Последнее Лето

А ведь если так подумать, то человеческая личность — это совокупность нейронных связей в мозгу. Души нет, так как у нее банально нет физического носителя. Таким образом меня не существует. Ну, или существую, но в виде самого настоящего диссоциативного расстройства идентичности. Эх, сходить бы к толковому психоаналитику, чтобы проанализировал со всех сторон и меня, и Белова, и дал потом почитать заметки. Да только где его найти то?

— Виола Александровна, у вас ручки не найдется? — я встал с койки и посмотрел на женщину, работающую с бумагами. Как оказалось, меня не раздевали.

Медсестра посмотрела на меня со странным, эдаким зоологическим интересом. Не злобным, просто изучающим и слегка насмешливым. Наверное, так микробиолог смотрит на особенно забавный микроб.

— Записки себе писать будешь? — и ведь ни капли ехидности во взгляде. Сочувствия, впрочем, тоже. Скорее, она искренне, от души веселилась.

— Да. — я покачал головой. — Или вы передатчиком поработаете?

Мда. Какой же, все-таки, странно-жуткий разговор — передавать самому себе записки... Как бы меня действительно не заперли в доме с желтыми стенами. Хотя... По мнению Белова это и без того произойдет, раз уж он так уверен, что Виола донесет. Это ее профессиональная обязанность, в конце-концов.

— И потом снова обьяснять твоему альтер-эго, чем инфаркт отличается от гипертонии? — она покачала головой. — На, пиши. Только не потеряй.

Женщина протянула ручку с листком, и я задумался — а что, собственно, писать? И куда потом это, собственно, прятать так, чтобы Белов записку заметил?

Быстро накропав краткую информацию о себе, я засунул записку за пазуху, так, чтобы кололо в бок сквозь ткань, и вышел из медпункта, оставив ручку на столе. Виола не протестовала — похоже, она меня все-таки выписала.

Озеро сверкало в лучах заходящего солнца. Похоже, я провалялся без сознания весь день — и даже хорошо, что меня не стали будить. По крайней мере, теперь я мог поплавать в почти пустом озере — вожатые увели всех на ужин. Мне есть не хотелось. А видеть кого-то из отряда тем более.

— Как ты? — мягкий женский голос раздался за спиной. Обернувшись, я без особого удивления увидел Славю — девушка сочувственно, но без лишней жалости смотрела на меня, протягивая что-то, завернутое в салфетку.

Как оказалось — бутерброды. Причем, судя по виду и запаху, довольно вкусные.

— Так себе. — so-so. Английское слово выражало мое состояние куда лучше, чем грубый русский перевод. — Тебе еще не хочется убежать?

Я говорил спокойно, но внутренне я напрягся. Даже сильнее, чем думал.

— Почему я должна хотеть убежать? — в глазах Слави стояли смешинки.

Я вздохнул. Кажется, у меня дрожали руки.

— Ну, я могу наброситься на тебя с топором. Или задушить. — по словам Виолы, с какой-то рыжеволосой девчонкой я чуть так не поступил. Понятия не имею, чем она так разозлила настоящего хозяина тела.

Девушка деликатно рассмеялась, и села рядом, положив голову мне на плечо. Я как-то резко успокоился — даже руки расслабились, перестав подрагивать. Ровное, мягкое тепло девушки будто передалось мне.

— Я верю, что ты не будешь, — она покачала головой, устраиваясь поудобнее на моем совсем не широком плече.

Вздохнув, я все-таки сделал то, чего так хотел — поцеловал ее в макушку. Верит она. Хотя, если так подумать — все, что происходило рядом с ней, я помню в мельчайших деталях. Значит, и правда, не сорвусь — слишком сильно она меня держит на поверхности, чтобы наружу мог вылезти второй я.

— И что мы будем делать? — 'мы' — не я. Не знаю, в какой момент это стало так, но теперь уже поздно было об этом думать. — Между прочим, я тебе изменил.

Я сказал как-то невпопад, и Славя молча покачала головой.

