— Гагал... Я не хочу тебе напоминать, что, если бы нажаловались не мне, а Наджеду, у тебя бы акушерские щипцы сейчас торчали в том месте, через которое ты обидел пациента. И ты бы согласился, что это справедливо. Я тебе скажу другое. Смерть мы с тобой постоянно видим с разных сторон. Ближе, дальше, издали и прямо перед собой, в лицо. А жизнь только с одной — без хирургической патологии. Поэтому почти не обращаем на нее внимания. Это мертвые остаются с нами. Живые идут своей дорогой. Сами по себе. Для одних что мы делаем?.. Да почти ничего, заживает на них само, так устроено человеческое тело, оно и без нас зажило бы, просто чуть дольше и чуть больнее. Для других... между 'спасли' и 'вылечили' есть некоторая разница, но они все равно ее не видят. Перед мертвыми извиняться поздно. Пока есть время, говори с живыми.
— Во... множественном числе?..
— Как получится, Гагал. Поверь, если ты сегодня переступишь через себя, тебе же будет легче.
— Если не переступлю? Скажешь Наджеду?
— Нет. Буду занудно твердить тебе 'ты же доктор'. И ты лопнешь от злости на восемьдесят третьем разе.
— На тридцатом я выброшу тебя в окно. Или выброшусь сам.
— Толку-то. Первый этаж.
— Что ты с этим плаксой так носишься? Кто он для тебя?
— Он мой страх оставить его на столе или сразу после. Еще не прошел. Выздоровеет — отболит и отвалится. А пока учитывай: он плачет — мне больно.
Гагал молчал, поглядывая на двери операционной. Похоже, примерял ситуацию на себя и Эшту.
— Я извинюсь перед плаксой, — сказал он. — Больше ничего не обещаю.
— Держи, — Илан протянул Гагалу баночку аптечной мази от геморроя. — Волшебные руки доктора Илана тебе в пользование на ночь. Любое место можно смазывать, не только то, которое написано на ярлыке. Синяки от инъекций хорошо убирает, флебит, можно на лимфоузлы, если болезненны... Будешь должен. И заведи себе свои такие. Утром с тебя нашему плаксе клизма, и так чтобы он даже не пискнул. Что смотришь удивленно? Ты же не надеялся, что я вас с ним отпущу просто так, с одними извинениями? Надеялся? Зря. Не оправдалось. Уколы твоему папеньке сегодня, так и быть, сделаю я. А там твое дежурство, бог даст, закончится. С завтрашнего дня, как только папенька попросится домой, я его отправлю. Лучше бы побыл тут, пока швы не сниму, но он же заранее не согласен. Поэтому сам решай, что дальше, и как вам жить.
Дверь из коридора в предоперационную скрипнула. Приговаривая: 'Где же все? Где же они все?' — прошел фельдшер с поста и направился к операционной. Не сразу заметил докторов на лавке за ширмой, обрадовал:
— Доктор Илан, можно сказать? У нас проблема!
— Кто? — Илан подскочил.
— Родственники. Доктора Ифара и доктора Гагала. Нужно кому-то подойти, иначе разнесут отделение.
У Илана отлегло, зато Гагал выругался и стал резко стаскивать операционный балахон. Илан помог ему с завязками, кивнул на операционную:
— Мне остаться?
— Там стабильно. Пойдем. Если они собрались все, один я их не вытурю. Жаль, что доктор Наджед уехал. Да, я сказал это вслух. Впервые в жизни жалею искренне...
Если к кому-то родственники не шли в палату, даже если волочь их на аркане, то у доктора Ифара случилась обратная ситуация. Пришли младший брат Гагала — Илан не знал его имени, помнил, что у него большая аптека в центре города, и он не врач, он фармацевт, — сестра Гагала с мужем и двумя детьми, мальчишками лет семи-восьми, которые уже бегали туда-сюда по коридору, и, видимо, кто-то из учеников или коллег, постарше Эшты и Гагала, прихваченный в качестве медицинского авторитета. Вся компания, кроме детей, уже заняла палату и галдела каждый о своем, но с общим смыслом — они сейчас доктора Ифара отсюда заберут, освободят, тут ужас, неуютно, неизвестно, кто как стал врачом, и чем лечит людей, и вот сейчас пришедшие со всеми разберутся, всем пропишут горьких пилюль, они наняли паланкин и сейчас спасут отца, коллегу и учителя от страданий и варварского обращения.
