Я вскочила со своего места, боясь услышать продолжение. Трясущимися руками достала из кармана мятую купюру и кинула на стол, схватила сумку и с громкими словами: "Засунь свое предложение в...!" бросилась к выходу.
Удивительным образом, но общение, пусть и довольно одностороннее, с Сэмом меня встряхнуло. То ли потому, что вдруг поняла, что обиду на друга на самом деле не держу, то ли — от осознания, что в целом мне еще повезло. В отличие от, например, Нади Зайчик.
Прошло четыре дня, прежде чем я решилась навестить ее в больнице.
О состоянии девушки и случившей трагедии в университете так и не узнали — близких друзей у Нади Зайчик не было, а ее соседке по комнате в общежитии по большому счету было все равно. Девушка даже обрадовалась, когда я сообщила, что Надя попала в больницу — мол, теперь комната в ее полном распоряжении на долгое время.
В деканат также пришлось идти самой. Как выяснилось позже, при себе у девушки не было никаких документов. Сотрудники университета клятвенно пообещали поднять личное дело Нади и связаться с ее родственниками в ближайшее время. Однако то, с какими физиономиями они это сказали, натолкнуло на мысль, что проще было дождаться у моря погоды.
Я купалась в самобичевании три дня — даже определиться не могла, в чем конкретно себя обвиняла. В том, что не успела спасти Надю? В том, что не предупредила ее? В том, что отнеслась к ситуации с долей исследовательского интереса? Получится предотвратить падение или нет?!
На четвертый день я, наконец, решилась навестить ее — обзвонила все больницы "столицы" и узнала, что рыжеволосая девушка лет двадцати поступила после ДТП в первую клиническую и пребывала сейчас в отделении реанимации.
На пятый — после странного недозавтрака у Сэма, я вместо первой пары отправилась туда.
К Наде Зайчик меня не пустили, объяснив крайне тяжелым состоянием девушки. Однако со мной любезно согласился поговорить ее лечащий врач.
Статный высокий мужчина среднего возраста появился через десять минут.
— Громовой Владлен Германович.
— Оксана. Подруга пострадавшей. Нади Зайчик, — я стушевалась под изучающим взглядом мужчины, почувствовала себя в разы глупее. — На днях я узнала о случившемся. Как она?
Владлен Германович промедлил с ответом, будто пытался понять, как и какими словами объяснить состояние Нади — достаточно ли я умна, чтобы разобраться в медицинской терминологии, или придется разжевывать, словно ребенку-недоучке. Наконец, он определился:
— Девушка в коме. Я сомневаюсь, что она вообще очнется. Однако если придет в себя — ходить ваша Надя вряд ли будет. В лучшем случае сможет сидеть в инвалидном кресле. А при самых оптимистичных прогнозах — даже держать в руках ложку с вилкой.
— А при самых худших? — я похолодела.
— На позвоночник пришелся ощутимый удар, вследствие чего развилось... Я прогнозирую полный или частичный паралич, Оксана. И это только в том случае, если, повторяю, если Надя очнется.
Глаза защипало. Я пошатнулась, с трудом сделала шаг к стене, и, выставив правую руку вперед, придерживаясь, медленно осела на один из пяти стульев, стоящих в ряд, для посетителей больницы.
— Только, не теряйте сознание, — Владлен Германович предупредил с ноткой неподдельного возмущения. — У меня нет времени вас откачивать. Сегодня в больнице операционный день. Я и так потратил на общение с вами законные минуты своего перерыва.
— Простите...
— Подруге понадобиться ваша поддержка...
— Да, помню, если она очнется, — передразнила я мужчину, впрочем, быстро опомнившись и одумавшись, — еще раз простите. Вы тут не причем.
