— Это заблудшие души, брат... всего лишь заблудшие души, — митрополит Сергий осторожно схватил за плечо разбушевавшегося соседа. — Мы не должны осуждать их. Не по своей воле они отринули свет господа...
— Не судите, да судимы будете, — в этот момент громко проговорил Сталин избитую фразу, которая в этот момент приобрела зловещий смысл. — Мы понимаем вашу озабоченность складывающимся на временно оккупированных районах Советского Союза положением, — трое иерархов с напряжением вслушивались в произносимые им слова. — Более того, мы считаем, что в тот момент, когда советский народ прилагая нечеловеческие усилия борется с немецко-фашистскими захватчиками, церковь должна оставаться монолитной и единой.
По мере того, как он произносил свою речь лица священнослужителей начали светлеть.
— Надо ли это понимать, Иосиф Виссарионович, что языческие секты на территории Советского Союза будут запрещены? — спросил митрополит Николай, с трудом сдерживая ликование. — Все без исключения?
В кабинете вдруг повисла тишина — Сталин сделал паузу, давая понять, что сложившаяся ситуация далеко не такая однозначная, как представляется.
— Все религиозные течение и верования, без исключения, которые нарушают права советских граждан, подлежат запрету! — наконец, произнес он. — Я надеюсь ответил на ваш вопрос?!
107
Отступление 57. Реальная история.
Железнодорожный переезд бы забит с самого утра. Десятка четыре подвод и под сотню человек змеей тянулись к железке.
— Komm! Komm! — пролаял пухлый немец с лоснящимися щеками, показывая рукой в сторону поста. — О! Карош! — вдруг, его масляные глазки зацепились за тонкую девичью фигурку, примостившуюся за широкими плечами возницы. — Junges Fräulein, Bonbon! — закинув мешавший ему карабин за плечо, он ковырялся в нагрудном кармане. — Gut! Карашо! — немец причмокивал тонкими губами и одновременно закатывал глаза, показывая, какое это вкусное лакомство. — он протягивал съежившейся девушке карамель в яркой обертке.
— Kurt, ist das deine Braut? — заржал пулеметчик, с удовольствием наблюдая за небольшим развлечением. — A? — он перевесился через довольно высокий бруствер, сложенный из мешков с песком. — Kurt?.
Толстяк, не обращая внимание на хохочущих товарищей, продолжал протягивать конфету. Встав на цыпочки, он всем телом облокотился на высокий борт телеги.
— Bonbon! Meine Happchen?! — телега остановился прямо посредине переезда на железнодорожных путях. — Bohbon! — он тыкал этой конфетой ей в лицо, продолжая с жутким акцентом приговаривать. — Кусно! Карашо! Gut!
— Господин офицер, господин офицер, — причитал возница, стоя рядом с загородившим дорогу немцем и не решаясь прикоснуться к нему. — Девка же глухая совсем! Болезная! У-у-у! — мозолистый кулак с чувством несколько раз ударил по торчащей из телеги оглобле. — Ничаво то и не понимает! Вы ей монпасье-то в ладошку суньте! Дура же она! Как есть дура!
Оттолкнув старика, как надоедливое животное, немец вновь потянулся к девушке. Злополучная конфета, превратившаяся на жаре в малопривлекательное нечто, упрямо лезло ей в лицо.
— Schweine! — не выдержал толстяк. — Rusisch Schweine! — заорал он, ставя ногу на спицу заднего колеса.
Подошва его сапога все время соскальзывала с отполированного временем кругляша, от чего необъятный зад подпрыгивал после каждой его попытки запрыгнуть наверх. Через пару секунд, во время которых немец как заводной вновь и вновь продолжал свои попытки, над ним уже потешалась весь пропускной пункт. Даже офицер, отложив чашку дымящегося кофе, рассмеялся, когда выглянул в окно будки.
Лицо немца побагровело, когда гогочащая толпа перестала сдерживаться и заржала во весь голос.
