* * *
Случается, тебя переполняют, распирают эмоции по поводу замеченных, происходящих рядом фактов, явлений, и самостоятельно справиться с переработкой информации ты не можешь. Раньше Светлана могла. Всю жизнь могла, нося впечатления и мысли в себе, ни на кого не выплёскивая. Теперь — нет. Произошли необратимые изменения. Всеми последними событиями она поделилась. И конечно, с Люлей. После того, как рассказала ей про "Повесть о Павле", скрывать что-либо от подруги стало невозможно, а иногда нестерпимо.
Люля спокойно выслушала про истерику в доме Дрона, насмешливо среагировала на отчёт о последнем разговоре с Дубовым, пропустила мимо ушей рассуждения Светланы о жизни вообще и жизни подруги в последнее время в частности. И... обиделась. Обиделась, когда дело дошло до посещения Рябцевым Ольги Александровны с Павликом. Рябцева взяли, а её нет. Целый скандал устроила. Подругам надо помогать. Во всяком случае, Люля так считала. Она взялась отловить Рушанку у метро, ибо бывала там дважды в день, утром и вечером.
К ужасу обеих, Люля отловила у метро не только разбитную Рушанку, после летних каникул пошедшую в разнос.. но и вполне нормальную, из благополучной семьи Ирочку Кахаеву, и тихую, скромную, серенькой мышкой существующую Надюшу Игнатову, и ещё кое-кого. Девчонки ревели белугами, просили не говорить родителям, обещали исправиться и врали, врали, врали. Голова распухала от их неумелого вранья. Люля, которая приволокла их прямо к Светлане домой, долго выдержать не смогла, выгнала их взашей, наобещав три мешка ужасов. Но велела остаться Надюше Игнатовой, единственной из девочек, не уронившей ни слезинки, рта не раскрывшей.
Люля и Светлана, обе хорошо знали, что Надюша врать не умеет, да и не любит. Патологически честна. Потому не обещали ей невыполнимого. Но как она попала в ту компанию? Троечница, конечно. Тихая, скромная, приветливая и доброжелательная. Всегда чистенькая, аккуратная. Ухоженная, присмотренная девочка и Рушанкина дурацкая компания. Что у них общего?
— Что общего, спрашиваешь? — взъерепенилась Люля и начала повествовать. По мере изложения ею фактов у Светланы волосы на голове вставали дыбом и штопором закручивались.
Рядом с метро уже лет семь располагался средних размеров вещевой рынок. За ним — рыночные подсобные помещения: кафешки для своих, склады, ремонтные мастерские. Все, как дощатые курятники, тёмные, грязные. В одном из этих сарайчиков на голой, ничем не покрытой старой железной кровати Надюша обслуживала клиентов. До восьми человек за три часа.
— Знаешь такие кровати?! — бушевала Люля. — Из молодости моей бабушки. Такие, с железной панцирной сеткой вместо матраца. Так вот, прямо на голой железной сетке, ржавой к тому же.
— Надюша, ты проститутка? — ужаснулась Светлана.
— Не-ет, — застенчиво улыбнулась Надюша.
Тут Светлана впервые заметила, как с прошлого года вытянулась, похорошела девочка. Большие, красивого рисунка светлые глаза, опушённые роскошными чёрными ресницами. Никакой туши не надо. Чёрные же брови узкой изогнутой ленточкой. Чистая, гладкая, молочного цвета кожа с лёгким румянцем на скулах. Волосы тонкие, льняные, разлетающиеся в стороны даже от дыхания стоящих рядом людей. Настоящая платиновая блондинка. При этом высокая, тоненькая, длинноногая. Руки с красивыми музыкальными пальцами. Жесты неосознанно изящные. Некоторая неуклюжесть общих движений очаровательна. До чего хороша! Красавица будет. Могут украсть на рынке и с концами.
— Не-е-ет, — повторила Надюша. — Проститутки деньги берут, а я так... даром.
Люля поперхнулась и закашляла. Светлана остолбенела, не сразу нашла, что сказать.
— А даром-то зачем? — пролепетала она, немного придя в себя.
— А мне их жалко, — пояснила Надюша.
— Кого их? — тотчас заорала Люля.