— Не ты. Не думай об этом, — я вздохнул. Совет был хорошим, но мне от одного воспоминания о прокуренном доме и запачканном засохшим эякулятом и спермой становилось противно.

— Хорошо. — я покачал головой. Страшно хотелось закурить — хотя я никогда и не курил. Почувствовать пальцами белую бумагу сигареты, щелкнуть крышкой зажигалки, пижонски открыв рывком — и поднести тонкий язычок пламени к краешку, затянувшись горьким дымом. — Так... Сегодня я уеду из лагеря.

В этом у меня не было сомнений. После всего, устроенного мной, Ольга зубами вцепится в возможность сплавить подальше проблемного пионера. Не говоря уже о том, что Виола не станет молчать о диагнозе, и за мной вполне могут приехать на белом микроавтобусе, чтобы увести в дом с мягкими стенами. Славя в эту картину чудесного будущего никак не всписывалась. Сказал бы 'на ее счастье' — да только скоро в Норильске станет куда хуже, чем в любой психической больнице. А значит, от этого придется как-то отмазаться — хотя бы ради нее.

— Знаю. — она покачала головой. — Оля говорила.

Я кивнул. Даже не сомневаюсь, что она в том числе провела с лучшей ученицей воспитательную беседу о том, почему от меня лучше держаться подальше. Закончилось это, впрочем, так же, как и все подобные беседы.

— Хорошо. — и правда хорошо. Не нужно лишних обьяснений. — Мы еще встретимся в универе, Славь.

Девушка улыбнулась, и прикусила меня за ухо.

— Помолчи, а? — я улыбнулся, и замолчал.

Мы сидели на берегу озера, смотря, как солнце медленно закатывается за водную гладь, раскрашивая небо во все оттенки оранжевого и красного. Нам было хорошо.

* * *

У реки было людно, недавний разговор оставил смутные эмоции и тень воспоминаний. Я помнил, что говорил с кем-то, но не помнил, ни о чем, ни как он велся. Понятно. Мое второе я говорило со своей блондинкой, больше не с кем. Других собеседников я, хоть и с трудом, обрывками, но вспоминаю. А вот ее... Ее будто и не существует. Ну и ладно. Все равно пообщаться нам вряд ли когда-нибудь удастся. Остается надеяться, что я не наделаю с ней ошибок. Или хотя бы слишком много ошибок. Пока я думал, ноги привычно несли меня к дому. Мне нужно было собрать вещи, искупаться и просто побыть одному. Не в лесу, в котором всегда рядом есть кто-то еще, не в медпункте, в который кто-то может зайти — по-настоящему одному. Привести себя в порядок, и хорошенько подумать над произошедшим. Я — сумасшедший. Теперь это факт, и не то, что можно подвергнуть сомнению. Общаться самому с собой записочками — не выход. Это работает сейчас, но резко перестанет в тот миг, когда я выйду из отпуска.

Тогда что? Лечение — крайне трудоемко, и займет очень много времени. Того самого времени, которое стоит дороже золота. У меня есть четыре года на то, чтобы упрочнить отношения и завести контакты с нужными людьми. Если, конечно, мое сумасшествие — и правда предвидение. Но нужно сравнивать, узнавать... А это снова время.

Виола уже предложила способ, хотя он и самоочевиден. Не пытаться лечить заболевание, а научиться им управлять. Найти и обозначить тригеры, написать краткое руководство для обоих личностей, возможно даже завести универсальный ключ на смену. Это все не дает никакой гарантии, но поможет если не полностью управлять собой, то хотя бы не допустить того, что происходило эту неделю. Мне еще повезло, что противоречие между мной и мной оказались только в девушках — все могло бы оказаться куда хуже. Например, я мог бы сначала нахамить Ольге, а потом прийти к ней с просьбой. Ну, или все-таки изнасиловать Алису, и открыто заявиться после этого в лагерь. Не помнить того, что делал пару часов подряд — опасно настолько, что даже переоценить не выходит. Особенно для меня.

