— Угу, — сказал Мышь.
Но приключениям заканчиваться было рано. Кому-то припекло, и он, как дурной, забарабанил в двери приемного покоя.
— Вот деревня, — сказал доктор Никар и крикнул громовым голосом: — Открыто, входите!
Дверь не сразу, но сдвинулась в сторону — с той стороны привратник помог сообразить, что она не открывается туда или сюда, ее нужно дернуть вбок. На пороге стояла растрепанная, плохо выглядящая худая женщина, за плечом ее маячил испитый мужик с опухшим сизым носом. Он показательно держал перед собой перемотанную нечистой тряпкой руку. Илан выдохнул. Раз сами добрались, значит, в брюхо ему Мышь нож и правда не воткнула.
— Верните мерзавку! — визгливо выкрикнула женщина, сразу углядев сжавшуюся за спинами врачей Мышь, и ткнула в нее пальцем. — Я мать, я требую!
Мышь уцепилась Илану за одежду.
Илан поднялся с табурета, ладонью показав Мыши не дергаться.
— Если вы нездоровы, вам окажут помощь, — металлическим голосом отчеканил он. — Требовать здесь что-либо у вас нет права.
— А я требую отдать мне мою дочь! — не унималась женщина. — Моя дочь должна пойти со мной!
Мужчина сделал попытку оттолкнуть женщину и перевалить через порог, но Никар взял в одну руку самую большую из изогнутых хирургических игл, в другую скальпель и поманил смельчака:
— Иди, ко мне, родной. Порезался? Зашью.
Тот сразу отступил обратно и перестал показывать руку.
— Вашей дочерью подписан контракт, — жестко сказал Илан. — Она не вещь, забирать ее или возвращать. Она решает сама.
— Кормильца семью лишила, падаль! — женщина погрозила выглянувшей было Мыши кулаком. — Для чего я тебя рожала?! Контракт у нее!.. Я доберусь до тебя, сучка! Я из тебя еще потрохов наверчу! И на вас управа найдется! Я напишу судье!..
— Писать сначала научись, — зашипела Мышь и медленно, но верно стала сползать с кушетки, чтобы вступить в новую драку. Илан осадил ее обратно.
На крики и со стороны госпиталя, и со стороны парадного входа уже начали подтягиваться зрители.
— Это у вас нет права лишать меня моей семьи! Иди сюда, гадина! Мы все уходим! Сейчас же!..
— Шестьдесят лар в кассу как штраф за несоблюдение контракта, четырнадцать за разбитую химическую посуду, и вы уходите, — спокойно и громко объявил Илан, понимая, что ссориться и начинать кричать в ответ — тупик.
— Шестьдесят? — ахнул мышиный отчим.
— Вместе семьдесят четыре! Или я сам напишу судье, и про побои добавлю. Не готовы? Нет денег? Тогда вон отсюда! Здесь госпиталь, а не город нищих!
— Я!.. Я... — захрипела женщина, подняв вверх побелевшие кулаки, и вдруг стала валиться назад, падая в приступе.
Илан и санитарки из приемного шагнули было ловить припадок, но сквозь почти натуральные судороги Илан увидел, как зло блестит на него приоткрытый глаз — проверяет впечатление.
— Стоять! — велел он персоналу. — Не держите! С этим балаганом только милостыню на паперти вымогать.
Взял Мышь за шиворот, снял с кушетки и вытолкнул из приемного покоя в госпитальный коридор. За дверью Мышь вдруг снова всхлипнула:
— Я что, правда столько должна?
— Нет, — ответил Илан. — Забудь. Но они сюда за тобой больше не сунутся.
Мышь шумно выдохнула. Проговорила счастливо:
— Врете вы, доктор, как нанятой!
Илан все-таки хлопнул ее по затылку. Не сильно и не всерьез. Но должен был.
* * *
Илан умудрился открыть тяжелую дверь в свой кабинет так осторожно, что она не спела ему ни одну из тысячи своих надоевших песен. И сразу понял, что в лаборатории говорят про него.
— Если бы с ним все было иначе, — говорил государь Аджаннар, — я бы вчера не сдержался.