— Ну, мальчиков, мужчин. Им же хочется, а мне не жалко. Это ведь совсем не трудно. А им, знаете, какое облегчение?
С подобной постановкой вопроса не только Светлана с её неопытностью, но и прожженная Люля пока не сталкивалась. Обе молча разглядывали Игнатову как некое диковинное явление.
— Ты у нас просто добрая баба, оказывается? И никакого бешенства матки? — ожила Люля. — А себя не жалко? На ржавой кровати, в антисанитарных условиях, без душа. Фу! Да мало ли какими болезнями они могут тебя наградить!
— Я дома душ целый час потом принимаю. И лимонной кислотой потом спринцуюсь.
— Сифилис "лимонкой" не вылечишь. Гонорею, триппер — тоже.
— В КВД эти болезни быстро лечат.
— Где?
— В кожно-венерологическом диспансере.
— Ты что, там уже побывала? — в один голос потрясённо ахнули подруги.
— Нет. Мне мальчишки рассказывали. Да не наши, не наши, не переживайте, с рынка.
— Ну, хорошо, — мрачно сказала Люля, — венерические заболевания тебе КВД вылечит. А как на счёт СПИДа? Про СД ты подумала?
— Про СПИД? Не-е-ет.
По Надюше было видно, насколько она о нём не подумала. Вот сейчас только подумала, с чужой подсказки. Но испугалась ли?
Разговор в соответствующем духе продолжался битый час. С точки зрения Светланы, абсолютно безрезультатно. Она не вмешивалась, слушала диалог Люли с Игнатовой и диву давалась. Если бы на распутстве попалась Рушанна или Оля Гвоздева, или Таня Снопкова... Ничего удивительного. Длиннющие наманикюренные ногти, с полпуда штукатурки на лице, юбчонки по самое "не балуйся", никаких интересов, кроме активного поиска свежих кавалеров и приключений на свои непутёвые, необременённые мыслительной деятельностью головы. Но Игнатова? Действительно, тот самый омут, в котором те самые черти... Что заставило девочку так себя вести? Неужто кроме грязного секса с грязными мужиками в грязном месте для наших девочек ничего интересного в реальной жизни не находится? Неправда это. Сколько девочек занимается спортом, музыкой, рисованием, пишут стихи, ходят в кружки шитья, бисероплетения и макраме, наконец. Почему Игнатовой и ей подобным это всё не нужно, не интересно? А интересны банки с алкогольными коктейлями и пивом, мужские бесстыдные руки, сальные анекдоты, бессодержательные разговоры, в которых две трети нормальных слов заменены матерными. Многие Игнатовы, не достигнув порога шестнадцатилетия, думают матом. К восемнадцати годам успевают пройти огни и воды изнаночной стороны человеческого бытия.
— Всё, — простонала Светлана, когда Люля, утомившись обалдевать, отправила Игнатову домой, к душу и спринцовке, к литературе о контрацепции. — Всё, больше не могу. Надо уходить из школы.
— Да ты что?! С ума сошла?! — возмутилась подруга. — А кто с детьми работать будет? Валька Иванова? Галина Ивановна? Как раз такие, как они, загоняют наших детей в подвалы, на рынки, к метро.
— Люля! Это же не работа, а каторга какая-то. Наркоманы, проститутки малолетние, бандюки подрастающие.
— Нет, именно работа. Наша с тобой работа. "Язык" преподавать каждая вторая дура сможет. А воспитать — это единицам дано. И эти единицы не имеют права дезертировать.
— Воспитаешь их, как же. И не дезертирую я вовсе. Просто я — каждая вторая дура, то есть ноль полный, а не единица педагогическая. Над тобой все смеются. Ты хочешь, чтоб и надо мной смеялись? Я не хочу.
— Кто смеётся? Кто смеётся-то, посмотри! Козлы смеются и сволочи.
— Да все, все смеются. И не сплошь они козлы.
Люля, не дослушав, махнула рукой, пошла к двери. Ну, вот, с Люлей поссорилась. Прямо полоса невезения. Широ-о-окая полоса.
