной упаковке с африканским орнаментом через знакомых добывала ей Люська. Весь процесс занял больше месяца. Стоил настоящий кенийский кофе безумно дорого, но по праву считался лучшим если не в мире, то у отдельных российских знатоков уж точно. Светлана старалась для Ольги Александровны. Собиралась сделать ей хороший подарок к дню рождения. Такой, чтоб по душе пришёлся. С собой в больницу она его захватила на всякий случай. По совету матери. Случай и подошёл.
— Вы подождите, сейчас сестра за минералкой выйдет, да? — Гарик Геворкянович кивком головы попрощался и скользнул за дверь, прижав пакет к груди бережно, как бесценную вазу. Дверь с тихим щелчком захлопнулась. Все облегчённо перевели дух. Полина Ивановна похлопала по банкетке рукой, обозначая место рядом с собой, предложила:
— Садитесь, Светочка. Медсестра обычно долго не выходит. Я вам так благодар...
Она не успела договорить. Металлическая дверь снова открылась. Выглянула сосредоточенная, но чуть-чуть улыбающаяся медсестра.
— Кто тут к Дронову?
Вся минералка, какая была с собой у Светланы и Лёхи, у родителей Юрки, перекочевала к медсестре.
— Это всё кофе, — радостно заявил Пётр Григорьевич, развернувшись к Светлане. — Как правило, бутылку берут, много две. Вы удачно с кофе придумали.
Вчетвером они пошли по коридору к выходу, обсуждая кофе, Гарика Геворкяновича, состояние Дрона и пытались заразить друг друга надеждой на лучшее.
* * *
Всё когда-нибудь заканчивается. Закончились и бесконечные майские праздники. Дрона перевели в общую палату на четыре койки. Первые дни он только мычал сквозь бинты и слабо шевелил загипсованными пальцами. Светлана с Лёхой ездили к нему через день. Поочереди. Сидели возле его койки по часу и более. Рассказывали смешные истории и всеми силами внушали оптимизм. На самом деле поводов расстраиваться хватало. Под угрозой потери находился левый глаз Дрона, шейные позвонки не очень красиво продемонстрировали себя на рентгеновских снимках. Достало и мелочей. К счастью, угроза жизни миновала. В некотором смысле, можно было вздохнуть с облегчением. Светлана и вздохнула. И сообразила, что уже середина мая, скоро конец учебного года. Практика. Потом поход этот окаянный. Месяц до него остался. Или около того. А ещё личная жизнь, на которую стоило наконец обратить внимание.
Павел Николаевич снова держался немного в стороне. Посматривал с осторожным интересом. Вероятно, ждал, когда Светлана очнётся от неведомых ему проблем. Она очнулась. И даже собралась поделиться с ним только что пережитыми страхом за друга, продолжающимися волнениями. Впрочем, так и не решилась. Показалось отчего-то — не поймёт Дубов. Делиться без опаски можно было с Панкратовой. Но та обычно говорила:
— Ох, и нежная же ты тварь, Аркадьевна. Кисейная барышня, блин. Это друг у тебя на тот свет собрался, и ты чуть дуба не дала. А если бы родителям поплохело? Тебя, наверное, первой бы хоронить пришлось.
— Типун тебе на язык! — возмущалась Светлана
Ну, как такому человеку душу открывать? Грубостей наслушаешься и только. Приходилось груз переживаний носить в себе. А он тяготил, этот груз, давил на уставшее сердце. Помощь пришла со стороны. Откуда не ждали, что называется.
На одном из занятий с Павликом Светлана сделала подарок Ольге Александровне по поводу дня рождения. Задним числом, естественно. И не удержалась, когда смутившаяся Ольга Александровна исходилась в благодарностях, посетовала.
— У меня специально для вас роскошный кофе хранился, но... Пришлось врачу в реанимации отдать.
— А что случилось? — всполошилась Ольга Александровна.
Тон её был столь участлив, выражение глаз такое сочувствующее. Светлана рассказала ей всё. Начала кратко, сдержанно, в основных чертах. И сама не заметила, как, подбадриваемая тактичными замечаниями, осторожными вопросами, выложила подноготную. Фактически наизнанку вывернулась. Даже всплакнула немножко. Более понимающего слушателя вряд ли бы удалось найти. Ольга Александровна сама в прошлом перенесла нечто схожее. Нет, страшнее. У неё не друг умирал, а любимый. И она с полным знанием внимала, подбадривала Светлану. Помощь предлагала.
— Окулиста, жаль, нет. Знакомый специалист по травмам позвоночника есть. Можно его попросить. Он — блестящий специалист. Константина Алексеевича лечит. И человек очень хороший.
— Что вы, — смутилась Светлана. — у нас таких денег нет. Это ведь очень больших денег стоит.
— Какие деньги? О чём вы? Он за деньги не пойдёт, обидится, — тряхнула головой Ольга Александровна. Светлана, оказавшись в крайне неловкой ситуации, продолжала сопротивляться:
— Нет, нет, невозможно. Неизвестно, как Юра себя поведёт. Он капризный стал до одури. С ним теперь очень тяжело.
— Капризный? — Ольга Александровна посветлела лицом. — Это хорошо, что капризный. Это значит, на поправку пошёл, выздоравливает.
— Да? — растерялась Светлана.
— Ну, конечно. Он ведь сильный мужчина, ваш Юра?
— Очень. Представляете себе, бывший десантник? Два метра роста, косая сажень в плечах. Автомобиль за бампер немного приподнять может. Вернее, раньше мог.
— Да я не про это, — засмеялась Ольга Александровна. — Морально он сильный? По натуре?
