— Курт! Садись в автомобиль и съезди в город! Привези мне цветов! Красивых... Курт! Ты где?! Опять надрался, пьяная скотина?!! — офицер сделал несколько шагов с крыльца и завертел головой, ослепленный резким переходом из света в тьму. — Курт! Немедленно ко мне! Ну, погоди...

Больше сказать он ничего не успел. Львов перекатился под машиной, резко захватил горло немца на удушающий 'неразрыв' и завалил на себя. Слабый хрип, короткое дерганье...

— Этого пакуйте, а одного из языков можете кончить. Все равно: с собой брать не будем.

Ефрейтор Семенов нагнулся и равнодушно полоснул одного из связанных немцев по горлу трофейным тесаком. Второго подхватили подмышки и потащили прочь от освещенного дома, где гремела музыка и слышались веселые голоса. Никто из гостей и хозяев еще ничего не знал.

-...Вы готовы отвечать? Если 'да', кивните.

Очумевший от боли обер-лейтенант фон Раух судорожно кивнул.

— Карп, рот ему освободи, и будь наготове.

Унтер-офицер кивнул, а Львов снова перешел на немецкий:

— Если попробуете кричать в расчете на легкую смерть, предупреждаю заранее; легко уйти у вас не получится. Заткнем рот, кастрируем, ослепим, отрежем язык и остальные пальцы на руках и оставим. Всю жизнь будете жить во тьме и молча, мучаясь от собственного героизма. Это доступно?

Фон Раух снова кивнул.

— Тогда давайте быстро и четко: сколько человек в доме?

— Н-но я не знаю... О боже!.. Я правда, правда, не знаю!!!

— Чапаев, отставить! Это я неправильно задал вопрос. Сколько гостей и хозяев в доме?

— Десять офицеров, четверо местных помещиков. Еще есть женщины...

— Это не интересно. По вашей оценке, количество слуг?

— Человек сорок, возможно больше...

— Кто офицеры? Имена, звания, должности?

— Генерал-майор Ципсер, начальник штаба тридцать восьмого корпуса. Майоры Лампрехт и Пургольд — офицеры Генерального штаба ...

— А что они тут делают? Инспекция?

Несмотря на боль в обрубке правого мизинца, фон Раух очень удивился.

— Они — из штабов. Лампрехт — из нашего, пятой гвардейской, Пургольд — из штаба корпуса. Они...

— Ладно, это не так важно. Кто еще?

— Гауптман Закс и обер-лейтенант Ребер, адъютанты штаба корпуса. Оберстлейтенант фон Фойербах — мой командир...

— Ваш, а еще чей? Ну?

— Четвертого гвардейского гренадерского полка.

— Так, дальше?

— Обер-лейтенант Шоппе и гауптман Кёстер — дежурные офицеры нашего штаба. И майор Крампе — дежурный офицер штаба корпуса. Все.

— Я умею считать до десяти. Кто десятый? Быстро!

— Я...

Львов хмыкнул и чуть заметно кивнул. Державший пленника унтер, зажал ему рот рукой и как учили, коротким рывком свернул шею.

— Вот что, мужики: нечего нам ждать. Аккуратно заходим в особняк, вяжем четверых офицеров, остальных — кончать. Штатских пока не трогать.

— Донесут, ваше благо... то есть, командир...

Львов усмехнулся:

— Ну, это — вряд ли... Пошли, обормоты, хрена ли расселись?

Полтора взвода почти бесшумно набежали на имение и просочились внутрь...

-...Оставьте меня! Я желаю говорить, и я буду говорить! — орал пьяный до невменяемости пан Туск. — Только в союзе с Польшей, Европ-па... пшепрашем... Европа может остановить это русское варравст... враварст... вар-вар-ство! Кто пьян? Я? Я не пьян! Я вполне твердо стою на ногах и даже могу танцевать поло-о-о-онез... А я буду танцевать! Кто посмеет остановить ясновельможного шляхтича, а? Вот то-то, господа офицеры! Ще кайзер не сгинел! За что?!

Последняя реплика относилась к бравому майору Пургольду, который дал в ясновельможную морду за оскорбление его величества. Туск упал, и больше не вставал, но когда обеспокоенный Валевский нагнулся над ясновельможным паном, выяснилось, что он банально заснул. Несколько дюжих слуг утащили его отсыпаться, в благодарность за что пан Туск основательно обмочил своих носильщиков вместе со своими штанами.

— Уф! — тяжело вздохнул старый Франц, когда пьяного унесли. — Извините, господин генерал, но он не отпускает жену в гости одну. Приходится терпеть...

— Ну что вы, что вы, дорогой мой, — Ципсер благосклонно улыбнулся и погладил по голове сидевшую рядом с ним Малгожату Туск. — Вам совершенно незачем извиняться: все радости жизни обязательно сопряжены с какими-то неприятностями. Вот, например: война — это, безусловно неприятность, но если бы не война, я был бы лишен удовольствия познакомиться с вами и воспользоваться вашим гостеприимством. Такова судьба рода человеческого.

— Да, да, да. Война — ужасная неприятность — покивал головой Валевский. — Но...

— Но ты, пшек, даже представить себе не можешь, насколько эта неприятность велика!

Малгожата Туск завизжала, Франц Валевский икнул, и лишь генерал-майор Ципсер сохранил молчание при появлении в зале нового гостя. Впрочем, Ципсер молчал только потому, что незваный гость сильно ударил его рукоятью кинжала чуть ниже уха и генерал свалился с кресла, точно куль с грязным бельем. Но молча...

— Оружие — на пол! — рявкнул гость с погонами русского штабс-капитана. — Руки вверх! Немцы — подходим по одному, сообщаем свое имя и звание. Остальные — на пол, мордами вниз и руки держим на виду. Кто дернется — стреляем без предупреждения. Выполнять!

Первый из немецких офицеров шагнул вперед с поднятыми руками. Его мгновенно обыскали крутя в разные стороны, точно портновский манекен, затем стремительно скрутили руки за спиной, стреножили ноги...

— Второй пошел! — приказал Львов.

Та же процедура, занявшая не более минуты...

— Третий пошел!.. Четвертый пошел!.. Пятый...

На пятом вышла заминка: обер-лейтенант Ребер рванулся из рук охотников и попытался вырвать из кармана маленький 'Маузер ТР' . Но тут же грохнул выстрел, и Ребер распластался на полу с простреленной головой. Больше эксцессов не последовало, а майор Крампе даже предупредил, что у него в кармане лежит маленький браунинг.

Наконец последнего офицера скрутили, и короткую колонну немцев повлекли к выходу. Тут хозяин имения решился подать голос:

— Позвольте мне встать, господин штабс-капитан. И разрешите поздравить вас с блестяще проведенной операцией. Помню, во время маневров девяносто третьего года...

— Заткнись, пшек! Будешь говорить, когда тебя спросят! Аксенов! Ко мне, бегом!

К Львову подбежал невысокий, гибкий, словно плеть брюнет цыганистого вида.

— Слушаю, командир.

— Возьми с собой четверых и дуй в конюшню. Возьмешь пару коней получше и — летом к есаулу! Передашь, что имение взято, 'двести', 'триста' нет, пусть идет к нам. Повтори?

Аксенов повторил и уже готов был бежать, исполнять, но тут голос снова подал Валевский:

— Я бы настоятельно попросил, господин штабс-капитан, предупредить вашего солдата, чтобы он не смел трогать жеребцов английской скаковой породы. Они, знаете ли, стоят столько, что на них можно целую роту купить. Я ими очень доро... А-А-А!

Маркин окончательно победил Львова, сохранявшего еще какие-то понятия начала ХХ века, и с наслаждением врезал с оттяжкой сапогом по зубам лежавшего поляка.

— Ты, мразота, своих кляч ценишь больше, чем жизнь русского солдата? А ты не забыл, сволочь, что твоя родина воюет, и каждый воин — твой защитник? Забыл. А я тебе сейчас напомню.

Он коротко, без замаха ударил ногой. Теперь в бок...

— ...Глеб Константиныч, ваше благородие, командир, да оставьте вы его! — Чапаев висел на плечах Львова, а фельдфебель Варенец и старший унтер-офицер Доинзон старались загородить собой воющее окровавленное тело, еще так недавно бывшее блестящим паном Валевским. Но все никак не удавалось, и тогда Василий применил средство отчаяния: отпустив Львова, он схватил со стола непочатую бутылку с шампанским, открыл ее и окатил штабс-капитана холодной пеной.

— Фу, дурень, — заморгал тот. — Это ж пить надо, а ты — поливать. Что я тебе — шлюха дорогая, что ты меня в шампанском решил искупать? Так все равно: ты — не в моем вкусе!

Солдаты радостно засмеялись: командир пришел в себя. Но к их радости примешивалась тревога. Нет, за их штабс-капитаном и раньше водились такие приступы ярости, но то — в бою, а тут... Вроде, как и без причины...

— Глеб Константинович, — рискнул наконец Доинзон. — А за что вы его так? Ну, кроме того, что он с немцами снюхался?

— Лейба, а ты всерьез не понимаешь? — помолчав, спросил Львов.

Тот растерянно развел руками.

— М-да... Хорошенькая у нас жизнь в государстве Российском, если народ привык скотом жить — вздохнул штабс-капитан. — Нам нужно известить есаула и как можно быстрее, так?

— Да...

— Кроме того, если Аксенов напорется на немцев, ему еще и ускакать нужно тоже побыстрее, верно?

— Да...