— Живой? — знакомый, слегка ехидный голос раздался входа. Та, о ком я только что думал, все-таки пришла. И это хорошо — пора расставить все точки над и. — И даже на людей не бросаешься.

Я вздохнул, и молча кивнул ей на стул напротив — садись, мол.

— Ты хотела что-то сказать? — я внимательно посмотрел на нее. — Если да — говори быстрее, не знаю, как долго я еще буду здесь.

Виола не станет прятать от отца диагноз. А если и станет, то первая же проверка у психиатора обнаружит мое раздвоение личности. Такие вещи не спрятать, они будто шило в мешке. Впрочем... Возможно, что о моем диагнозе и без того знали, но решили, что на природе я приду в норму. Не пришел, сорвался. И так рисковать репутацией отец не будет.

— Значит, ты уедешь? — кажется, ее это удивило. — Так просто?

Я вздохнул. Меня трясло, монета в любой миг могла перевернуться. Алиса, еще недавно бывшая стопроцентным тригером, стремительно срывалась с крючка. Да, красива. Да, от одного взгляда на нее хочется завалить ее на кровать. Да, мы неплохо поладили.

Только вот Аня мертва, и заменять ее еще более смазливой копией я не собираюсь.

— Твой адрес я знаю. Если я захочу тебя увидеть — тебе сообщат, — вряд ли. Мы хорошо провели эту неделю — я почти полюбил. Не уверен, ее, или тот образ, который нашли в ванной со вскрытыми венами и почти тайком закопали на ближайшем кладбище, с официальной версией — смертельной болезнью. Советские спортсменки не кончают с собой. Особенно молодые и талантливые.

Я снова чувствовал себя в своей стихии. Да, я схожу с ума. Да, скорее всего меня удавят или запрут на какой-нибудь партийной даче до того момента, как я смогу пройти десять базовых психических тестов. Но я все еще Сергей Белов, сын первого зама министра нефтяной и газовой промышленности Советского Союза.

С тихим шлепком моя голова мотнулась назад. Щеку обожгло резкой, хлесткой болью. Алиса, кажется, сама сразу не поняла, что пощечину дала она.

— Ты за кого меня принимаешь, мудак? — янтарные глаза девушки пылали, словно угли. Кажется, я только что сильно ошибся. Хотя... Ошибся я в тот миг, в который перестал считать. — Я что, по-твоему, шлюха, которая прибежит, если ее поманить пальцем?

Я вздохнул, прикрыв глаза. Алиса... Взбешена — не столько моими словами, сколько всей ситуацией. Вымотана. Глубоко запуталась во всем происходящем. Набросаем на пальцах. Ее жизнь до лагеря — много парней, каждый из которых после пары недель убегает к более домашней знакомой. Она — приемная, отношения с родителями не складываются. Дефицит общения, социальную жизнь заменяют попойки, импровизированные концерты на чужих квартирах и пьяный секс. Комплексы — и от такой компании, и от необходимости все время доминировать, держа себя в пьяной компании, и просто зарождающееся мужененавистничество от постоянных предательств. А дальше — лагерь. Первая пара недель, в которых были только редкие посиделки с Мику, споры с придирающейся вожатой и Славей. А потом — я, сразу и четко в ней заинтересовавшейся. Подумать только, а ведь и прошло то всего меньше семи дней со дня знакомства.

Ладно. Я... А что — я? Сначала я проявлял интерес к ней, потом я же нагло и открыто изменил ей с блондинкой, прямо подтвердив застарелый страх того, что ей все равно предпочтут другую. А потом оказалось, что предпочел то не я... Если она в это действительно поверила, конечно.

— Прости, — я вздохнул. — Но ты ведь уже все поняла?

Смотреть на нее было просто больно. Все-таки она была очень похожа на Аню — но совершенно не умела притворяться. Будь она чуть менее или чуть более похожей, я бы смирился. Возможно, смог бы не обращать на сходство внимание или, наоборот, стер границу между ними. Но она стояла на границе, и один взгляд на нее причинял боль. Когда я запер для себя эту часть памяти, меня все равно неосознанно тянуло к ней. А точнее — к рыжим волосам, янтарным глазам и загорелой коже. Теперь же... Прости, Алиса. Это был интересный опыт.