Светлана задумалась. Никогда раньше не пыталась оценивать Юрку с моральной стороны. В голову не приходило. Пожала неопределённо плечами:
— Ну... не знаю... Мне кажется, он... настоящий.
— Вот видите, здоровый, сильный мужчина. Настоящий, как вам кажется. И, наверное, болел редко?
— Не припомню вообще, чтобы он болел.
— Да, да. А теперь он лежит. К постели прикован. Беспомощный. К тому же в перспективе инвалидность. Что же вы хотите? Погодите, от всех этих обстоятельств он ещё беситься начнёт. Константин Алексеевич, помнится, как только двигаться немного начал, вещами разными в меня швырялся. Гнал от себя. Я в коридоре отсиживалась. Посижу с полчасика, поплачу, потом глаза вытру и, как ни в чём ни бывало, обратно в палату иду.
Ольга Александровна замолчала. На минуту ушла в себя, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.
— Знаете, — спохватилась Светлана, невольно возвращая Ольгу Александровну из невообразимых глубин памяти, — А ведь и у меня похоже. Дрон такие гадости говорить начал! Просто ужас берёт. Только что вещами не швыряется. Наверное, не может пока. Руки загипсованы. И тоже гонит. Говорит, чтобы больше не приходила.
Ольга Александровна внимательно посмотрела на Светлану. Выглядывала понятное лишь ей одной. Спросила осторожно:
— А вы уверены, что он вам друг?
— Самый настоящий, самый лучший, — горячо откликнулась Светлана, не сообразив, к чему клонит собеседница.
— Жаль, — вздохнула Ольга Александровна.
— Жаль, что он мне друг? — поразилась Светлана. Получила в ответ тонкую, ускользающего значения улыбку.
— Жаль, что ваш друг в столь трагическом положении оказался.
Беседа с матерью Павлика подействовала самым благотворным образом. Светлана облегчила душу, несколько успокоилась, перестала волноваться из-за ряда вещей. Остался, правда, после разговора небольшой осадок. Совсем крохотный. Будто Ольга Александровна тончайшим образом намекнула на некие обстоятельства, коих Светлана углядеть не сумела. Вместо размышления о неких обстоятельствах она постаралась изгнать из мыслей мелкую занозинку, оставленную разговором. В более приподнятом настроении схватилась за дела насущные. Дома скопилась куча хозяйственных дел, которые теперь маме её давались с трудом. Отец пытался помогать, но зачастую портачил, не имея привычки и необходимых навыков. На работе много долгов набралось. Заканчивался учебный год, шла активная подготовка к экзаменам. Ворох документации призывал к действию. Дрону тоже требовалась помощь. Ольга Александровна договорилась со своим прекрасным специалистом, и он несколько раз бывал у Юрки. Почему-то именно Светлане надо было договариваться на сей предмет с лечащим Дрона врачом, организовывать доставку специалиста в больницу и домой.. Хорошо хоть, у Скворцова были права и доверенность на машину. Отпала нужда тратить немалые деньги на такси. Лёха сам возил медицинское светило. Как совладелец небольшой частной фирмочки, Скворцов ни от кого не зависел, мог бросить дела ради Дрона или перенести их на другое время.
У Светланы, наоборот, со свободным временем получалось напряжённо. Чтобы с трудом успевать, ей приходилось метаться, как угорелой. Она быстро исхудала, стала раздражительной. Изо всех сил сдерживала себя с учениками, с Панкратовой, с Лёхой Скворцовым. Павлу Николаевичу виновато улыбалась. На последней в году планёрке не заметила, как заснула. Лев Яковлевич, конечно, заметил. Все заметили. Но будить её никто не стал. И она испытывала искреннюю благодарность за неожиданную добросердечность коллектива. Ученики не были столь благодушно настроены. Однажды в буфете Светлана услышала, как ей перемывали косточки её же собственные семиклассники.
— Ты заметила, что Мэри Поппинс сбрендила?
— Стопудово. Чума просто.
— Не-е-е, девки, у неё наверняка дома напряги.
— Сам ты напряги. У неё крыша съехала... на почве этого... как его...
— Крышу-то надо крыть андулином!
Ребятня расхохоталась. Светлана поспешила быстрее выбраться из буфета. Расстроилась донельзя. Скорей бы уж год заканчивался. Ещё поход этот, будь он неладен.
От всяческих огорчений Светлана вдруг поругалась со Скворцовым. Он позвонил в один из вечеров и сказал приказным тоном:
— Кравцова, тут кое в чём помочь надо. Полине Ивановне. Она не справляется. Давай послезавтра дуй к ней.
— Не могу, — отказалась Светлана.
— Что значит, не могу?
Лёха сделал попытку наехать, наговорить мерзостей, обидеть. В традиционном для него репертуаре. Светлана молча выслушала. Дождалась момента, когда источник вдохновения у Лёхи иссяк. Вкрадчиво поинтересовалась:
— Ты всё сказал, что хотел?
— Всё.
— Отлично. Теперь я говорить буду. А ты не перебивай, пожалуйста, — и далее, разгоняясь сильнее и сильнее, повышая голос и периодически срываясь на истерические ноты, она живописала ему свою жизнь за последний месяц. Целых пять минут бушевала раненым мамонтом. Скворцов пикнуть не посмел. Привык к тихой, спокойной, немного застенчивой приятельнице. Такую Светлану, как сейчас, он не знал. Такую Светлану она и сама до сего дня не знала. Испугалась. Завершила монолог мирно:
— Что ж, по-твоему, я уже и не человек вовсе? Робот-автомат?
— Ты человек, Светка. Очень даже человек, — сдал позиции ошалевший от её выступления Лёха. — Ладно, остынь. Чего там. Это я зарапортовался. Прости козла вонючего.
