Последнее Лето

' — Господи, помоги, пожалуйста, господи, отчи наш, иже...'

Чья-то неумелая, сбивчивая, истеричная молитва стала еще громче, чем прежде, и я прикрыл глаза. Закрыл бы и уши, но руками я держался за кресло. Лучше переломать руки, чем проломить себе череп.

Самолет болтало, и вода становилась все ближе. Пилоты не справлялись — это было очевидно. Скорость была все еще слишком велика, крен слишком сильный, угол наклона слишком высокий. Я покачал головой. Мне было пусто. Будто бы из шарика выпустили воздух. Силы держаться за кресло истощались, пальцы пылали болью, а от постоянных рывков ремень уже почти разодрал рубашку, раз за разом выбивая дыхание. Похоже, моя игра окончена — еще чуть-чуть, и пальцы сами разожмутся, и удар о воду я встречу не в кресле, а между рядами. Удар — и с сильнейшим треском меня отрывает, швыряет куда-то. Тело вспыхивает болью.

— Жить хочешь?

Бесплотный голос. Тусклый, тихий, почти бесцветный, если о голосе можно говорить так.

— Чччттт... — нет времени выяснять, нет времени думать. Тело сияет болью, треск, так и не затихший, становится то громче, то тише, будто повторяясь, но не исчезая до конца. Я выдохнул. — Хочу.

Не важно куда, не важно зачем — имеет значение только этот накатывающий волнами металлический треск, и влажное пятно, растекающееся по груди.

— Хочу, слышишь?!

Тихий крик. Ну надо же, а ведь я не соглашался — я умолял. Забавно. Никогда бы не подумал, что способен на такое. Было бы забавно, если бы треск внезапно не пропал, и я не почувствовал, как на меня накатывают ледяные волны. Если бы оранжевый свет не таял в вышине, а соленая вода не заливалась в рот, выжигая глаза и сводя спазмом легкие. Если бы гребки давали что-то кроме боли.

Если бы... Если бы.

На место волн пришла тьма.

Глава 1

Я резко выдохнул, и рванулся вперед. Макушку обожгло болью — я ударился головой обо что-то твердое. Как оказалось, я врезался в спинку кресла. Широкую, обтянутой оранжевой кожей поверх стального каркаса спинку. Нагретой от солнечного света, пахнущей краской и чем-то приторно-сладким. Погодите.

Ряды оранжевых сидений, жесткий стальной корпус, окна, поделенные на сектора — все говорило о том, что я нахожусь в автобусе. Причем не просто нахожусь, а сижу на крайнем месте в заднем ряду, спрятавшись от солнца за занавеской. Более того, одежда на мне слегка влажная — хотя в автобусе настолько жарко, что на раскаленном корпусе можно было бы жарить яичницу.

Более того, у меня ничего не болело. Руки, все еще дрожащие от памяти о недавнем сверхнапряжении, будто налились мягким теплом, а под рубашкой был вполне чистый живот — ни следа от как минимум ссадин, оставленных ремнем. В памяти будто вспыхнула сверхновая.

' — Ты пойдешь со мной?' — бесцветный, обезличенный голос. Голос, перемешавшийся с болью в сломанных руках и медленно расплывающимся вокруг пятном крови, льющейся из пробитого куском корпуса живота.

Вот значит как. Я вздохнул, прикрыв глаза. Кусок металла впился где-то на пару пальцев ниже нижнего ребра. Значит, гарантировано желудок, и, возможно, печень. То-то меня так трясло — шок точно был. Пожалуй, мне даже повезло, что самолет рухнул в воду — смерть была бы очень мучительной, хотя и быстрой. Даже если бы кровь остановили — повреждения кишечника остались бы, а значит привет, сепсис и перитонит.

Мысли устало роились в голове, а организм с ощутимым трудом отходил от недавней ударной дозы наркотиков. Адреналин, всяческие дофамины и эндорфины... А значит повышенное давление и усталость. Эх, долго я от этого коктейля отходить буду.

