— Все зависть, человеческая зависть, — продолжил доктор Ирэ. — Нельзя быть настолько хорошим в своем деле, чтобы за твоей спиной ждали только твоей ошибки. Не буду скрывать, многие в гильдии сочувствуют, но многие и злорадствуют. Как ни прискорбно признавать за учеными людьми низменную радость чужому несчастью. — Он внимательно посмотрел на Илана. — Надеюсь, вы в госпитале не придерживаетесь распространяемого местными интриганами мнения, будто ученики доктора Ифара и сам доктор Ифар не знают, каким концом скальпеля следует резать, и что некоторые положительные результаты их трудов обусловлены лишь тем, что у скальпеля всего два конца, поэтому иногда они не ошибаются?
— Разумеется, нет, — сказал Илан, перенимая слегка отстраненный тон великосветский беседы. — Я имел возможность довести до завершения начатый доктором Эштой весьма непростой случай с ранением брюшной стенки и кишечника и, уверяю вас, все, что было сделано до меня, он сделал безупречно.
— Все это конкуренция, — кивал доктор Ирэ, допивая второй стакан. — Все пронизано интригами и борьбой за деньги.
— Мы в госпитале никого не осуждаем и лечим бесплатно, — сказал Илан.
— Госпиталь получает деньги от города, от адмиралтейства, хвост знает еще от кого, у него куча добросердечных жертвователей, которые полагают, будто их деньги идут на благое дело.
— А на какое же дело могут еще идти их деньги? — удивился Илан.
— Вы получаете плату от госпиталя, и не такую уж большую, я полагаю. Поэтому защищаете место своей работы. Вы ведь в городе недавно, не так ли? Ходжер или Южный Тарген, судя по вашим манерам... Между тем, на содержание царского дворца и приемов в нем идут огромные суммы. Если бы не город, здание давно бы разрушилось, а оно перестраивается.
— Царская семья вкладывает в содержание госпиталя и благополучие больных не меньше денег, чем другие благотворители, — жестче, чем говорил до этого, произнес Илан. — Вы просто не знаете финансовую сторону этого вопроса. Никто ее не знает, кроме тех, кто этим занимается непосредственно, смешно судить со стороны.
— Я понимаю ваш энтузиазм, молодой человек, — печально улыбнулся доктор Ирэ, щеки его раскраснелись от вина, язык стал свободнее, и великосветская беседа между ними куда-то испарилась. — Я сам был молод, вдохновлен бескорыстно помогать людям и верить в надуманную правду. Но миром правят деньги. Не справедливость, не жалость и сострадание, не совесть, не преданность долгу, не честь, не соблюдение договоров. Деньги и только деньги. Оставьте эти идеи о спасении жизней и судеб высокопарным выскочкам и блаженным идиотам, пока деньги не сломали вам их больно и безнадежно. Мы с вами лучше других должны знать цену человеческой жизни — несколько золотых монет. Лучше, если имперских, в них золото чище.
Илан посмотрел в свою почти пустую тарелку. Он давно уже ждал, пока Неподарок доест свою похлебку, а тот все ковырялся, стесняясь, видимо, налить себе еще стаканчик при постороннем человеке, но не желая оставлять недопитое на столе. Илан взял графин и налил ему сам, кивнув: заканчивай.
Да, Илану хотелось бы простых объяснений. Простых причин. Деньги и интриги из-за денег. Универсальный повод и мотив, он подошел бы для всего, начиная с доктора Эшты и заканчивая кланами Хофры и войной с Ходжером. Разведка, контрразведка, шпионы, заговоры, покушения, взаимные обиды и недосказанность, непонятное поведение, попытки втравить его в рассмотрение ситуации в качестве независимого эксперта давно его утомили и запутали. Если исключить все это, что сказал бы инспектор Джата? Ищи, кому выгодно. Кто теряет деньги, кто их может приобрести... Отличный получился бы из этого диагноз. Будет ли, согласно ему, хуже? По большинству симптомов, хуже стало уже давно. Еще до того, как в госпитале начали появляться незваные гости. И, надо признать, нежданные подношения. Илан не собирался спорить с доктором Ирэ или обсуждать, на чьи деньги госпиталь содержится. Но уже очень хотел уйти.