— А ты и не сдержался, — отвечал кир Хагиннор. — Ты живого человека обижаешь. Римерид — он мертвец, ему не больно. А этого не трогай. Люди говорят, он поклялся спасти столько жизней, сколько его отец погубил. Вот и пусть спасает.
— Это задача на тысячу лет и не для одного человека.
— Тем более, не лезь. Если кто с ней и справится, так только он. Знаешь, как ко мне подходит его мать со своими иголками? 'Приготовьтесь, кир Хагиннор, сейчас будет больно'. И непонятно, сразу мне на стенку лезть, или все-таки дождаться, когда она начнет втыкать то, что с собой принесла. А этот? 'Ну, ладно вам, все уже хорошо, я рядом, я держу вас за руку, сейчас все пройдет'. И хвост знает, что при этом делает, потом только дырки на шкуре считаешь, а как, когда они образовались, неизвестно. По голове меня погладил. Он. Меня. Меня! Я, наивный, считал, со мной это последние полста лет не работает... Работает отлично, я такой же доверчивый идиот, как все... А он не такой, как все. Так что он — справится. И, если не он, то кто? Да, правда, на него как в прошлое смотришь. Почти тот самый Римерид с его ласковым голосом и чудесным даром убеждать. Только Римерид наоборот. Римерид наизнанку. С добрыми руками и щедрым сердцем, обращенным к людям. Доброта, дружочек, самое главное в мире лекарство. Только аптекари им не торгуют, отобрать, украсть, купить его негде. Одна осталась надежда — на местную благотворительность. Что всем нам взвесят хоть по чуть-чуть...
Неудобный комок, стоявший у Илана под сердцем после утренней встречи с зеркалом, ухнул вниз, словно в детстве на качелях. Затрепыхался внутри и затих, распадаясь на простые и ясные понятия: доброта, долг, правда, честность, благодарность. Илан на несколько ударов сердца замер. Потом встряхнулся. Для него все услышанное имело немного неожиданный, но очень серьезный и очень своевременный смысл.
Значит, не только у Илана есть невидимые миру сопли. И не только Илан верит в то, что зло злом не поборешь. Кир Хагиннор, оказывается, не только живой человек, но и признает это. Человек, который знает, как и зачем жить эту жизнь.
Илан толкнул дверную створку, чтобы она заскрипела и стукнула, потоптался возле входа. В лаборатории замолчали.
— Я хотел предложить тебе ехать со мной в Тарген, — государь вышел Илану навстречу, запахивая плащ. — Но я хорошо понимаю, что ты нужнее здесь, поэтому уговаривать не буду, выбор за тобой. Поедешь?
Илан отрицательно покачал головой.
— Хорошо, — легко согласился государь. — Тогда скажи мне одно: ты всегда выполняешь свои обещания?
Илан понял, о чем речь, криво улыбнулся. Отвел взгляд.
— Я стараюсь не обещать того, что не смогу сделать, — сказал он.
— Но то, что уже обещал? Делаешь?
И тогда Илан посмотрел государю прямо в глаза:
— Да. Временами я об это убиваюсь.
— Об это все мы временами убиваемся, доктор Илан. — Государь на мгновение дотронулся Илану до плеча, и они с киром Хагиннором ушли.
Илан остался один. Зашел в лабораторию. Ему зачем-то переставили на столах химическую посуду и повернули к свету стеллаж с чашками плесени. Плесень света не любила. Придется наводить порядок.
Мышь сегодня не работница. А еще нужно растапливать печь, делать закладку на стерилизацию и добирать хвосты по инъекционным препаратам, и тоже пропускать через автоклав. Нужно пройтись к чахоточным. Нужно заглянуть в хирургию. Нехорошо выпадать из рабочего графика по причине невидимых соплей. И нужно раз и навсегда подобрать эти сопли. Люди, как выяснилось, думают об Илане лучше, чем он того стоит, и ставят его выше, чем он сам себя ценит. Выглядит в их глазах он иначе, чем представляет себе. Зато и ждут от него больше, чем он дает.