Вздохнув, я проверил дорожную сумку. Чемодан, так и оставшийся в грузовом отделении самолета, похоже, потерян навсегда. Ну и черт с ним, там все равно была только одежда. А сумка... Сумка была при мне, и это радовало. Правда, не радовало то, что выглядела она довольно странно. Относительно новая, явно новее моей, но странно пошита, к тому же кожа явно грубее привычной мне. Внутри — щетка, несколько непривычного вида тюбик, видимо, зубная паста, одежда, тоже странная. Ни одной пары джинс, только черные и коричневые штаны. Пара рубашек еще. Все выглядело вполне неплохо, но странно... И старовато, что ли? Ладно, не важно. Я кое-как оклемался, и решил выйти из автобуса.

На улице стояло лето. Настоящее, жаркое, полное зелени лето — градусов тридцать, не меньше. Я скинул куртку, повязав за рукава на поясе, и расстегнул верхние пуговицы белой рубашки. Ткань была удивительно приятной, напоминая что-то смутно знакомое. Так... А если согнуть? Складка на ткани не расходилась. Да, лен, и похоже, даже чистый. А рубашечка то минимум в пару сотен баксов влетит. Хорошо живем.

Стало не особенно лучше, но, все же, жуткую духоту раскаленного автобуса сменил приятный слабый ветерок. Эх, жаль нет темных очков — на таком солнце они бы пригодились. И все же, а где я? А никаких идей. Природа напоминает среднюю полосу России, но какую-то непривычно яркую.

Я задумался. Автобус — человеческой конструкции, причем смутно знакомой. Ладно, не уверен, что тут происходит, но как минимум язык я, скорее всего, знаю. Если не русский, то английский точно. Деньги... Денег нет. Я внезапно почувствовал себя голым. Деньги — они ведь как кислород, пока они есть, ты их почти не замечаешь, и даже если считаешь, то особенно не беспокоишься, а как они кончатся — так чувствуешь каждой капелькой вопящих от кислородного голодания легких.

Я вздохнул. Ладно, денег нет, что тут поделать. Будем крутиться так. Эти мысли больше помогали успокоиться и прийти в себя, чем были реальным планом действий.

— А, вот ты где! — я услышал мягкий женский голос. — Тебя уже заждались.

Э? Сказать, что я удивился — ничего не сказать. Оказывается, меня знают — и даже более того, ждут. Особенно удивительно это звучало в свете того, что голос был совершенно незнакомый. Из-за края автобуса вышла девушка примерно моего возраста на вид. Золотые волосы, аккуратно заплетенные в две косы за спиной, синие, не как мои, оттененные линзами, а по-настоящему синие глаза.

— Прошу прощения, — я приветливо улыбнулся. Раз уж она говорит на русском, все становится проще. — Не подскажете, куда мне идти? — и что тут вообще происходит.

Как-то сам собой я сорвался на вы. А значит — я нервничаю. И это плохо, потому что если скрыть дрожь в теле можно, то мыслительный процесс это ухудшает довольно сильно.

— К Ольге Дмитриевне, — девушка снова улыбнулась. Заразительно так, мягко и задорно. Прекрасно улыбнулась, прямо скажу. Так, как у меня никогда не получалось. — Смотри, идешь прямо, пока не дойдешь до площади. Там повернешь налево... — девушка задумалась. Похоже, вспоминала отличительные черты и указатели. — И иди прямо до дома рядом с кустами сирени. Он стоит один, не ошибешься.

Так, уже лучше. Раз местными руководит женщина, значит... А ничего это ровным счетом не значит. Характер от пола почти не зависит, и подбирать тактику разговора придется на ходу. Мужчин проще понять, женщин проще расположить к себе. Обычно.

— Благодарю, — я улыбнулся. Конечно, обходится без гугл карт непривычно, но маршрут с одним поворот — не тот, на котором можно заблудиться при всем желании. — Про... — черт, я действительно нервничаю. — Спасибо, что объяснила.

Не прости, а спасибо. Не потратила свое время, а объяснила. Самые азы общения, так легко вылетающие из головы при стрессе.

— Не за что, — кажется, она никогда не прекращает улыбаться. И, что немного странно, я чувствовал, как меняется выражение моего лица. Дежурная, испуганная, натянутая улыбка становилась настоящей — ей, черт возьми, хотелось улыбаться. — И мне пора бежать. Пока!

Девушка ушла, а я замер, не решаясь войти в огромные ворота. Двухметровые кирпичные стены, утопавшие в зелени, гипсовые статуи каких-то детей с горнами, широкая надпись 'Совенок' — все это смутно напоминало что-то. Да и красный галстук на белой рубашке убежавшей девушки... Не знаю. Мозг отказывался выдавать сведения, ограничившись смутными ассоциациями, а википедии под рукой не было. Ну и ладно.

