— Благодаря Степану Емельяновичу поезд, перевозивший столь нужную для доблестных немецких войск технику, не был уничтожен и пришел к позициям солдат в срок!
Немецкий офицер, дождавшись когда переводчик умолк, тоже сделал шаг вперед и что-то торжественно пролаял.
— … сказал, что немецкое командование и впредь будет щедро награждать тех, кто верно служит Рейху, — перевел учитель, продолжая улыбаться. — А теперь мы сделаем несколько снимков для газеты, чтобы все увидели единение Германского народа с освобожденными от большевиков нациями!
Отступление 76. Реальная история.
Деревенский почтальон, устало присев на скамья возле смотревших на него баб, начал ковыряться в своей холщовой сумке. Он что-то угрюмо бормотал, пытаясь найти нужное письмо. Работа для него уже давно стала настоящим адом. Если раньше он был праздничным гостем в каждом доме, куда приносил письмо или посылку, то теперь от почту никто не ждал ничего хорошего.
— Вот баб Нюр письмо тебе, — произнес он, обращаясь к сухонькой бабульке — «божий одуванчик», что стояла немного в стороне от всех. — Из Германии.
Собравшиеся бабы ахнули, с ужасом и любопытством смотря на небольшой кусочек бумаги. Казалось он сейчас загорится в руках почтальона от стольких глаз.
— От Марьяшки видно? — прошептала одна и сразу же подхватили остальные. — От нее точно! Из самой Германии?! Не уж то правда?! Да, нет... Не может быть! Сказано же тебе — из Германии. Вона смотри сколько штемпелей...
— Клавка, почитай-ка, — еле слышно прошептала бабуля. — А то что-то дурно мне, в глазах темно.
Бабы вновь ахнули от такого подарка. Сразу же раздался треск бумаги и из конверта, хранящего многочисленные следы пальцев, выпал листок светло-серой бумаги.
— Здравствуй, любимая бабуля! Пишет тебе, твоя внучка, Марьяна.
Бабуля всхлипнула. Ей кто-то приобнял за плечи и тихо успокаивающе зашептал.
— Кровиночка моя ненаглядная, — бормотала она, даже не пытаясь вытереть слезы. — Как же ты там...
— … Как и обещала, пищу тебе про своей былье — жилье. Приехала я в почти в самый центр Германии, — вновь начала читать женщина. — Область называется Бавария. Разместили меня и моих подружек в большом доме, похожем на наш бывший господский дом в Духовищах. Здесь тепло и светло. Нам выдают много мыла и большие белые полотенца.
— Смотри-ка, и мыла им дали, — кто-то с завистью произнес. — Большие белые полотенца... А у нас тут вона хоть тряпьем вытирайся. Вот свезло то девке! Вот свезло!
— Кормят нас, бабуля, хорошо. Почитай, четыре раза в день. На завтрак дают кофей черный с желтым маслицем, маргарином называется, и кусочком хлеба, — медленно словно мусоля каждое слово читала женщина, не забывая охать в нужных местах. — На обед кормят вкусным супом с маленькими кусочками мяса и тушеной капустой с длинными сосисками.
— Как барыня живет..., — вновь забормотал какой-то женский голос из середины бабской кучи. — На всем готовом спит и ест... Повезло же девке! А орала то как, когда забирали. Орала как резанная. Дура!
— Еще вечером нам кино показывают про германские победы..., — опять начала читать женщина.
— Подожди, Клава, подожди, — вдруг проговорила старушка, подойдя вплотную к ней. — Посмотри-ка на письмо. Глаза у тебя молодые. Нет ли там цветочка какого, ну хотя бы самого махонького? А? Посмотри, Клавушка? А то чует мое сердце...
Читавшая письмо женщина сразу же всплеснула руками.
— Да не волнуйся, баб Нюр, — ткнула она в конец письма рукой. — Есть там цветочки. Есть... И махонькие, как ромашишки. И вона в конце письма Марьяшка твоя огроменный цветок нарисовала — большой, красный...