Он не клялся и не давал обетов. Он хотел искупить всего лишь свой собственный грех за то, что намеренно лишил человека жизни. Одного человека. Не за всех, кого лишил жизни сам тот человек. Хорошую же задачу поставила ему людская молва. На десять его собственных жизней... Еще Илана, не избалованного открытой благодарностью и похвалой, очень тронули слова кира Хагиннора о доброте. От них появилось теплое ощущение правильности, нужности, и все, что не складывалось сегодня утром по ту сторону ишулланского стекла, всего от нескольких слов сразу и накрепко сложилось по эту.
Пусть так и будет. Все то же самое, но наоборот и наизнанку. Из чего еще строить противовес, если не из того, что дано по праву рождения.
Правда, соплям этот подслушанный разговор помешал подобраться, и невидимые нечаянно перетекли в видимые. Не от горя. От счастья — выход нашелся, страх быть похожим исчез. Так что Илан сидел перед алхимической печкой, испачканными в саже руками подсовывал растопку под заложенные сверху дрова, глупо улыбался и по-мышиному шмыгал носом.
— Иду в акушерское, чтобы вздернуть на рею Гагала за пропущенные бестолку сутки и то, что он, вместо заполнения журнала, читает и себе в тетрадку что-то пишет, читает и пишет... — негромко проговорила за спиной у Илана госпожа Гедора. Гости из адмиралтейства оставили кабинет распахнутым, скрипучая дверь не предупредила Илана. — А он там рожает сразу впятером, да с таким вдохновением, словно сам. Ладно, думаю, пойду отыграюсь на Илане за его Мышь и брошенную в приемном несчастную женщину с нервным припадком. Нужно же куда-то приложить начальственное рвение... А ты сидишь тут, плачешь. И как вас ругать, ребята?..
— Я не плачу, — быстро сказал Илан, затыкая нос рукавом.
— Я даже сделаю вид, что верю. Но будь честен хотя бы с собой: хирургия очень непростое занятие, она удается немногим. Не потому, что руки плохие и ум не подготовлен. Полно среди нас и умных, и умелых. А потому, что душа не выдерживает напряжения, сдается, не может бороться за жизнь до последней капли крови, без скидок на слабость и обстоятельства. Если тебе тяжело, иди, рожай вместо Гагала, а его я возьму на твое место. Там естественные процессы, они попроще. Он хочет и может учиться. Хотя... он тоже плакал вначале. И я плакала.
— Работа ни при чем.
— Из-за Мыши, что ли?
— Нет. Давай ты не будешь угадывать. Все равно не угадаешь.
— Давай, — согласилась госпожа Гедора. — Тогда закончил себя жалеть, стиснул зубы, и вперед. Остановишься — не только все свое потеряешь, но и чужое, тебе доверенное, а этого тебе делать нельзя. Я смотрела твоего больного. Мне очень не понравилось. Я хотела сама, велела его готовить, но, вижу, тебе заняться откровенно нечем, поэтому ты сейчас моешься и идешь в операционную.
Из приоткрытой дверки печи на Илана дунуло дымом. Илан закашлялся и потер теперь уже по праву слезящиеся глаза. Задвинул заслонки и закрыл топку. Погаснет, так погаснет. Главное, чтобы не перегрелась, пока его нет, и не разнесла автоклав.
Часть 2
Так получилось
* * *
Наверное, небо услышало Илана, потому что подбросило ему работы. Останавливаться ему долго не пришлось. Все, что сегодня могло идти не так, шло, по своему обыкновению, не так, а права на ошибку Илан, все по тому же обыкновению, не имел. Технически несложная операция непредвиденно затянулась из-за запущенности случая. Асцитная жидкость не слилась полностью из брюшной полости через прокол и выплеснулась при разрезе, огромная, покрытая кавернами со слизью опухоль вся проросла кровеносными сосудами, а пациент сначала попытался уйти на тот свет, потом, приведенный в норму, чуть не проснулся не вовремя. Илан еще не ушил брюшную стенку, а на соседний стол уже фиксировали какого-то полупьяного гуляку с ножевым ранением печени, и в предоперационной стонал портовый возчик с переломами костей стопы, по которой проехала груженая телега. Тут же пришел Гагал и попросил место и помощь, потому что кому-то упорно не рожалось, а персонал из акушерского не имел операционной подготовки. Когда запищал извлеченный под яркую лампу младенец, Илан вспомнил, что, согласно сегодняшнему расписанию, дежурит на самом деле не он, на Илане только плановые, а они закончились сложным, но единственным больным, за которым еще ночь придется следить. В лаборатории же ждут препараты, и никто эту работу за Илана не сделает.