Я вошел в ворота. Дорога под ногами оказалась засыпана гравием. Странное покрытие, вряд ли особенно долговечное или удобное, но дешевое. Вокруг, впрочем, в пику небрежно сделанным дорогам, стояли вполне себе симпатичные одноэтажные домики. Деревянные, c железной крышей, доходящей чуть ли не до земли, и с обязательным небольшим окном рядом с дверью. Дома были умело вписаны в ландшафт, и высокие сосны, растущие между ними ничуть не мешали. В целом, место, в которое я попал, напоминало недорогой курорт.

Дойдя до площади со статуей какого-то человека, поправляющего очки, я повернул налево. Здесь домов было меньше, и один из них стояло отдельно, а не в паре. Дом был немного больше других, и утопал в раскидистой сирени. Я замер, принюхавшись — сосновый лес, смешиваясь с цветами, давал причудливую смесь запахов. Причудливую, но интересную и приятную. Похоже, я пришел, куда требовалось. Как бы там ни было, у местного куратора был вкус.

Постучавшись, я дождался разрешения и вошел.

Изнутри дом представлял собой достаточно уютную мешанину вещей и мебели. Стол, пара стульев, раскладушка, окно с распахнутыми занавесками и зеленый ковер на полу. На спинке кровати висел бюстгальтер выдающихся размеров, носки валялись под шкафом, а на стене висел плакат из какого-то кино. Я тактично отвел взгляд от беспорядка, и посмотрел на стоящую у открытого окна девушку лет двадцати пяти. Каштановые волосы, зеленые глаза... Красива. Я покачал головой, и открыто посмотрел ей в глаза.

Больше всего меня смущала ее белая рубашка и синяя юбка с коричневым ремнем, вкупе с каким-то значком на ней. Только сейчас я вспомнил, что у встретившей меня у автобуса золотоволосой девушки был такой же... Как и красный галстук. Затылок зачесался. Это подобие формы что-то напоминало, но у меня упорно не получалось понять, что именно.

— О, проснулся наконец, засоня? — доброжелательный тон. Смеющиеся глаза. Это было совсем не той реакцией, которую я ожидал от... Приди в себя, Сергей. 'Проснулся'. Она видела меня спящим. Более того, мое присутствие не кажется ей странным. Как там ее зовут...

— Да, Ольга Дмитриевна. — я улыбнулся настолько открыто, насколько смог. — Укачало в автобусе, к тому же жара... Прошу прощения. Я не слишком сильно опоздал?

Может быть скажет, на что. Что это за зона отдыха, почему все вокруг носят странную форму, и главное, откуда она меня знает. Мне нужны были ответы или хотя бы подсказки.

— Не особенно, — девушка кивнула. — Так, к делу. Я, как ты уже знаешь, Ольга Дмитриевна — твоя вожатая, — я сосредоточился. Вожатая? Странное название для должности куратора, но допустим. — Девушка, которую я за тобой посылала, зовут Славяна. Она моя помощница, и по всем вопросам можешь обращаться к ней.

Она сделал паузу и посмотрела на меня. Я воспринял это как разрешение задать вопрос.

— Славяна — это девушка с золотыми волосами? — мало ли, кого за мной посылали.

Оль... Вожатая кивнула.

— Она. Только ей этого не говори, засмущаешь. — я недоуменно посмотрел на нее. А чем тут, собственно, можно смутить? — Ладно, мне пора идти. Осмотри пока лагерь, форму выдам вечером.

Форму? Так. Мужчин тут я пока не видел, но скорее всего-то она говорит об аналоге этой белой рубашки, юбки и галстука. Никогда не любил удавки, но это даже плюс — запасной одежды у меня в сумке достаточно, но много — не мало.

— Погодите, Ольга Дмитриевна. Сколько с меня за форму и проживание? — напоминать об оплате, не имея на руках денег, было до одури неприятно, но лучше сразу расставить все точки над и.

Девушка остановилась и странно на меня посмотрела.

— Пионер, ты чего? — пионер... Так, а при чем тут дикий за...