— Schweine! Verfluchte Schweine! — с ненавистью прорычал он, выкидывая в сторону распаявшуюся конфету.
Перехватив со спины карабин, немец с силой ударил прикладом по тронувшейся повозке. Крепкое, столетнее на вид дерево жалобно заскрипело и с громким хрустом развалилось.
А! — женский визг прорезал воздух. — А! Мамочки!
Вот, едрен матрен! — схватился за голову седой возница, аж присевший от увиденного. — Слетела все-таки родимая!
Вывернутая наружу массивная доска служила упором для небольшого литров на пятьдесят дубового бочонка, который, получив свободу, свалился прямо на железнодорожные пути. Бочонок с хрустом лопнул, едва дерево коснулось нагретого солнцем металла, а изнутри хлынула мутноватая жидкость.
— Ха-ха-ха! — заливалась охрана, для которой любое происшествие в этой глуши было настоящей манной небесной. — Ха-ха-ха!
Начавший было чертыхаться Курт, который от испуга отлетел в сторону от телеги, вдруг замолчал и начал яростно втягивать носом воздух. Его мясистый нос раздуваться.
— O, Schnaps! Kammeraden, Schnaps! — радостно заорал он, вставая на колени и перед развалившимся бочонком. — Schnaps! Еще? Еще водка?! — его крошечные, бычьи глазки вцепились старого деда, который уже начал было понукать свою лошадь. — А?
Лошадь медленно пошла, потащив за собой телегу. Вцепившийся в её борт немец не отставал. Его сапоги скользили по мокрым рельсам, щедро политым мутноватой и пузырящейся жидкостью. Подошва сапог под солидным весом постового оставляла на блестевшем металле четкие следы...
Отступление 59. Реальная история.
[Цитата] по книге: Илья Старинов — супердиверсант Сталина / под редакцией проф. И. П. Мельникова, канд.воен наук А. Л. Тополева. — Москва: Юнона, 1996. — 237 с.
«... Начало Великой войны с ошеломляющей силой показало, насколько пагубным оказалось решение советского руководства свернуть подготовку к партизанской борьбе, обусловленное сменой военной доктрины. В течение нескольких предвоенных лет (1937 — 1939 гг.) органы власти на местах, получив соответствующий приказ, с поразительной активностью стали разрушать все, что было создано и накоплено на протяжении десятилетий. За какие-то несколько месяцев были ликвидированы сотни подготовленных к длительному пребыванию баз для диверсионных отрядом на Украине, в Бессарабии, западной Белоруссии. В районах Олевса, Славуты, Овруча и Коростеня были полностью ликвидированы склады с боеприпасами и взрывчаткой, которые по некоторым оценкам составляли сотни тонн.
В тоже время несоизмеримо более губительным по сравнению с уничтожением материальных ценностей для будущей партизанской борьбы явились массовые репрессии в отношении партизанских кадров. К 1938 г. были репрессированы многие работники Генштаба, НКВД, секретари обкомов, которые в начале 30-х годов занимались подготовкой к партизанской борьбе, расстреляны командиры Красной Армии, имевшие специальную партизанскую подготовку. Губительным оказалось расформирование сети партизанских школ во главе с компетентными руководителями...
… В первые месяцы войны нам пришлось все начинать заново. В условиях катастрофической нехватки кадров, методических материалов, специального снаряжения и т.д. была налажена массовая подготовка диверсионных групп. Первое время дело доходило до того, что партизанские группы и отряды готовили за 2 — 5 суток и наспех сформированные подразделения гибли в первые же часы и дни в тылу врага...
… Толком не были отработаны ни приемы ни методы, ни тактика диверсионной борьбы. Приходилось по крупицам восстанавливать все то, что уже было уничтожено или утрачено. Всякими правдами и неправдами выискивались старые кадры, которые уже давно служили в обычных частях, или работали в тылу. Поднимались уже давно забытые и положенные на полку в архивах приказы, брошюры и методички...