Доктор Ифар, разбуженный после снотворного, сидел в постели, солово моргал и тер лицо здоровой ладонью. Медицинский авторитет, не помыв рук, уже лез к нему под рубаху смотреть, что эти изверги натворили господину ректору с рукой, и даже попытался стащить его с постели. В какой-то момент доктор Ифар взвыл и просто отшвырнул от себя незваного лекаря так, что тот отлетел на середину палаты к развернутой для Эшты кровати.
— Хватит! — гаркнул Ифар. — Я устал и хочу спать! Я никуда с вами не поеду!
Но мнение самого доктора Ифара сегодня вечером семьей не учитывалось, его как будто не услышали. Громко заявив, что 'надо же что-то делать!' Ифара попробовали потянуть за собой еще раз, нарвались на сопротивление, не поняли, как так, стали переглядываться и совещаться. Мелькнула версия — напоили какой-то дурью, он сам себе не помнит. Нужно что-то предпринять, нужно остановить эту вивисекцию!
Коллега-авторитет попробовал доктора вразумить, что бесплатно лечат только палачи и только от головной боли. В палату протиснулся Гагал, на заданный с ходу вопрос от шурина, не много ли на себя берет, ответил матерно. Илан уже познакомился с тем, каким доктор Ифар может быть упрямым, если он чего-либо не хочет, но боялся, что несчастного доктора сейчас все, кому не лень, начнут тянуть к себе и рвать, как псы одеяло. Впрочем, вечер был чисто семейный, даже неловко вмешиваться. Может, все же сами разберутся?
Гагал подошел к отцу и решительно закрыл его собой от попыток вытащить из палаты, осмотреть или помочь одеться. Взялся за одеяло и натянул его Ифару по шею.
— Отец не хочет с вами ехать, он остается здесь! — объявил он.
— Под предлогом чего? — ехидно поинтересовался его брат-апеткарь.
— Под предлогом ничего! Он человек взрослый и умный, сам решает, что для него лучше!
— А ты когда успел влезть обратно в доверие, братец? — поинтересовалась сестра. — Мы тебя, вообще-то, не спрашиваем и в расчет не берем. Ты из семьи выписан!
— Плевать я хотел на вашу семью! Человек болеет, человек после операции, человеку плохо, оставьте его в покое! Не лезьте и не смейте его трогать!
— Надоело быть нищим в нищем госпитале? — шипела сестра. — Воспользовался моментом, когда больному человеку все равно в чьи руки отдаваться?
— Думаешь, подлизнешь доктору Ифару, поможешь разок, и все исправится? — вторил ее муж.
— Опомнился и тоже захотел наследства? — цинично и без тайн ляпнул брат-аптекарь.
— Ты что такое говоришь?!! — в один голос взвились Гагал и Ифар. — Да пусть отсохнет твой язык!
— Вы с ума посходили, живого отца хоронить сюда приехали, что ли?!! — кричал Гагал, разворачиваясь к семье со сжатыми кулаками. — Чье наследство вы здесь делите, идиоты?!
— Вон отсюда! — поддержал его доктор Ифар, на глазах которого от неожиданной обиды выступили слезы. — Убирайтесь, безумные, чтобы глаза мои вас не видели! Уходите, а то прокляну! Вон отсюда! Все — вон!..
Призванный в авторитеты коллега первым в страхе попятился прочь, понимая, что в самом центре, если скандал перекинется в драку, ему достанется первому и от обеих сторон. Вслед за ним отступил на два шага зять Ифара, с испугом оглядываясь на прочих родственников.
— Чьи дети в коридоре? — металлическим голосом у всех за спинами отчеканил Илан. — Быстро забрать! Сюда нельзя с детьми!