Это было словно удар по голове. Я замер, совершенно дико смотря на ее галстук — символ, чей смысл наконец-то понял. Пионеры... Это слово, кроме первых поселенцев дикого запада, заставляло вспомнить другие понятия. СССР, Сталин, какой-то комсомол... Я тихо, медленно выдохнул, пытаясь разжать пальцы, сжавшиеся на спинке стула до белого цвета.

Кусочки мазайки в один миг сложились в целую картину, которую я так не хотел замечать. Статуя какому-то товарищу на площади. Портрет смутно знакомого человека на стене. И... Я посмотрел на стол, тихо выдохнув. Над ним висел календарь на тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Ручкой был выделен сегодняшний день восьмое июня, воскресенье.

Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Недавно отгремела Рейганомика, в через год в двери постучится черный понедельник, разбив к чертям все идеализированные построения экономистов. Потом до власти дорвется Буш, начнется возня в персидском заливе, а в девяносто первом рухнет союз.

Я выдохнул. Если она не врет — а она не врет, только сейчас я смог соединить в единую картину все увиденное в лагере, я не просто в жопе — я в дерьме. В тотальном, глубочайшем, запредельном дерьме. Я один, в чужой стране, без завершенного образования и я понятия не имею о том, кто я, и что мое тело здесь из себя представляет. Враз сбылись все страхи, да? Я выдохнул, хотя меня и колотило.

Соберись, Сергей. Пока что ты в лагере, и даже не тюремном. Хотя сумка и осталась та же, но эта вожатая меня знает, и, судя по всему, я был вместе с ней в автобусе. Уже стало понятно, что со мной что-то не так — или наоборот, так, смотря с какой стороны взглянуть.Я посмотрел в зеркало. Нет, все то же самое, с виду ничего не изменилось — только под глазами мешки от недосыпа. Тогда как?

— Прошу прощения, Ольга Дмитриевна, я не слишком хорошо себя чувствую. — я попытался взять себя в руки. — Солнце голову напекло.

Девушка все это время непонимающе смотрела на меня, и мой вопрос о цене уже явно забылся — мое лицо было почти белым, а рука, которую я по привычке прижал к виску в моменты стресса, могла намекнуть на главную боль. Так, что она могла увидеть со стороны? Бегающий взгляд, сжатую ладонями голову и легкий озноб. Учитывая, что голова из-за сильных линз у меня болит почти постоянно, особенно симулировать не придется.

— Понятно, пионер. — девушка понимающе кивнула. Легкая подозрительность из ее взгляда не пропала, но, похоже, ситуация стала для нее привычной. — В медпункт пойдешь?

Взгляд девушки был оценивающим и задумчивым. Похоже, она прикидывала варианты. Так... Если я пойду лечиться, то могу попасть на проверку документов, это минус. Но и отлежаться там первый день тоже можно, это плюс.

— Все не настолько плохо, Ольга Дмитриевна. — я улыбнулся, потирая лоб и ближнюю височную часть. Именно эти области у меня болят сильнее всего при солнечном ударе.

Девушка внимательно посмотрела на меня, но одобрительно кивнула.

— Хорошо... — она задумалась. — Так, вещи можешь оставить здесь, потом заберешь. Ужин будет через четыре часа, пока осмотри лагерь, раз уж опоздал на смену... Но особенно далеко от площади не забирайся, заблудишься.

Вещи... Я посмотрел на сумку. Оставлять единственный запас одежды смертельно не хотелось, но что поделать. Не таскать же ее с собой. Я повесил сумку на вешалку, попрощался и вышел из домика. Не знаю, что она будет делать с таким странным мной, но кровь из носу нужно узнать, что она обо мне знает. Как минимум как меня здесь зовут, из какой семьи... Кстати, это могло бы объяснить отношение к одежде — если я сын... Партийного чина, что ли, на их деньги, то дорогая одежда вполне уместна. К тому же, это объяснило бы, почему мне позволили доспать в автобусе, а не разбудили вместе со всеми. С другой стороны... Прямо сейчас некоему Виктору Клеменскому должно быть одиннадцать лет, а он никогда не отличался влиятельными родителями. Не знаю. Или я легализован, или нет. Или за мной явится пативен, рано или поздно, или нет. Но нужно узнать. И желательно раньше, чем у меня поинтересуются моей фамилией и именем.