— Простите, если оскорбил вашу веру в хорошее, — доктор Ирэ заметил его настроение; он наполнил себе стакан по края, выливая из кувшина последние рубиновые капли. — Возможно, я разуверившийся в людях старый циник. Наша непростая работа делает нас прямыми и грубыми, а, если не хотите становиться таким, вам скоро станет тяжко от жизни и долго вы все равно не продержитесь. Я подошел к вам совсем не чтобы убедить вас разочароваться в идеалах помощи людям. Я сам хотел помочь, если позволите.
Тут доктор полез под плащ и достал из своей сумки темно-красный бархатный сверток на застежке.
— Возьмите, — сказал он. — Передайте доктору Эште, когда он будет способен принять это стойко. Его инструмент, он получил его от гильдии, когда ему вручали лицензию, и, думаю, эти предметы дороги ему, несмотря на... Я купил их в порту у воров за бесценок, хотел сам отнести, но... Вы понимаете, я говорил. Кроме того, мне страшно будет глядеть Эште в глаза. На его месте мог быть любой из нас, у кого руки растут откуда положено. Верните ему, денег не надо. Добрые дела, которые стоят меньше дяна, способен совершать даже такой придавленный к земле человек, как я.
Застежка раскрылась. Набор в петельках креплений был полным, ничего не пропало. Гравировка потерта, инструменты не раз точеные, хотя и хорошие. Отличная сталь, хофрское клеймо. Почти такие же, как у Илана, но у него ходжерские.
— Благодарю вас, — сказал Илан. — Это действительно очень доброе дело. Удачи вам. У нас в работе и правда мало света. Но он все-таки есть.
Часть 5
Всё будет хорошо
На город снова падал снег. Поверх устлавшего площадь белого покрова в госпиталь тянулись темные дорожки следов от большого спуска, и от кварталов, что лежали в стороне, и вдоль южной стены, от верхней дороги, что идет вдоль холмов к старому мосту через Ар. Цепочки сходились на лестнице и у дверей превращались в лужу. Арденна под снегом мерзла молча и неподвижно, обычная жизнь кипела лишь в порту, но и там спешили приготовиться и замереть — с запада к берегу движется шторм.
Внутри Дворца-На-Холме было грязно и беспокойно. Второй этаж разгромлен, на парадной лестнице и перед главным постом по мраморном полу размазана строительная грязь. Холодно, холоднее обычного, словно в котельной и прачечной сегодня не топят. Интендант шумит, его помощники в ступоре, доктора Наджеда не видно, Мышь наказана, подвыпивший, но все равно продрогший и недовольный Неподарок еще более угрюм, чем всегда, а возле процедурной поджидают доктора Илана два, казалось бы, несовместимых в одном пространстве человека: младший инспектор Джениш крепко держит за плечи бывшего старшего инспектора Адара, усаженного из-за слабости на табурет.
Илан сразу направился к ним. Адар был бледен, к губам прижата квадратная тряпка с госпитальной меткой, вся в алых отметинах, и это хорошо, потому что Илан точно знает, сколько такая салфетка способна впитать, ими можно измерять кровопотерю. Сейчас она запятнана наполовину, пока не страшно. Больше ничего хорошего нет. Адара и Джениша держал друг возле друга не их выбор, а обстоятельства. Болезнь придавила, и нужно мириться сейчас, или станет поздно.
Быстро взглянуть, оценить проблему. Дальше бегом. Переодеваться, осмотреть, умыть, откашлять, добавить к обычному набору лекарств ниторас — за грудиной и слева по спине вдоль позвоночника начало всерьез болеть.
— Я тебя подвел, — хрипел ему Адар между манипуляциями, — вернул тебе дело, и вот мне наказание... Нельзя было останавливаться, нельзя отказываться, нельзя...
Джениш топтался с растерянным видом, рад был бы чем-то помочь, но дело не в его компетенции. В конце концов Илан развернул его за плечи к выходу из отделения и сказал:
— Иди, я дам ему снотворное, и на ночь он останется у нас. Может, и потом тоже. Если госпожа Мирир захочет ему что-то сказать, пусть приходит. Возможно, ухудшение временное. А может... Не хочу давать прогноз.