Дальнейшее бегство было молчаливым, скомканным и суетным. Веселый семейный вечер вышел кратким, семье не удалось воссоединиться и слиться в родственном экстазе, несмотря на массу доставленных взаимно впечатлений. С поста уже спешил фельдшер с двумя шприцами лекарства. И, слава богу, никаких других зрителей, никаких любителей погреть уши на горячем. Актара увели на ужин, общие палаты дальше за постом, а персонал, которому всегда до всего дело, занят Эштой. Гагал обнимал обессиленного и до крайности расстроенного доктора Ифара и гладил его по спине и по голове. Нет, сын с отцом по-прежнему не разговаривали. Но это не мешало им друг за друга крепко уцепиться. Один шприц Илан вколол Ифару в плечо, второй в бедро. Велел Гагалу:
— Укладывай... папеньку.
В палату попробовала снова сунуться сестра Гагала:
— Пап, прости... Игир сболтнул случайно, мы же на самом деле так не думаем...
— Подите с Игиром под хвост, — спокойно, но твердо предложил ей Гагал. — И там погибните.
— Все, что могли, вы уже сказали, — добавил Илан, поправляя одеяло. — Действительно, идите.
— Мы, — пообещала она Гагалу, — еще встретимся. Поговорим.
— Не дай бог, — покачал головой Гагал. — Я одному поражаюсь. Как ваш гнойный идиотизм не перешел до сих пор в сепсис. Почему от него еще никто не сдох, отравив ядом сам себя. Волшебство какое-то!
* * *
Вещи Эшты Илан в итоге искал сам. Что-то подобрал в приемном, кое-что прямо в операционной на полу, обувь вовсе валялась в разных местах. Никому в госпитале это было не нужно, никто не понимал, как собирать улики и зачем. Утром перед обходом будет уборка — снесут, что цело, в кладовую, что испорчено, выбросят, вот и все заботы.
Башмаки Илан упаковал в бумагу, медицинскую сумку, прежде, чем спрятать, вывернул наизнанку — в ней кто-то порылся до него, набор был неполным, весь режущий инструмент отсутствовал, пузырьки с лекарствами тоже, осталась перевязка и всякая непонятная простому человеку ерунда вроде зондов и игл. Похоже, бессознательного доктора обчистили портовые карманники. Советник Намур, превратившись на вечер в добровольную сиделку, пропал не только для Тайной Стражи, но и для общества в целом. Не сказать, чтобы новая роль ему приглянулась, просто он от нее слегка ошалел. Всякое требование — соблюдать строгую диету, записывать объем выпитой жидкости, сохранять мочу, вовремя быть на месте перед вечерним обходом — вызывало у советника удивление. К счастью Намура, без него справились с задачей 'помыть-переодеть', а то бы он совсем погиб. У главного входа на посту, поближе к лампе, сидел секретарь советника, перебирал какие-то бумаги, что-то дописывал, забрав у дежурного чернильницу. Видимо, ждал начальника. Его-то Илан и попросил оповестить префектуру, заодно сообщив, что начальник влип по самые уши, отклеится не скоро и в непредсказуемом состоянии. Просил известить конкретных инспекторов — Аранзара и Джениша. Секретарь услышанному не обрадовался, но возражать не стал.
Заходила ли к мужу госпожа Джума, Илан не отследил. Был занят. У чахоточных он встретил доктора Раура. Тот изучал записи по больным, готовился принять отделение. Илан потратил около четверти стражи, показывал ему своих любимчиков, объяснял, чем и как лечит, какие препараты готовит сам и какие берет в аптеке, заинтересовал доктора Раура энленской рукописью и культурами мхов, пообещал дать почитать свиток, позвал осмотреть лабораторию. И велел следить за вещами. Среди молодежи есть воспитанники школы нищих, не брезгующие воровством. Например, милый мальчик Шора, затянутый в корсет из-за того, что болезнь затронула ему позвоночник. Ходит криво, выглядит обманчиво нежно и безобидно, стащит у доктора что-нибудь нужное просто для развлечения, потом, возможно, вернет, но понервничать заставит.