С посеревшим лицом бабка посмотрела на протянутое ей письмо, где в самом низу, примерно на четверть листка, алел большой бутон диковинного цветка. Яро алый, с четко прорисованными заслюнявленным красным карандашом лепестками, цветок казалось вырастал из самого письма...
— Вот видищь який червонный цветок, баб Нюр. Что с тобой? А-а-а-а! Бабы!
Сорвав с голову ветхий платок старушка начала оседать на землю.
— … Марьяшка говорила..., — через пелену женских криков и ахов донесся чей-то негромкий детский голос. — Мол, как приеду письмо напишу... узнает кто или смотреть будут... Обещала она цветочки рисовать. Если мол один цветок маленький нарисую, что жить можно. Ну а если несколько цветочков будет в письме, то мол невмоготу мне и лучше в петлю от жизни такой...
________________________________________________________________
Где-то в болотистых лесах Белоруссии. Лагерь партизанского отряда... Небольшая полянка с кряжистым, пустившим глубоко в землю узловатые корни, дубом. Рядом с ним на аккуратно выложенной плоскими камнями площадки еле тлеет слабенький огонек. Небольшая горка красноватых углей едва подернута седым пеплом.
— Дедушка Дуб, дедушка Дуб, вылечи пожалуйста мою маму! — горячий шепот маленькой девчушки со встрепанными волосами, которые казалось никогда не были знакомы с гребешком, терялся где-то в кроне дуба. — Она сильно занедюжила и кашляет... Дедушка Дуб, ты меня слышишь?! Я вот тебе что принесла, — с крошечных ладошек в небольшое углубление скатился необычный пестрый камешек. — Я его на речке нашла. Он там в ложбинке лежал. Такой красивый, блестющий... А больше у меня ничего нет... Ты вылечишь маму, дедушка Дуб? Вылечишь? — своими ручками она обхватила бугристую кору дерева и крепко прильнула к ней. — Вылечи, пожалуйста! — прошептала она и, утерев слезу, ушла.
Через некоторое время на этом же месте стоял какой-то мужчина, который точно также что-то рассказывал, о чем-то просил.
Потом его сменил невысокий паренек, который только вернулся с города.
— Жить без нее не могу, — шептал он, скрежета зубами. — Закрывая глаза, а она стоит передо мною, как живая... Отец...
Люди шли не переставая. Одни что-то говорили, другие подходили молча, третьи клали какие-то продукты и вещи...
Лишь одного человека это не коснулось, или почти не коснулось. Смирнов, теребя какой-то подобранный сучок, молча наблюдал за приходящими на поляну людьми. Вот мимо прошла женщина. Еле заметным движением она коснулась небольшой деревянной статуэтки, висящей у нее на поясе, и что-то пробормотала. И так делали многие, кто даже только лишь проходил мимо дуба...
— Тьфу! — сплюнул особист. — Это уже слишком.... Что он не знает что-ли?
Однако Он знал все! Андрей, да он еще осознавал себя именно Андреем, знал все, что происходит вокруг; слушал все, о чем говорили вслух или шептали.
— Черт, знает что твориться..., — пробормотал Смирнов, направляясь в свою каморку, которая была вырыта в земле возле очередного поворота оврага. — Все-таки придется обо всем этом доложить, — закрывая за собой дверь он, тяжело вздохнул. — Придется... И ничего здесь не поделаешь..., — сев за стол, он пододвинул листок бумаги, на котором было уже что-то написано.
Андрей (Лес, отец, дедушка Дуб — все это также были его ипостаси) видел и это. Если бы у него было лицо и обычные человеческие губы он наверное бы печально усмехнулся или может быть что жестко сверкнул глазами или сделал бы тысячу других движений, свидетельствующих о переполнявших его чувствах. «Я все понимаю..., — думал он, с грустью наблюдая за пишущий человеком. — Я все прекрасно понимаю... Ты должен сделать это. Ты боец и верен присяге. Ты просто не можешь поступить иначе! Тогда ты должен и меня понять, Игорь...». Особист сбил нагар на фитиле свечки, отчего в каморке стало чуть светлее. «Я тоже не могу поступить иначе! Лес должен жить всегда. Он должен жить точно также как и раньше... ». Широкая спина майора была идеально прямой, правая рука быстро строчила послание. Вдруг сверху прямо на стол упал кусок земли — небольшой, сразу же разлетевшийся на несколько кусочков по-меньше. Вслед за ним упало еще несколько комьев земли.