Мама выглянула из дверей кухни узнать, что случилось. Светлана предпочла не слышать её вопросов. Для мамы с папой она всегда была хороша и права, какие бы решения ни принимала. Может, поэтому и дожила до тридцати лет, не имея своей позиции, которую необходимо защищать, не умея самостоятельно думать. Ни мозгами, ни душой не трудилась. А теперь так тяжело учиться. Нервная система не выдерживает. Лучше сбежать. Легче и проще. Спрятаться от проблем. Жить, как большинство, ни о ком, кроме себя, замечательной, не думая. Мир не переделаешь. И один в поле не воин.
Успокоив свою совесть таким образом, Светлана отправилась готовиться к урокам, не подозревая о простой истине. Если мозги начали со скрежетом поворачиваться, а душа, преодолевая инерцию, работать, то эти процессы остановить трудно, порой и вовсе невозможно.
Через день жизнь преподнесла очередной сюрприз. Светлана повела Люлю к Ольге Александровне. Встретили их на удивление радостно.
— Светлана Аркадьевна, — восклицала Ольга Александровна. — Я вам так благодарна за Витю. Павлик прямо ожил. Совсем другим стал. Весь светится.
— Но ведь Рябцев... — замялась Светлана.
— Что? Грубоват? Плохо воспитан? — засмеялась Ольга Александровна. — Это ничего. Это мы исправим. Со временем, постепенно. Не сразу. Главное, у него душа добрая. И знаете? Он очень умный мальчик.
— Заметили? — засмеялась в ответ и Светлана. — Хорошо, что наши мнения совпадают. Я вот ещё одного хорошего человека к вам привела. Для Павлика.
Люля вышла вперёд и протянула коробку с пирожными.
Сначала с Павликом занималась Светлана, потом к делу приступила Люля. Светлане очень хотелось посмотреть, как Люля будет проводить занятие, но Ольга Александровна увела её на кухню и там долго мурыжила. Ей, видите ли, неловко, она не может оплачивать дополнительные уроки и занятий со Светланой вполне достаточно. Два преподавателя — это роскошь, которую не могут себе позволить и более обеспеченные люди. И Светлане пришлось так же долго объяснять, что так захотела сама Людмила Семёновна, заодно рассказывать о Людмиле Семёновне необходимое.
После занятий уйти сразу не удалось. Ольга Александровна усадила их на кухне пить чай. Поставила на стол принесённые ими пирожные и очень необычное варенье. Кисло-сладкое и редкостно приятное, кизиловое. Светлана и Люля поначалу сопротивлялись. Домой пора, уже поздно, завтра рабочий день. У Ольги Александровны, само собой, дел невпроворот. Однако, хозяйка проявила железную волю, не дала уйти. Они, уже никуда не торопясь, с удовольствием пили попеременно то чай, то кофе.
Кухонька маленькая, неудобная. Как у Дрона. Но так чисто, так светло, так уютно было на этой кухоньке. И темы для разговоров находились преинтереснейшие. Ольга Александровна проявила себя знатоком литературы, музыки, искусства. Сетовала, что сильно отстала от жизни в этих областях. Люля оживилась. И в конец распоясалась. Сперва делилась последними тенденциями в культуре, потом начала расспрашивать о сыне, муже, о жизненных обстоятельствах. Светлану всегда поражала способность Панкратовой бестактно интересоваться личной жизнью других людей, при этом никогда не встречать отпора и сопротивления. Эльза Ивановна, химичка, с неприязнью говорила: "Без мыла в задницу влезет". Грубо, конечно, чересчур. По-другому Эльза не умела. Она мыслила подобными категориями, грубо отзывалась о многих, о Люле особенно. Грубо, но верно. Даже Галина Ивановна соглашалась. Светлана не могла для себя решить: плохо это или хорошо, вот так располагать к себе людей, бестактно выспрашивать подноготную. Она бы не решилась никогда. Не посмела бы. Но ведь люди сами позволяли Панкратовой, сами раскрывались навстречу. Может, не праздное любопытство чувствовали, а живой, искренний интерес?