Обязанность обхода в хирургическом лежала на Гагале. Илан ждал следователей или хотя бы какого-нибудь известия из префектуры. Пока не было ни того, ни другого. Зашел в операционную, посмотрел, что с Эштой, и нужна ли еще его кровь. С кровью Илана отпустили, сказали, поберегут в резерве — либо на утро, либо уже на операцию. В остальном все обстояло более-менее паршиво, хоть и стабильно. Эшта благополучно пережил возвратное охлаждение, когда проходит спазм сосудов конечностей, и холодная кровь поступает обратно к сердцу и внутренним органам, и его на этом этапе не упустили. Пришел в себя, только ничего не помнил или не мог сказать. Даже как его зовут, не знал. Страдальчески водил глазами, выпил теплой подслащенной воды и его не вырвало — достижение, первая попытка влить ему что-нибудь в рот потерпела неудачу. Доктор Эшта не понимал, что правой руки у него больше нет. И ему об этом не говорили.
Большая и просторная операционная с недавних пор перестала нравиться Илану. Когда много задач, когда задачи необычные или чрезмерно сложные, в ней становилось неудобно. В предоперационной не хватает отдельной раздевалки со шкафами, тесно мыться — у рукомойника очередь. В самой операционной из-за этого и по многим другим причинам асептики никакой. Кто-нибудь постоянно ходит туда-сюда, что-то хватает непонятно какими руками, что-то приносит или уносит, те же дрова для печки, чистые или использованные тряпки, тазы, поесть или попить тем из персонала, кому в данный момент не отлучиться, но вдруг приспичило, проголодались. Едят они, сидя на полу, потому что сейчас, например, жарко. Пьют все из одной чашки (Илан из нее тоже пил, и это никуда не годится). Посуду потом забывают помыть. Срочные больные внутрь попадают прямо из приемника, минуя дезинфекцию, частично в одежде. Как Эшта, и никуда его отсюда теперь не денешь. Останется до утра, если не до самой операции. В палатах под плитами пола идут воздуховоды из котельной и прачечной, там тепло в самый холодный зимний день, пол прогревается так, что на нем можно спать без матраца, но все же тепло не настолько, чтобы согреть замершего до состоянии полутрупа человека. Лишь в операционной есть железная печь и можно нагнать жара так, что дышать будет нечем.
Нужно поймать ответственного и заставить вымыть дезраствором хотя бы пол, не дожидаясь утра с плановыми операциями или очередного экстренного случая. Одежду в закуте за ширмой собрать в кучу. Всем наплевать, что она валяется где попало, но непорядок же. И все разговаривают. По делу, не по делу, тихо, но просто так. Почему при докторе Наджеде без труда держится дисциплина? Надо всеми нужно постоянно держать занесенный карающий меч, что ли? Или думать за них, контролировать?.. Трудно все это решается. Оперировать проще. Илана еще спрашивают, где золотая корона и почему он не правит страной. Да потому что в раздевалке разгром.
Из нерадостных размышлений о великом, как Медицина, или просто большом, как Дворец-На-Холме, Илана вырвал Намур. Советник стоял возле входа в дезинфекцию, привалившись спиной к стене и спрятав ладони в рукава. Увидел Илана, подался навстречу.
— Вы меня ждете? — спросил Илан.
— Вас. Почему ему так плохо, доктор? Он еле ходит.
— Ваш друг заснул?
— Нет. Пришел другой... доктор Гагал. Попросил меня выйти. Актар говорит, вы не всё у него диагностировали или не хотите ему сообщать плохие новости.
— У меня нет для него плохих новостей. Максимум, не совсем приятные. Но не угрожающие жизни.
— Он тоже врач. Он же понимает. Не нужно его обманывать, все равно догадается. Если не хотите говорить ему, скажите мне.
— У него сложные лекарства. У него тревожность. Он врач. Быть врачом вредно. В его случае — очень вредно. Он выдумал себе что-то, чего у него нет. Теперь этого боится. Это всё.
— Но ведь ему плохо. Он думает, у него опухоль.
— Мало ли, что он думает со своей тревожностью. Все люди разные, господин Намур. При одинаковой тяжести состояния одни выходят из него легко, а от других невозможно на шаг отойти декаду и больше. Одним говоришь 'вставай и иди', они стискивают зубы и идут. Другие воображают себе всякие ужасы, плачут и падают. То ли силы кончились, то ли цели выздороветь нет. То ли сами себе мешают. Вы собирались в душевую, советник? Пойдемте. Вас еще интересует расследование дела по нападению на парусник 'Итис'?