Попросил фельдшера позвать Никара, который самостоятельно не оперирует, но складывать сломанные кости умеет. Пошел в предоперационную. Прежде, чем раздеться и умыться, выглянул в коридор, нет ли там еще кого, удивился увиденному и сам удивил тех, кто увидел его.
На лавке для ожидающих сидел, нахохлившись, старший инспектор Аранзар, и видно было, что ему здесь откровенно не по себе от запахов, звуков, а теперь еще и зрелищ. С ним рядом съежился какой-то бледный парень, на вид, слабосильный и нездоровый, в глазах которого при виде окровавленной операционной одежды Илана задрожал неподдельный ужас. Парень вжался в лавку, вцепился в ее край так, что пальцы побелели, того гляди упадет без сознания. Одному Дженишу все было нипочем. Он лежал немного в стороне на другой лавке, заложив руки за голову, и со спокойной улыбкой рассматривал причудливый коридорный потолок.
— Не понял вас, — сказал Илан. — Вы меня ждете? Что-то случилось?
Аранзар при виде Илана разве что не осенил себя охранным знаком от демонов. Потом вздохнул, видимо, пропуская через себя мысль, что это всего лишь Илан, бывший секретарь бывшего префекта, и проговорил:
— Все, что случилось, случилось почти декаду назад. Но разгребать мы будем до весны.
— Поэтому все показательно страдают, а инспектор Джениш прохлаждается?
Аранзар невесело усмехнулся.
— Выпрут нашего Джениша из префектуры декады через две-три, какие его заботы. Пойдет он к вам в охрану или в кабак какой. Вышибалой.
— Мне плевать, куда идти, — безмятежно отозвался Джениш. — И мне похер, кого бить.
— Сейчас я выйду, — пообещал Илан.
Сбросил грязный балахон в лубяной короб в углу за ширмой, переобулся, вымыл руки, плеснул в лицо водой, пригладил волосы, надел ходжерский кафтан. С заменой ставен на окна в хирургическом корпусе стало тепло. Можно было работать по правилам, не таская в операционную верхнюю одежду. За время недолгого отсутствия картина в коридоре не поменялась.
— И за что его выпрут? — продолжил начатую тему Илан, выходя к инспекторам.
— А тебе не все равно? — Джениш повернулся на бок и подпер голову рукой; лавка под ним заскрипела.
— О, — сказал Аранзар, случайно толкая сидевшего с ним рядом парня, от чего тот совсем сжался. — Это большая, живописная и, во многом, трагическая история. Он, видишь ли, не может себя заткнуть. Он в принципе не может вовремя заткнуться, когда его несет — хоть так, хоть стихами... Наш господин поэт сочинил пьесу, и понес ее проверять, годится ли она на что-нибудь. Пьеса оказалась годная, умелые люди из Академии Искусств забрали ее у Джениша и положили на музыку. Скоро в городе премьера, а на инспекторе Дженише третий год висит строгий запрет на сочинительство от госпожи префекта. Он именно поэтому до сих пор младший инспектор, а мог бы быть уже... много кем. Не все пока про пьесу знают, но младший инспектор Джениш нынче больше готовится к скандалу, чем к премьере.
— Уважаю, — сказал Илан. — Делать всем назло я тоже в детстве любил.
Джениш вдруг сел, выпрями спину и продекламировал:
'Арденна перед вами открывает двери,
Как старый ящер открывает пасть.
Здесь нет ни денег, ни дождя, ни веры,
И демоны сражаются за власть!'
— Это не твое, — с сомнением сказал Илан. — Я это где-то раньше слышал.