… Инструкторы старались в максимально сжатые сроки дать своим ученикам все то, что им могло пригодиться за линией фронта. Однако, именно этот катастрофический цейтнот, в котором оказалась наша страна в первые месяцы Великой Отечественной войны, дал сильный толчок к развитию советской диверсионной школы. В это время появлялись совершенно новые приемы и методы партизанской борьбы, изобретались оригинальные виды вооружений и т.д. Это и активное применение различного рода ядов растительного происхождения для уничтожения солдат и офицеров противника, и широкая подготовка ловушек (засадных ям) в условиях лесной и холмистой местности, и использование агрессивных веществ для разрушения коммуникаций (металлических опор мостов, железнодорожных путей и т.д.) и т.д.».
Отступление 60.
[Цитата] по книге: Артур Кларк Транклюватор 2000 / пер. И. С. Махалова. — Москва, ЭЛИТА-М, 2001. — 372 с. — В 5 т. 2 т. (Серия: Шедевры зарубежной фантастики).
«... Небольшую комнату, стены которой были покрыты серебристыми нелитовыми панелями, пронзил неприятный звонок, который буквально подбросил вверх коренастого плотного мужчину. С взъерошенными волосами и помятым лицом Энтони Коэл вскочил с кровати и подбежал к видеофону. С небольшого монитора (видеофон был древней модели и поэтому транслировал изображение из рук вон плохо) на него смотрело что-то пупырчатое, которое постоянно мигало и пузырилось.
— Служба доставки. Младший оператор Заф-3 Персиваль, — проскрипело с экрана. — Ваш заказ доставлен на промежуточную базу доставки в сектор 3 С и после оплаты будет доставлен к вам.
Жутко потея от волнения Коэл прислонил к считывающему устройству тыльную сторону кисти, куда ему, как и всем жителями Кусконского торгового Союза, был вживлен электронный чип. Через несколько секунд раздалась мелодичная трель и с экрана вновь проскрипело:
— Благодарим за ваш заказ. Служба доставки надеется на дальнейшее сотрудничество. Вы можете оставить ваши пожелани..., — он со всей силы ударил по ведиофону, выключая устройство.
Коэл давно ждал этого момента. На протяжении семи лет, начиная с устройства на работу в Эстик корпорейшен, он ежемесячно откладывал часть своей зарплаты. Оставшихся крох ему едва хватало на то, чтобы снимать крошечную комнатку в каком-то занюханном отеле в четвертом секторе Мега-сити и питаться переработанными водорослями.
— Дождался..., — шептал он, растирая текущие по щекам слезы. — Дождался.
Вдруг прямо у пола откинулась небольшая выпуклая панель и там внутри что-то глухо заурчало, а потом откуда-то изнутри с шуршанием выполз пластиковый ящик. Через его боковую стенку тянулась длинная яркая надпись «Транклюватор 2000».
— Вот он, — с восхищением смотрел Коэл на свое приобретение. — Сейчас я тебя освобожу... Сейчас. Подожди, немного!
В течение следующих нескольких минут он судорожно шуршал пухлыми кусками пластика, которым был заполнен изнутри ящик.
— Где же ты? — бормотание еле слышалось. — А, вот... Вот он какой! — его глаза заблестели. — Мое!
Из пластиковой шелухи на свет появился блестящий со множеством ярких огоньков и кнопочек агрегат, на котором гордо красовалась та же самая надпись — «Транклюватор 2000».
— Мое..., — судорожно открывал он рот, нежно гладя устройство. — Моя прелесть! Прелесть!
Не обращая ни какого внимания на длинный белый рулон с инструкцией, который вывалился из ящика вместе с пластиковой мишурой, Коэл нажал на большую красную кнопку.
— Выберите объект, — прошелестел синтезированный голос. — Укажите количество, — дрожащие пальцы несколько раз стукнули по светящимся на панели кнопке. — … Начинаю обратный отсчет! Пять, четыре, три, два, один...