— Полагаю и вы тоже, Оксана, — Владлен Германович с трудом сдержал себя, вернувшись к деловому нейтральному тону — как я поняла, высшей степени его личного человеколюбия, — полиция сообщила, что виновника ДТП арестовали. Молодой мужчина был пьян. Сложнее, оказалось, выяснить личность пострадавшей. Документов с собой у девушки не было, а за четыре дня — вы — первая и единственная, кто поинтересовался ее местонахождением и состоянием. Полагаю, полиция захочет задать вопросы и взять у вас контакты родственников...
Я похолодела. Последнее на что я рассчитывала — допрос у следователя с целью выяснить, насколько мы с Надей были близки, почему ее родственники ее не искали, и как я сама узнала об автомобильной аварии. И это, в случае, если на месте ДТП мое присутствие не зафиксировали камеры видеонаблюдения или вдруг не нашлись свидетели, готовые меня опознать. Количество вопросов могло вырасти в геометрической прогрессии.
Вдруг, решение о том, чтобы навестить Надю и разузнать об ее состоянии, показалось мне в высшей степени несуразным. В конце концов, не сама же я была за рулем того автомобиля, или за девушку сделала роковой шаг на пешеходный переход, или в лице рослого детины случайно толкнула ее на капот автомобиля. Да и случайности порой — случаются. Кто бы что не говорил.
Я поднялась со своего места, скомкано попрощалась с врачом, и хотела было уже удалиться, как Владлен Германович схватил за руку в попытке удержать на месте. Лицо мужчины исказилось, но я его уже не слышала:
— Я знаю этот взгляд; называется — "моя хата с краю"; возникает у людей, которые решили, что им проще уйти от проблемы, не вмешиваться, не помогать. Я не вправе и не в силах заставить вас, Оксана, остаться и ухаживать за подругой. Но подумайте вот о чем — раз за последние дни вы — единственная, кто хотя бы поинтересовался ее здоровьем, озадачился отсутствием, то с близкими у вашей Нади Зайчик — большие трудности. Самой ей не выбраться, а...
Перед глазами завертелся хоровод мыслеобразов будущего.
Небольшая комната со скудной меблировкой утопала в атмосфере тягучих поцелуев и страстных ласк. Она — молодая медсестра, сидела на подоконнике, обняв ногами его — талантливого состоявшегося врача. Тривиальность сцены зашкаливала. Она таяла от прикосновений, купалась в собственных чувствах; он — удовлетворял потребность, снимал стресс, с пользой проводил перерыв между операциями. Часы на стене с крупными римскими цифрами показывали десять утра, неминуемо отсчитывая конец спокойной жизни. Все изменилось, когда тучная женщина, охарактеризовать которую можно было не иначе как "баба на самоваре", настежь открыла входную дверь, видимо, довольно громко саданув ею по стене, влетела внутрь комнаты и с криками и кулаками накинулась на любовников.
Следующий мыслеобраз показал мне разорванные бумаги о разводе, выброшенные в глубокую лужу ключи от "старой" квартиры и отражение лица мужчины в боковом зеркале его автомобиля, полное внутреннего чувства разочарования и бессилия. У Владлена Германовича ни осталось ничего. Кроме медицины, о которой он подумал, обернувшись и в упор посмотрев на памятник светилы-основателя первой "столичной" больницы.
Далее будущее сулило мужчине большую, но безмолвную лабораторию. Реактивы в колбах и ретортах занимали все свободные горизонтальные поверхности; многочисленное медицинское оборудование гудело, свистело, вибрировало; стопки задокументированных исследований в человеческий рост стояли по углам. Работа кипела в отличие от внутреннего состояния мужчины. Душа Владлена Германовича еще теплилась, тлела, но уже затухала в холоде одиночества и безнадеги. Он делал что-то, только потому, что надо было делать; изобретал, чтобы не возвращаться хотя бы пару лишних часов в арендованную однушку на краю "столицы".