— То, что ты искал замену своей подружке? — она покачала головой. — Давно. А что не поняла, то Ольга подсказала.

Я кивнул. Ольга знала про меня не так уж мало, слишком характерные у нее были реакции и ожидания. А значит мое происхождение — секрет Полишиннеля, все, кому интересно, давно уже знают.

— Тогда... — я почувствовал себя неловко. Слишком неловко, чтобы продолжать мяться — иначе дам себе еще одну отсрочку, а потом не выдержу, и заеду к ней по адресу, с цветами и шампанским. А значит... — Спасибо за все, Алис. Это было хорошее время.

Пусть не безбрежное, пусть не без огрехов, но цельное. Она оказалась в нужном месте в нужное время, достаточно удачно, чтобы окончательно расцепить обе мои личности. На ту, что была до смерти Ани, и ту, что появилась, когда я решил о ней забыть. Спасибо ей за это.

— Тебе тоже, Сергей. Тебе тоже. — девушка повернулась и ушла, а я даже не стал смотреть ей вслед. У меня еще оставались вещи, которые нужно собрать, и дела, которые нужно сделать.

Тем более, что каким-то сто пятьдесят шестым чувством я ощущал, что время кончается, и прямо сейчас из верхней чашки песочного хронометра улетают последние песчинки.

Наверное, именно поэтому я не удивился, когда дверь в домик без стука открылась, и внутрь вошла Ольга. С серьезными, пасмурными глазами и моим паспортом в руках.

Пора.

* * *

Машина оказалась черной, и какой-то уж очень 'ретро'. Кожанный салон, кондиционер — машина была неплоха, но для меня, жителя двадцать первого века, была все-таки совершенно неудобной. Мне бы джип, с полным приводом, подогревом кресел, радио, климатконтролем и прочими мелкими жизненными радостями, по которым так скучаешь. Водитель был молчаливым мужчиной средних лет славянской внешности, даже не попытавшимся поздороваться. Я тоже не стал навязываться. Сумка — в багажнике, паспорт — во внутреннем кармане, голова — прижата к прохладному стеклу. Все-таки хорошо, что я успел попрощаться. И хорошо, что пришлось уйти — желание остаться могло стать слишком сильным. Деревья пролетали перед глазами, машина слегка подрагивала, и я постепенно стал погружаться в сон...

Почти сон. Все-таки во сне обычно нет темного помещения, разделенного невидимой, но нерушимой преградой, и двух стульев, стоящих напротив друг друга. Простых деревянных, лакированных стульев, какими завалена любая школа. А кроме них не было ничего — ни стен, ни потолка, теряющегося во тьме. Только я и человек, развалившийся на стуле напротив.

Парень семнадцати лет, выглядящий чуть старше своего возраста. Короткие светло-русые волосы, овальное лицо, тонкий нос и серые глаза — умеренно смазлив, умеренно крепок. Белов Сергей Александрович, владелец тела, в котором меня угораздило оказаться и куда более талантливый человек, чем я.

— Что будем делать? — я посмотрел ему в глаза. Обычно светло-серые, здесь они напоминали мокрый асфальт. — Ты не хуже меня знаешь, что у нас осталось только четыре года.

'У нас' — я и правда считал его частью себя. Совершенно полноправной и равноценной. Наверное, окажись я сейчас в собственном теле, спасенном врачами — я бы сошел с ума от одиночества. Конечно, двум душам тесно в одном теле, но после того, как привыкнешь, другой жизни уже не представить.

— Если твои знания правдивы. — он не улыбался. Чуть ли не впервые в жизни он не подстраивался под собеседника, не использовал чудовищную врожденную эмпатию. Он даже не пытался меня читать — это просто не имело смысла. Здесь и сейчас мы знали друг друга лучше, чем старые любовники или братья-близнецы.