Не сказать, чтобы Ольга Александровна так уж раскрылась Люле, но чуть-чуть о себе всё-таки рассказала. Понемногу: где училась, кем были родители, про болезнь сына, про последнюю удачную операцию у мужа. Муж этот до ухода гостей объявиться не соизволил. Находился где-то на трёхнедельном курсе реабилитации в стационаре. Люлино любопытство до последнего предела удовлетворено не было. Светлана втайне радовалась сему стечению обстоятельств. Она всегда испытывала неловкость в обществе незнакомых людей, особенно мужчин. Вот с Ольгой Александровной хорошо, легко и свободно. Уходить из гостеприимной кухоньки не хотелось. А надо, надо.
На улице изрядно посвежело. Дул злой, холодный и одновременно сырой ветер. Холодно и промозгло. Тем не менее, Светлана пошла провожать Люлю до автобусной остановки. В душе всё ещё сохранялось тепло, полученное на кухне у Ольги Александровны. Вспоминался Павлик. Десять минут назад он стоял в крохотной узкой прихожей, худенький десятилетний мальчик, тихий из-за болезни, совершенно не похожий на мать. Сиял синими глазами, негромко просил приходить каждый день. Мальчик был смышлёный. С подачи Витьки Рябцева стал мечтать о компьютере. И сейчас в голове у Светланы разворачивались планы, один фантастичней другого, по добыче для Павлика какого-нибудь старенького компьютера. Надо Дрона потрясти. Непременно. Дрон не откажет. Самому ему пока немного сложновато суетиться со старым железом. Но, может, Лёху Скворцова загрузить, под неусыпным контролем Дрона?
Люля разработке наполеоновских планов не мешала. Шла, кутаясь в воротник старенького, хотя ещё относительно приличного суконного пальтишка. Хмурилась, молчала. Напряжённо о чём-то думала. Светлане пришла в голову идея непременно подарить Люле на день рождения хороший, тёплый, красивый шарф к её пальто. Шерстяной, длинный и широкий. Интересно, когда у Люли день рождения? И удивилась сама себе. Когда это раньше её мысли занимало столько посторонних людей? Нет, не посторонних. Разве посторонняя Люля? Или Павлик? Или Дрон? Или Витька Рябцев с Рушанной? А Ольга Александровна? А Скворцов со своей Юлей? Но когда и как они успели стать своими? И сколько этих своих теперь у Светланы? Она начала подсчитывать "своих", запуталась в родителях Дрона, соскользнула к Надюше Игнатовой, но тут Люля открыла рот:
— Ты помнишь свою "Повесть о Павле"?
Светлана удивилась неожиданному ходу мысли подруги. Молча кивнула, подняла брови. Дескать, что дальше? Ей не терпелось вернуться к размышлениям о "своих". Павел Николаевич в славную когорту "своих" пока никоим образом не вписывался. Хотелось бы знать, к чему Люля клонит?
— Ольга Александровна и есть та самая Лёка нашего Дубова.
— С чего ты взяла? — опешила Светлана, разом забывая о приятных подсчётах.
— Светка, ты меня удивляешь. Третий год ходишь к этим людям и не можешь сложить два и два.
Светлана не нашла, что сказать. Продолжала вопросительно смотреть на Люлю. Та даже остановилась в порыве праведного возмущения. Покрутила пальцем у виска. Не хватало и от неё обвинений в первобытной тупости.
— Сама подумай. Жену Дубова, бывшую жену, — поправилась Люля, — зовут Ольгой.
— Ну.
— А друга — Костей.
— Ну.
— Что ну? Баранки гну. Как зовут мужа Ольги Александровны?
— Константин Алексеевич.
— Ага. И сына Павликом назвали. И Константин Алексеевич инвалидом стал в результате несчастного случая, — Люля была довольна произведённым эффектом.
Светлана долго безмолвствовала, обдумывая услышанное. В голове укладывалось плохо. Ведь не может же так быть. Ольга Александровна — одно, Дубов — другое. Они оба совсем разные стороны, непересекающиеся, самостоятельные части Светланиной жизни. Дубовская Лёка — миф, чужое воспоминание. Она никак не может быть такой знакомой, милой и необыкновенно привлекательной для Светланы Ольгой Александровной. В рассказе Павла Николаевича совсем другая Ольга. Это совпадение. Просто удивительное, невероятное совпадение. Ничего более.