Следом появился еще один мыслеобраз с синей полукруглой сценой, в центре которой белела английская буква "N". Момент был более чем торжественный: на задворках старался симфонический оркестр; в зрительном зале с постными физиономиями показательного предвкушения и легкого нетерпения сидели леди и джентльмены в платьях, фраках и в бриллиантах; за квадратной каменной трибуной с золотым барельефом-профилем ученого церемониальную речь произносил седовласый мужчина во фраке, пенсне и в орденах, чопорный до мозга костей. Занимая кресло номинанта, Владлен Германович впервые за долгое время чувствовал внутреннюю гордость за оказанную честь одного лишь присутствия в этом месте. Впрочем, коленки его, как у юнца-мальчишки перед экзаменом, все равно тряслись от нервозности в ожидании вердикта.
Картинка будущего снова изменилась. Официальное мероприятие превратилось в деловое совещание. Владлен Германович теперь сидел за большим письменным столом с табличкой "Главный врач: Громовой В.Г." в углу. Вдохновленно раздавая ценные указания и нагоняи сотрудникам, он снова и снова мыслями возвращался к очаровательной соседке из квартиры напротив, с которой недавно познакомился. За окном в утренней суматохе спешили на работу и создавали пробки на столичных дорогах москвичи. Душа Владлена Германовича снова жила, обретя баланс и уверенность в карьерных успехах и взращивая в глубинах романтическое и еще не до конца осознанное чувство к кому-то...
Я с силой дернула руку на себя, посмотрела на мужчину с агрессивной решительностью и непоколебимостью, после чего бросилась наутек. Иногда было что-то особенно мерзкое в том, чтобы подглядывать за чужой жизнью намеренно. Впрочем, не то, чтобы я являлась абсолютной праведницей в этом вопросе.
И как только ухитрилась забыть перчатки в "Астрэйе"?!
Вопрос был риторическим и отвлекал от упрямых мыслей и бесполезных рассуждений.
Опомнилась я на лестничном пролете, когда окончательно запуталась в коридорах и этажах больницы.
Хватит!
С гулким громким дыханием через рот и превозмогая колющую боль в боках, я опустилась на верхнюю ступень.
— Милочка! — противный женский голос заставил от неожиданности подскочить на месте. И застыв, уставиться перед собой. — Не сиди на холодном! Потом детей иметь не сможешь. Все причиндалы себе застудишь к чертовой матери! Молодежь! А еще — будущие медики!
На лестничном пролете появилась тучная "баба на самоваре" — женщина бальзаковского возраста, а может и старше, в свитере с высоким горлом и дутой, как иной пуховик, юбке до пят. Вперевалку она начала подниматься по ступеням, задыхаясь от натуги, но крепко удерживая в руках черную тяжелую сумку, будто кто-то вот-вот собирался у нее ее отобрать.
Минут через десять "баба на самоваре" поравнялась со мной, и я, наконец, осознала, что вижу не еще один мыслеобраз из будущего Владлена Германовича, а вполне реальное его воплощение.
Машинально я бросила взгляд на часы — без десяти минут десять. Символично.
— Милочка, — без церемоний "баба на самоваре" схватилась за рукав моей водолазки — то ли пыталась привлечь внимание, то ли удержаться как за опору и отдышаться, то ли все сразу. — Громового знаешь? Владика? То бишь Владлена по батюшке Германовича... Тьфу, ну и имечко!
— А вы кем ему приходитесь?
— Тещей, милочка! Матерью его дражайшей супруги, — самодовольно осклабилась женщина. — Так знаешь, иль нет? Где его сейчас найти можно?
Я подумала, это был неплохой шанс для еще одного эксперимента. Не то, чтобы личность врача Нади Зайчик оказалась настолько примечательной и впечатляющей, и я за пятнадцать минут разговора прониклась к нему сочувствием и состраданием настолько, что озаботилась дальнейшей судьбой мужчины. Но, может, если падения я была изменить не в силах, то мыслеобразы — по плечу? Да, и неправильным казалось отчаиваться после всего лишь одной попытки. Статистические неверно. С Надей меня остановило стечение обстоятельств, которое, в принципе, возможно было предугадать и заранее, а сейчас — решение отправить тетку в противоположном направлении не представлялось очень сложным в реализации, верно?!