Смирнов недоуменно посмотрел на верх. После этого аккуратно встряхнул письмо от налетевшей на него земли и хотел продолжить дальше. Но шуршание стало боле отчетливым и в какой-то мере угрожающим.
— Что за черт? — резко развернулся он к двери, готовясь вскочить. — Нападение? Ей! Кто там?! — с угрозой закричал он. — Какого черта?
С треском стол, сколоченный из толстых досок, разлетелся от начавшего оседать потолка. Сама Смирного отбросило в дальний угол каморки и начало быстро засыпать землей. Он попытался закричать, но вездесущая земля словно воздух заполняла собой все. Она сыпалась отовсюду: сверху, с боков, с низу...
Лес видел все, до самой последней капельки. Он видел, как земля забивалась человеку в рот, в уши. Видел, как ноги в еще недавно начищенных до блеска сапогах, истово дрыгались и лягались. Видел и серую руку с золотистым кольцом, которая то сжималась в кулак, то снова разжималась...
… То, что все вокруг становиться другим — не таким, как кажется, Андрей понял уже давно. Еще с началом первой зимы, когда его вторую суть — Лес начало охватывать странное и пугающее чувство — мощное отупение, торможение и затухание. В тот период время для него прессовалось во что-то ощутимо тяжелое. Секунды начинали казаться минутами, минуты превращались в часы, а часы стали напоминать дни... Тогда он совершенно не понимал, что с ним происходит. Вообще все, что он чувствовал походило на тяжело проходящую неизлечимую болезнь. Его органы чувств словно сходили с ума, он впадал в забытье и не понимал где находится и что с ним происходит.
Часто, когда его сознание было на самой границе беспамятства, его посещали странные видения. Одни были добрыми, родными и знакомыми, другие — пугающими, липкими и мерзкими, третьи, вообще, — совершенно не понятными. Это были отрывки чьих-то разговоров, какие-то крики и вопли, отпечатанные на машинке обрывки документов — и все это в той или иной степени касалось его судьбы... За зимние дни, сложившиеся в долгие, бесконечные годы, таких видение было бесчисленное множество...
«— … Андрюша, сыночек, — тяжело вздыхала рано постаревшая женщина, обхватив голову. — Андрюшечка, как же мне тяжело без тебя!». Он видел, как галдел длинный барак, наполненный несколькими десятками эвакуированных; как плакала его мать, сжимая в руках какие-то мятые небольшие бумажки с печатями.
« — Люди, люди, Отец гневается! Он забыл о нас! — седой бородач, сверкая глаза, буквально кричал молчаливой толпе. — Он бросил нас всех! А вы молчите... Почему вы молчите? Почему вы ничего не делаете?». Лес видел десятки искаженных лиц. Дети с прикушенными до крови губами, плачущие женщины, скрежетавшие зубами мужчины. Лес видел их всех, чувствовал их боль и страх.
«Они же просто сумасшедшие, Ганс! Представляешь, поклоняться деревяшке? Ха-ха-ха! Это же просто смешно, — в расстегнутой до пуза шинели ржал здоровенный пулеметчик. — Они же тупее негров! Те молятся животным!». Андрей видел, как стекло стаканов двух собутыльников со звоном ударяется и содержимое стаканов исчезает в бездонных немецких желудках. Он чувствовал, как пахнет тушенка, стоявшая в открытых жестяных банках...