На вытянутой части устройства что-то щелкнуло и засвистело. Вслед за этим в сторону окна вытянулся полупрозрачный луч, который на глазах начал густеть. Бах! В углу начали появляться очертания какого-то предмета. Небольшой прямоугольной формы брусок с четкими гранями.
— Получилось, — слезы лились не переставая. — Получилось...
Коэл схватил еще теплый брусок и начал его рассматривать.
— Комплексный пищевой брикет, — шевелились его губы. — Получилось!»
________________________________________________________________
22 июня 1941 г. Западная Белоруссия.
Долгий июньский день подходил к концу. Солнце уже почти село, лишь его узкий кончик выглядывал из-за кромки леса. Медленно спадала жара, уступая место вечерней прохладе.
— Иди, дуреха, — несильный толчок в спину и невысокая девчушка вышла из толпы и, со страхом смотря вперед, медленно побрела в сторону могучего дуба. — Иди, иди! Чего встала?
Зеленая листва, огромной пушистой шапкой закрывшей дуб, еле слышно шелестела.
— Отец! — вслед за девочкой, продолжавшей медленно перебирать ноги, из толпы вышел седой как лунь старик. — Отец, услышь нас! — лопатообразные ладони, привыкшие к тяжелому крестьянскому труду, застыли около груди. — Услышь нас, Отец! — увидев, что девочка почти добралась до кряжистого великана, старик сделал неуловимое движение рукой.
… Тоненькая в царапинах ручка осторожно коснулась узловатой коры. Едва дотронувшись, пальчики сразу же отпрянули, а она удивленно вскрикнула. Небесного цвета глазки с надеждой посмотрели вверх — туда, где еле слышно шелестели листья.
— Отец! — продолжая звать, старик с напряжением следил за девичье фигуркой. — Твои дети зовут тебя, Отец! Услышь нас!
Вдруг, раздался резкий хлопок, напоминавший звук от удара кнутом. Звонкий, смачный! Прямо от дуба зазмеились трещины!
— Отец! — ноги старика подогнулись сами собой и тщедушное тело упало на колени. — Отец, услышал нас! — он не скрывал своих слез. — Что встали, как бараны? — вдруг закричал он, увидев застывших сзади него односельчан. — Тащите носилки! Скорее, скорее...
Толпа сразу же развалилась на части. Одни несли какие-то бугристые мешки, вторые тянули упиравшегося всеми своими копытами хряка, а третьи — четверо подростков тащили носилки. На сделанных из свежеошкуренных оглоблей завернутые в трепье лежали два стонущих тела.
— К милости твоей взываем, Отец! — старика, поддерживаемого с двух сторон за руки, принесли к дубу. — Помоги мальцам нашим!? — стоны за его спиной усилились. — На минах подорвались..., — шептал он, гладя узловатыми пальцами наросты на коре. — Помоги, Христом Богом молю, помоги... Ой!
Прямо под ним начала медленно проседать земля. Крупные бурого цвета корни выступили наружу.
— Авдея, давай сначала, — показал старик на ближайшие к нему носилки, , где громко стонал беловолосый парнишка. — Сюды клади его, сюды... Вот...
Переломанное тело в окровавленных тряпках осторожно уложили в неглубокую яму под нависшими корнями и осторожно присыпали землей, оставляя на поверхности бледное лицо.
— Степку сюды, — второй закусил от сильной боли губу и тихо мычал. — мягчее, ироды, мякчее...
…. В село люди возвращались уже в полной темноте. Десятки сапог, лаптей и босых ног глухо выстукивали по пыльной дороге.
— Диду, а диду, — рядом со стариком шла стайка местных мальчишек. — Расскажи, расскажи.
Старик кряхтел, но держался. В темноте было не видно, как он что-то тихо шептал.
— Диду, кази! — снова дернула его за рукав какая-то кроха. — Кази про боженьку! Кази! Диду, кази про боженьку!
Тот тяжело вздохнул и, погладив по голове прильнувшего к нему карапуза, проговорил:
