— Плеть по нему плачет, — рыкнул Алексей.
— Нет уж. Пусть Любаву обхаживает. А вот Медведев...
— Да сдай ты его Ромодановскому — и вся недолга?
Софья подумала...
— Может, все-таки в фиктивные любовники?
— Он слишком умен, чтобы мы его удержали на цепи, — не согласился Иван. — Ученик Полоцкого, как-никак. Мы можем сильно подставить кого-то из своих людей, попытавшись использовать его.
— Да, проще взять, все вытряхнуть, а потом в расход, — согласился Алексей. — Приказ подписать?
— Пиши...
Софье того и надо было. На Медведева у нее уже с полгода клыки отросли, но пусть брат считает, что решение принял он. Так-то...
* * *
Ульрика-Элеонора рассматривала милые девичьи безделушки.
Ее детство, ее радости.
Любимый некогда перламутровый гребень, медальон с прядью маминых волос, резная миниатюра из кости, засушенная роза (об этом даже не думать), тетрадка со стихами...
Взять с собой?
Почему бы и нет.
Она знала, что происходит с покоями уехавших принцесс.
Конечно, никого сюда не поселят, но... они словно бы умрут. Она и раньше это видела.
Когда из покоев уходит человек, из них словно бы душа уходит. Что-то, что делает солнечный свет теплым, заставляет занавеси приветственно шевелиться, а фарфоровые фигурки улыбаться.
— Рика?
Ульрика радостно обернулась навстречу брату.
Георга она любила. Пусть он был мягким и уступчивым, пусть. Но зато он был теплым и домашним. И любил сестру. Разве этого мало? Для королевской семьи так и с избытком.
— Братик! Посидишь со мной?
Георг послушно опустился на софу.
— Кристиан словно с ума сошел. За Карла он тебя так быстро не выдавал замуж!
— Это верно. Но этот брак выгоден нашей стране.
— И все же, вы могли бы хоть познакомиться. А не так, словно наспех! Куда нам торопиться?
Ульрика вздохнула.
Милый братик...
Любит, переживает, заботится... а все ж выбора нет. И не было никогда. Судьба любой принцессы — быть сговоренной с наибольшей выгодой для страны, она это с детства знала. Вот и...
— Ты ведь будешь сопровождать меня к жениху?
— Обязательно, малышка. И Кристиан тоже будет.
— Он еще не знает, будет или нет. Все же у нас война...
Георг взмахнул рукой.
— Война, налоги, деньги, законы... как же все это... Рика, я тебе искренне желаю, чтобы твой муж не был таким занудой!
— Спасибо, братик.
Что-то подсказывало Ульрике, что — увы. Пожелание не сбудется.
* * *
Папа Римский Иннокентий, в миру некогда Бенедикт Одескальки, русского гонца не задержал. Наоборот.
Отношения между Святым Престолом и Русью были сложными издавна. Но...
На словах, больше на словах.
Русь была далеко, так что в гости, в Рим никто не приходил, войска не приводил, ничего сильно не требовал, соответственно и обид не было. От той же Франции куда как больше гадостей ждать можно было, да она и ближе.
Конечно, далекая страна Русь — поле непаханое для священников, но там же холодно! И медведи! И далеко...
Причин много.
Так что когда Иннокентий получил первое письмо, он поступил по старому принципу. Проси больше, чтобы получить хоть что-то. Что согласен дать русский государь в обмен на невесту для своего брата?
Славословия пропустим и обязательную часть тоже. А вот и собственно известия. Итак?
Письмо шарахнуло по глазам почти с первых строчек. Да так, что свиток спланировал на стол из внезапно ослабевших пальцев.
Русский государь соглашался, что у него напряженные отношения с орденом иезуитов. И сожалел, что Его Святейшество введен в заблуждение.
Сестра — ведьма?
Да никогда и ни за что! Просто так получилось, что когда иезуит Симеон Полоцкий (воистину пятно на белой рясе этого достойного ордена) отравил государя, в столице была только она. А потому пришлось ей и власть брать в свои руки, и судить, и казнить... бедная девушка, у нее не было выбора. Но если это преступление — так казнить за него надо было кучу народа. В Англии была королева, которая вообще сама правила и никто ее за то ведьмой не объявлял. И Анна Австрийская была регентом после смерти мужа, если искать ближе. И ничего, не ведьма.
А что Полоцкого казнили — будь ты хоть трижды иезуит, а царя травить нельзя, никак нельзя. Поэтому... если Ваше Святейшество пожелает — можно отправить иезуитов на Русь. Но за их целостность русский государь отвечать не будет. Люди злы, сначала раздерут на сорок кусочков, а потом спросят, как звать.
Да и... а чего — мы?
У Людовика XIV при дворе вообще черные мессы проводятся — и кем?! Его метрессой, почти женой, маркизой де Монтеспан, о том вся Франция знает. И ничего, все терпят? Хотя там и младенцев в жертву приносят, и кровь детскую пьют, а уж что с козами проделывают — сказать страшно. А там иезуитов, что блох на собаке.
И чем они занимаются?
Мы на Руси знаем, что творится, а они у себя под носом не видят?
Так что простите, Ваше Святейшество. Мы, конечно, согласны на многое, но... народ-с. Не поймет ведь. Никак не поймет.
Может, вы сначала с этой проблемой разберетесь? А потом и поговорим об отправке миссионеров на Русь? Или там о переходе в католичество?
Мы, может, и не католики, зато и черных месс у нас не проводят. И ведьм не ловят — потому как нету.
Несколько минут Иннокентий просто тупо перечитывал письмо.
Фамилии врезались в глаза — и отмахнуться от них было нельзя.
Катрин Монвуазен.
Аббат (АББАТ!!!) Гибур.
Мужчина вздохнул и вызвал секретаря.
С этим делом надо было разбираться — и жестко. Если русский государь не солгал (а он не идиот — лгать Святому престолу), последствия будут ужасны.
Но пусть этот вулкан извергнется под чутким папским руководством, чем всех потом зальет лавой возмущения и негодования. Есть, есть еще время отмежеваться от этого ужаса и жестоко осудить причастных!
* * *
Соня сидела на подоконнике и смотрела в окно.
Было тоскливо.
Завтра брат уезжает. И муж уезжает. А на ее плечи опять гранитной плитой свалится власть.
Тяжкая, кровавая, ненужная...
Горела б она ясным пламенем!
А надо, надо...
Теплые руки обняли за плечи, губы коснулись шеи.
— Сонюшка?
Софья со вздохом прислонилась к груди мужа.
— Тоскливо мне, Ванечка. Все понимаю, что вы идете воевать, а я остаюсь на хозяйстве, знаю, что судьба такая, а все ж...
— Мне без тебя тоже жизнь не в радость.
Софья вздохнула. И за что ей выпало такое счастье? Ваня умен, красив, любит ее, не возражает против ее участия в государственных делах и даже сам помогает по мере сил. Разве мало?
Иногда она себя даже свиньей ощущала. Потому что не могла ответить ему чувствами той же силы и накала. Боялась...
Чего уж там — дьявольски боялась потерять и его, и Алексея. И прятала все в себе. Как раньше, в Древней Греции уродовали слишком совершенные творения, чтобы Боги не позавидовали. Вот и сейчас....
Пусть Боги подумают, что ее чувства не столь сильны. Пусть Алеша и Ванечка в очередной раз вернутся домой!
— Любимый мой...
— Мать сегодня рыдала, вернуться живым упрашивала. Грустит, что детей у нас нет.
По губам Софьи скользнула злобная усмешка, благо, муж не видел. Ваня скромно умолчал про некрасивые Феодосьины намеки на ее, Софьи, бесплодие. Хотя вот уж чего не было...
Предохранялась — это было и есть. И будет, а то ж! Первые дети нового поколения Романовых должны появиться у Алексея. Марфа и Дунька, которая уже была в тягости, не в зачет. И бабы — и невесть где, и мужья у них не русские. Права их детей на престол если и будут рассматриваться, то в последнюю очередь. Разве что вырастет один из потомков — и пройдется по миру новым Наполеоном. Но такому подчиняться не зазорно, умный человек был, хоть и с бзиками насчет одеколона. Эх, хорошо все-таки, что у русских своеобразное отношение к Франции. Когда у Софьи еще в той жизни деньги появились, она первым делом не в Турцию поехала. Во Францию. И Володя водил жену по Лувру, Версалю, рассказывал, показывал...
Вспомнить сейчас его истории труда не составляло.
Софья убрала ухмылку и повернулась к мужу. Поцеловала его.
— Ванечка, обещаю. Будут у нас дети. Вот Алёшка женится, и будем мы с его женой ходить, пузами трясти. Потом еще и вместе воспитывать, чтобы как мы Алешкина опора, так и наши дети были его детям поддержкой.
— А если раньше получатся.
— На то воля Божья, — Софья улыбнулась. — Ты знаешь, детей я хочу. Двоих. Или троих...
— Сонь, хотя бы штук пять!
— А рожать кому? Мне примера матери хватило!
— Ну, не два ж десятка рожать? А пять — хорошее, красивое число.
— Я подумаю, — не стала спорить Софья. — Особенно если ты постараешься.
Намек было понят. Софью сгребли в охапку и унесли на кровать.
Стараться.
Ну и правильно, с мужем надо прощаться как следует. Пусть увозит с собой не ее тоску, а приятные воспоминания. Ох. Ванечка...
* * *
Томас фон Вирнинген сидел в редакции газеты.
Редакция — это, конечно слово громкое, но свой домик у газеты был — и не такой уж маленький. Добротный, почти в центре Гамбурга, каменный...
Да-да, сидел и грустил.
С аппетитами Людовика, знаете ли! Это раньше он к ганзейскому союзу руки не протягивал. А сейчас... чует сердце Фомы, как только сожрут Нидерланды, так и до них руки дойдут. И конец вольностям и свободам. Эххх...
Если бы был жив Вильгельм!
И все же газета продолжала выходить, пусть не каждый день, но пока он еще жив, будет жить и его детище!
Скрипнула дверь.
— Вы позволите?
Томас внимательно посмотрел на вошедшего. Молодой мужчина, явно дворянин из небогатых... шевалье? Возможно.
Француз?
И что ему тут нужно?
— Господин фон Вирнинген, я пришел к вам с новостью.
Это мгновенно заставило газетчика насторожить ушки, встрепенуться, словно полковая лошадь на звук боевой трубы. Новости? Где, где, где новости!?
Мужчина без спроса присел, огляделся — и с самым заговорщическим видом поинтересовался:
— Вы слышали о черных мессах?
Томас дернулся, словно его ткнули шилом. Огляделся.
Нет, рядом никого нет, ничто не услышит. Но...
— Вы сумасшедший?
Мужчина придвинулся поближе.
— Я бежал из Франции из-за того, что узнал. За мной охотятся, меня хотят убить. И я решил рассказать обо всем. Когда эта тайна выплывет наружу, полетят головы.
— Чьи?
Томас, сам не зная об этом, был газетчиком до мозга костей — то есть за новость он готов был продать те самые кости. И даже сам бы извлек их. А тут — такое!?
— Приближенных к Его величеству. Королю-солнцу.
Томас схватил перо и пергамент.
— Говорите же!
— Его величество, возможно, и не знает, что его метресса, мадам де Монтеспан, в надежде вернуть его любовь...
Томас писал — и в глубине души понимал, что перед ним сидит — его бессмертие.
Тот, кто напишет об этом... это будет словно наводнение! Оно захлестнет всю Европу. А Нидерланды получат передышку в войне. Людовику точно будет не до них. Да и ганзейский союз сможет выторговать себе еще время, почему бы нет?
Кровавые обряды, жертвоприношения, тайны Лувра...
— Вы понимаете, что если это ложь...
— Это не ложь. Расследование уже ведется, но ла Рейни не может добраться до всех. А я... я случайно... моя любовница служила у Монвуазен, и я однажды перепил и уснул. А потом проснулся не вовремя и услышал.
Томас слушал — и словно вживую перед его глазами вставала комната — и спящий мужчина. И женщина, сговаривающаяся о покупке младенца. Мужчина понял, что дело нечисто, и начал следить. Да, вначале он думал, чем бы поживиться. Но потом — о, потом ему просто захотелось жить. Но было поздно.
Его заметили.
Пришлось спешно бежать из Франции, жить под чужим именем, но вчера его опять попытались отравить. И он решился...
— Вам нужны деньги? Укрытие?
— Деньги — я не отказался бы. Укрытие — нет. Меня будут искать рядом с вами, а потому я сегодня же сяду на корабль — и будь, что будет.
— Могу посоветовать корабль...
— Советуйте.
После ухода мужчины Томас потер руки и бросился к наборщикам.
Писать статью!?
Да такое сразу набирать надо!
И в выпуск!
Пока остановить не успели!
* * *
Сильвестр Медведев взял перо, повертел его в руках. Отложил в сторону и выдохнул. Не шло ничего в голову. Последнее время ему было неуютно в Дьяково.
А какие надежды он питал когда-то!
Более десяти лет назад его, молодого еще парня, пригласили для обучения царевича Алексея... Как трепетал он тогда, встречаясь с самим Симеоном Полоцким.
И какой горечью отозвалась в нем неудача.
Не гож.
Симеон до сих пор не знал, что это решение приняла царевна Софья. Когда ее тетка Татьяна увлеклась смазливым монахом, Соня решила удалить того от двора — и не многое потеряла. Подумаешь — счастье? Да таких красноречивых да смазливых по миру хоть пучками вяжи. Позднее, намного позднее Сильвестра пристроил ко двору Симеон Полоцкий. Он же помог Сильвестру попасть к царевичу Алексею.
И как же больно было Сильвестру лишиться учителя. Как разрывалось его сердце от тоски и горечи! Ни на минуту, ни на секунду не поверил астролог, что учитель виновен. Его могли оболгать, обмануть — да что угодно! Но чтобы он сам отравил государя!?
Никогда!
Бред!
И конечно, когда после казни Симеона его нашли иезуиты, Сильвестр не ответил отказом. Он мстил? Просто сводил счеты?
Он и сам не знал, но рассказывая им о том, чем бывал свидетелем, пытаясь подобраться поближе к царской семье, по капле вливая яд то в одни, то в другие уши, он утолял грызущее чувство ненависти внутри себя.
Не поняли? Не оценили?! Так другие нашлись! И побольше вас заплатят.
И вы — заплатите.
И все же...
Последнее время Сильвестр нюхом чувствовал — не то. Вроде и улыбались ему, как прежде, и запретов не было, и вдовствующая царица его принимала ласково, но что-то в глубине души просто кричал — БЕГИ!!!
Видимо, он устал. Отдохнуть бы, на богомолье, что ли, съездить? Сеть он раскинул хорошую, широкую, какое-то время и без него поработают, а он вернется, соберет все сведения, да и понесет своим хозяевам в клювике.
Поделом вам, твари Романовские!
Скрипнула дверь.
Сильвестр обернулся — и вежливо улыбнулся. Встал, склонился в полупоклоне. В его покои быстрым резким шагом вошла царевна Софья. Да не одна, а еще с четырьмя казаками.
— Государыня?
Всем видом он словно спрашивал, чем может быть полезен. Но в ответ получил ледяную улыбку.
— Твоя служба закончена. Медведев.
На плечах сомкнулись жесткие цепкие руки — не стряхнешь, не вырвешься. Софья прошлась по его покоям, словно по своим. Усмехнулась, отбросила носком сапожка ковер с пола.
— Этого к Ромодановскому, а мне достать все из тайника. И здесь есть еще один тайник, в спальне. Его тоже вытряхнуть, но осторожно. Мало ли — иезуитская шкура.
Сильвестр забился в руках у казаков. Двое держали его, один ощупывал тайник, второй направился в спальню. Сильвестр понимал, что надо бы оправдываться, спорить, просить... язык не поворачивался под взглядом темных глаз.