— Все плохо? Умрет? — спросил Джениш. — Чем-то можно помочь?..
Илан развел руками.
— Это в целом безнадега, Джениш. Он загнал себя. Обратись он за помощью раньше — всем было бы проще.
'Прожил бы дольше' выговорить не решился.
— Мама придет, — кивнул Джениш. — Скажу ей. Завтра.
— Другие родственники, друзья, если есть — поставь в известность.
Подобрать место в палате — в большую общую нельзя, там проходной двор. В послеоперационную незачем. К Палачу подложить смертельно больного, без четверти стражи умирающего... Не стоит, тот сам был на грани не больше суток назад, только что с нее сошел. Значит, на место Ифара, к Эште. А Эшта пусть посмотрит. И присмотрит заодно, другим нельзя, а ему полезно. Если все не решится одномоментно и сразу, к тому времени, как станет лучше не смотреть, Эшта уже уйдет отсюда. И инструмент Илан отдаст ему позже.
Доктор Раур на перевязках, есть поступления, в послеоперационной двое новеньких, плановый из легочного и экстренный с ущемленной грыжей, оба пациенты доктора Раура, первый хорошо, второй средне. Рыжий с Обмороком выставлены на прогулку до столовой, ждать ужин. В палате у них Кайя моет пол. Илан спросил ее, как дела. Пришла в обед и может остаться на ночь, если это кому-нибудь нужно — дела такие, понимайте это 'на ночь' и 'если кому-то нужно', как хотите. Сказано неспокойно, с вызовом. Сделал вид, что не заметил, задрали его вызывать на ответные движения, на нервы, на эмоции, то Мышь, то Неподарок, то Намур, то Наджед, то эта вот... Грохот с потолка слышен внизу вдоль всего коридора и большинства палат. Ночью тоже будут стучать? Как бы попросить там быть потише... Девочка с расческой — ее зовут Мия, ей хуже, чем должно быть, сухими губами спрашивает, когда придет Арим. Он очень ей нужен, без Арима никак. Если бы все было нормально, Илан ответил бы: никогда, я запретил ему, у него другая работа. Но у девочки жар, озноб, родственники исчезли, сиделок лишних нет, фельдшер в коридоре замотанный, сестры бегают, в приемном что-то не слава богу, некому сходить за вторым одеялом, некому даже свет зажечь, а если кровотечение? Кто ее знает, что она еще глотала, нашли лишь то, что нашли, каких-нибудь гвоздей, щепок, скобок глубже не искали, сама не сознаётся, глаза отводит, а у Илана сейчас уже есть подозрения... Шпион из Неподарка никакой, если уж не говорить свое имя — не говорить его никому. Теперь переписать лист назначений и послать сказать... Ариму, что прежние приказания отменяются, но чтоб сидел в палате и высовывался только в случае крайней необходимости. Неподарком его звать привычнее. Пусть остается Неподарок. Он, вроде бы, не так чтоб пьян, но наливать ему и впрямь не стоит. Ему полегче после первой, но с каждой следующей горе глубже. А горе его — это он сам и вся его жизнь.
Свободный день удался не лучше, чем удаются несвободные. Выглядывает из перевязочной доктор Раур: не о чем беспокоиться, я справляюсь, идите, доктор Илан, идите, доктор Наджед сказал, если вам не дадут отдохнуть сегодня, он будет очень недоволен.
И Илан ушел. Недалеко, всего лишь в акушерское. Там поспокойней. Погода мерзкая, младенцы притаились, не спешат на свет и холод. Кто поторопился, успел родиться вчера, сегодня желающих нет. Доктор Гагал отоспался с дежурства, недавно встал, сейчас пьет чай из немытой чашки и листает атлас по военно-полевой хирургии, рассматривает картинки. А толку их рассматривать. Никогда же не бывает так, как в атласе, чтоб анатомически правильно и по порядку, согласно подписям. Знания не повредят, но серьезной хирургии учатся на практике.