— Он на операции, — без запинки соврала я, еще раз сверившись с циферблатом часов. — Освободиться минут через тридцать. Полагаю, будет удобно, если вы подождете его в кафетерии. Я передам Владлену Германовичу, как только он освободится, спуститься к вам.
— Спуститься? — строго уточнила женщина, бросив на меня подозрительный взгляд. После чего с ненавистью посмотрела на лестницу, которую только что с трудом преодолела.
— Да, кафетерий находится на первом этаже, — я искренне понадеялась, что так оно и было. Впрочем, если в первой городской больнице не существовало, на худой конец, даже столовой, только преодоление ступеней по второму кругу "бабе на самоваре" грозило двадцатью минутами ее полной занятости.
— А ты сама кем здесь будешь?
— Студентка-практикантка. Третий курс меда.
Тетка смерила меня еще одним подозрительным взглядом, будто пыталась прожечь дыру в затылке, после чего чертыхнулась, сплюнула, развернулась и заковыляла по лестнице вниз, бросив через плечо:
— Не сиди на холодном все ж таки, милочка! Пожалеешь ведь. Чему только в ваших институтах учат?!
Почувствовав внутреннюю уверенность, я поспешила в противоположном направлении. Следовало отыскать Владлена Германовича и если не предупредить, то проследить и по возможности направить его самого в другой конец больницы. Мол, в помещении, в котором вы собрались предаваться любовным утехам, сейчас тараканов травить будут.
Пожалуй, я слишком увлеклась придуманной авантюрой.
С направлением, в котором можно было найти мужчину-хирурга, помогли медсестры из приемного отделения. Женщины купились на крики, слезы, истерическое поведение и полубезумное состояние родственницы недавно прооперированной тяжелой пациентки.
Мой артистизм был на высоте: даже имя Нади Зайчик пришлось к месту. Да, использовать его было кощунством, но, во-первых, вреда девушке это не несло; а во-вторых, могло пусть и косвенно, спасти несколько жизней в будущем. Так что цель оправдывала сейчас средства.
Стрелки часов приближались к десяти, когда я во второй за это утро раз поднялась на этаж хирургического отделения.
Длинный коридор безмолвствовал. Пустовал и дежурный сестринский пост. Тихий гул и негромкое, но веселое бормотание доносилось из-за приоткрытых дверей больничных палат.
Высматривая ординаторскую и сестринскую, я преодолела половину коридора, к собственной неожиданности обнаружив в другом конце — противоположном тому, из которого пришла я, лифт.
ЛИФТ?!
Помещения ординаторской и сестринской оказались смежными, двери располагались на левой стороне, обе — плотно закрыты.
Стрелки наручных часов отмерили десять утра.
Схватившись за ручку первой двери, я вздрогнула от истошного крика, машинально дернула на себя не поддавшуюся и, по-видимому, плотно закрытую на замок дверь, после чего сокрушенно повернула голову в сторону лифта.
С воплем: "Ах ты, мелкая негодяйка!" на меня неслась "баба на самоваре
Все пропало.
Я не успела опомниться, как тетка оказалась рядом, огрела своей ценной сумкой так, что я не удержалась на месте и упала, обозвала "прошмандовкой проклятущей" и с решительностью дернула за ручку ближайшую со своей стороны дверь. В сестринскую.
Ей повезло больше.
Саданув дверным полотном по стене, с очередным истошным воплем тучная женщина влетела внутрь:
— Негодяй! Подлый изменщик! Я знала! Все знала! Теперь-то дочь мне точно поверит!
Крики разнеслись по коридору, заставив любопытных пациентов выскочить из своих палат в поисках зрелища. Глухие удары, женский визг и мужская грубая брань только раззадорили их любопытство.