«После получения …. особым отделам фронтов, армий, дивизий … принять меры к задержанию всех, кто выражает сочувствие учению Живого Леса. В случае оказания сопротивления разрешается применение оружия...». Четкий, стройный строй букв оставляла печатная машинка на белоснежной бумаге. «Все последователи учения Живого Леса в прифронтовой зоне объявляются …. ».
« — Живой, живой! Чудо-то какое! Чудо! — голосила женщина с растрепанными волосами, покрывая поцелуями лицо младенца. — голубку мою вылечили! Вылечил мою кровинку! — к женщине присоединился радостный мужчина в шинели без знаков различия. — Чудо, чудо, — не переставая шептала она». И это видел Андрей... Склонившаяся перед дубом мать, целовала узловатые корни. Стоявший рядом на коленях отец зарывал под его корни какой-то узелок.
«— Никто из вас не должен достаться врагу, — доносились обрывочные слова сквозь свист ветра и гул самолетных двигателей. — Вы все носители секретной информации». Перед ним проносилось знакомое лицо старшины, который молча боролся с каким-то командиром. Он слышал резкие, словно звук кнута, выстрелы пистолета. Наблюдал, как свинец рвал гимнастерку удивленного парня, как, истекая кровью, тот пытался отстегнуть страховочный ремень. «Портфель здеся! А того, что с краю был нет! — звучал в его голове голос. — Ищите лучше! Я всадил в него две пули, он никуда не мог уйти!».
« — Да вот про знакомца своего спросить бы хотел, — до боли знакомый голос донес до него ветер. — Андреем зовут... как он там интересно, жив еще или нет?». Андрей видел серьезно старшину, сидевшего в каком-то большом зале с самого края. Видел высокого черноволосого мужчину с удивительно глубокими глазами, в которых читались то дикое удивление, то сожаление, то бешеный страх. Там было все!
«Куда, болван? — к маленькому солдату, который чуть не подскользнулся на скользкой траве, подскочил офицер и залепил ему пощечину. — Куда прешь? Ты не знаешь, что несешь? Ты же нас всех погубишь? Сволочь!». Втягивая голову в плечи, солдат еще крепче хватал небольшой ящик с тремя снарядами с зеленой маркировкой и нес дальше. Андрей видел, как внутри каждого такого маленького металлического поросенка колыхалась несколько пригоршней жидкости, от которой веяло гнилью. Он чувствовал, как эта зеленая мерзость тянула полупрозрачные плети к нему и старалась задушить...
«Это же колоссально! Грандиозно! — шептал коротышка-профессор, смотря на невысокого паренька в больничном халате. — Этого просто не может быть! Ну-ка Алексей попробуйте, пройдитесь по палате... Так, так. А теперь подпрыгните?! Неплохо, неплохо! Просто, удивительно!». «Это что профессор, я снова танцевать могу! — скинув халат и засучив брюки до щиколоток, он пошел в вприсядку. — А! Вот так! Вот так!». Ноги взлетали высоко вверх и сразу же опускались вниз...
… Каждую секунду, каждую минуту все эти видения, сменяя и прерывая друг друга, наполняли его, рвали на части его мысли, заставляли вновь и вновь переживать уже прошедшие события. Помимо своей воли он был одновременно во множестве самых различных мест, участвовал в разных событиях...
Эта зима сильно изменила его. Сейчас он уже не был тем Андреем, который вырос в далеком селе Малые Хлебцы; и тем Андреем, которого призвали служить на границу; в нем мало что осталось от того Андрея, который погиб под ударами немецкого миномета; и даже тем Андреем, который так странно воспринял свое новое состояние. Весну встретило совсем другое существо! Оно еще осознавало себя Андреем, помнило себя человеком, любило своих родных, но оно также как и все остальные хотело жить. Это существо, пережив Зиму, приняло одно важное для себя решение — выжить...
115
Отступление 77. Реальная история.
[отрывок] Хрестоматия по истории Великой Отечественной войны [1941 — 1944 гг.] в 7 т. / под ред. проф. К.И. Киричка, проф. Н. П. Москвина. — М., 1976. — Т.2. — 823 с.