— Смотри, — сказал Илан и положил на стол рядом с атласом бархатный футляр.
Гагал закрыл книгу.
— Набор Эшты, — сказал он до того, как Илан показал, что внутри. — Где взял?
— Мне отдал врач из гильдии, доктор Ирэ. Говорит, купил у воришек в порту за гроши чтобы вернуть хозяину.
Гагал кивнул:
— Ирэ может. Нашим-вашим, сегодня дружит с тобой, завтра с твоим недоброжелателем... Хочет быть хорошим для всех, в итоге флюгер, а не человек. Ни себе, ни людям. Но спасибо и на этом. Ты принес его мне? Хочешь, чтобы я вернул?
Илан развернул футляр и поводил пальцем по клеймам, остриям и лезвиям. Хочет ли он чего-то? Ему и самому это неизвестно. Наверное, хочет. Понять, что здесь неправильно.
— Помнишь микроскоп у меня в кабинете, — сказал он. — Я не знал, как он собирается, а ты смонтировал его довольно быстро, ты еще был под ниторасом в тот вечер. Откуда ты знаешь порядок сборки?
Гагал довольно хмыкнул.
— Не в джунглях живем. У отца такой, с Хофры. Был, и сейчас, наверное, есть. Он даже его берет иногда, кровь смотрит, мочу по каплям, мокроту. Студентам показывает. Удивлен?
— Удивлен. Штуковина запредельно дорогая.
— Если брать на Ходжере — да. Впрочем, в любом случае, да. Хофра больше сюда не возит своих штуковин. По крайней мере, открыто. Чай будешь?
Илан покачал головой. Он думал про свою алхимическую печку. Если тщательно поискать, на ней наверняка тоже найдется клеймо. Хофрское. Он назвал тайное общество из своей лаборатории 'Внутренняя алхимия'? Хвост вам. Нужно было 'Внешняя контрабанда'.
У доктора Ифара хофрский микроскоп. У Илана ходжерский. У доктора Эшты хофрский инструмент. У Илана ходжерский. На хофрских картах не изображают их собственный остров. На Ишуллане — запросто, вот она, Хофра в точных координатах, добро пожаловать.
Только кому она теперь нужна? Кому и зачем? Есть остров Ишуллан. Там остров Ишуллан, здесь остров Ишуллан. Иногда остров Джел, архипелаг Ходжер вообще большой. Если бы доктор Илан жил в реальном мире, а не в медицинской стерильной колбе, если бы он знал, что такое деньги, которых в детстве у него просто не было, а потом он, не имея пристрастия их тратить, легко находил любое количество в кармане, когда они были необходимы, он понял бы раньше. Понял бы разговоры про новый пиратский флот, которого боится тётя Мира, вообще-то занятая сухопутными делами, понял бы ожидание кира Хагиннора процентов по кредиту и его досаду на неопределенные ответы рыжих посланников, понял бы причину недовольства хофрских кланов друг другом и Ходжером. Он не носил бы столько времени внутри себя тянущего, тревожного воспоминания о Номо: ведь свои не могут быть по ту сторону, свои не предают, не могло случиться того, что случилось. Даже Адар до сих пор бережет тётю Миру и помогает префектуре, хоть и плохо с этой частью своей жизни расстался. А Аюр, сын Адара и Миры, двоюродный брат Номо, и вовсе служит в береговой охране. Здесь нет неправильного. Все правильно. Но было сложено в неправильном порядке и неправильно истолковано. Не нашлось схемы для сборки, как у того микроскопа.
Спасибо, доктор Ирэ. Без тебя человеку, живущему милосердием, не получалось спуститься на землю и разобраться, что к чему. Зато если доктор Илан случайно уронит с крыши чужой телескоп, он теперь будет знать, куда обратиться.
— Чего пригорюнился? — спросил Гагал.
— Да тошно что-то.
— От тошноты знаю отличный рецепт, — открывая снова атлас и прихлебывая полуостывший чай, сказал Гагал, — два пальца в рот и проблеваться. Или не смотреть на вещи, от которых тебя тошнит. Если нужно радикально — с крыши головой на камни. Не мне тебя учить.