— А эта гнида готова рисковать жизнью и Аксенова, и всех нас лишь бы его обожаемым жеребцам английской породы ничего не сделалось. Так что он нас всех: и тебя, и меня, и Варенца, и Чапая — всех, дешевле трех каких-то коняг оценил. За карман свой дрожит. Только при этом своей жизнью он за них рисковать не хочет, наши норовит под пули подставить. Понял?

Унтер кивнул и отошел в сторону. А Львов велел найти управляющего и сел в кресло, тяжело переводя дух. Ныла раненая рука, а внутри все просто клокотало от ярости. При таком отношении к людям оставалось только удивляться: как хоть кто-то из дворянства пережил Революцию и Гражданскую? Да резать их под корень, как бешеных собак!

Успокаивался он медленно. Уже его охотники угостились с барского стола, честно выполняя его единственный наказ 'Не напиваться!', уже вывели из залы захваченных поляков, уже начали даже грузить припасы, и было слышно к в ночном дворе перекрикиваются мобилизованные слуги, а он все сидел и думал. Нет, он и раньше знал, что 'вальсы Шуберта и хруст французской булки' доставались, в самом лучшем случае пяти процентам населения России. Знал и о том, что остальные девяносто пять процентов жили весьма скверно. Но вот НАСКОЛЬКО скверно, и даже не материальном, а в моральном смысле — этого он себе представить не мог. Конечно, то, что каждые три года в России — голод, от которого вымирали чуть ли не целыми уездами, он знал. Однако, когда умирают незнакомые люди, пусть и тысячами — вроде не так и страшно. Статистика, конечно, печальная, но что поделать? А вот теперь он увидел, что вело к этому кошмару. Его солдаты, которых только в армии и приучили есть мясо не только раз в месяц, которые с огромным трудом восприняли его требование перестать каждый раз обращаться к нему 'ваше благородие', оказывается так и не могут понять такой простой истины, что они — люди! Тоже люди, как, например, семейство Романовых, или всякие там Юсуповы или Ширинские-Шихматовы ! Господи! Да как же ты допустил такое, над своими-то детьми?!

Тут его мысли перескочили на другой вопрос: что делать с поляками? По-хорошему надо бы всех зачистить, но... Жалко же, черт возьми совсем! Это ж прямо какой-то массовый расстрел получится...

-...Нет, я пройду!

Резкий голос молодой женщины вывел его из раздумий. Перед ним стояла настоящая фурия в бальном платье, со сложной, замысловатой прической, в которой сияла огнями бриллиантовая диадема.

— Я хочу вам сказать, милостивый государь, что вы — негодяй. Впрочем, что ожидать от москаля! Но можете быть уверены: я сообщу обо всем, что здесь происходило! И весь мир узнает о том, что вы — негодяй и разбойник!

— Правда? — заинтересованно спросил Львов, оглядывая собеседницу с ног до головы.

— Правда! И не смотрите на меня так: я вас не боюсь! Я никогда не боялась москалей, и сейчас я готова признать правоту пана Туска, хоть он и не слишком умен: вас и вашу Россию надо давить, точно клопов! Вы недостойны жить на этой земле, убийца! Насильник!

— Насчет 'насильника', идея, возможно, была бы и неплоха, — хмыкнул Львов, задержав взгляд на бурно вздымавшейся груди разгневанной девушки, — если бы не одно: тигры, мадмуазель, объедками не питаются. Так что вынужден вас разочаровать: вам ничего не грозит.

Пани Валевская сперва даже не поняла, что сказал ей этот русский убийца, но потом разразилась площадной бранью такого пошиба, что штабс-капитан все с той же улыбкой произнес: 'Именно это я и имел ввиду...'

Валевская сыпала угрозами, клялась пустить по следу русского отряда всю немецкую армию, чем вызвала короткий смешок Львова, кричала, что любой честный человек обязан положить все силы на борьбу с русскими азиатами...

Несколько солдат остававшихся в гостиной уже тихонько спорили между собой: как и куда ударит эту бешеную девку их командир, понимая, что он не просто зол, он — в ярости.

— А знаете, — улыбнулся вдруг Львов, прерывая гневный монолог минут через пять. — Большое вам спасибо. Серьезно, вы мне очень помогли. Не знаю вашего имени, да и не имею особого желания его узнавать, но спасибо...

— И чем же это я вам помогла, негодяй? — гордо подбоченилась Юстыся Валевская.

— А сейчас узнаете... — Он обернулся и крикнул, — Чапаев!

— Слушаю, командир!

— Выводи-ка всю эту шляхетскую сволочь во двор. Возьми пулемет, и... Смотри там, чтоб никто не ушел.

— Слушаюсь! — Чапаев ухватил пани Валевскую за плечо, — Пошла, сучка!..

— Что?! — Юстыся побледнела. — Что? Вы не смеете...

— Смею, — снова улыбнулся Львов. — И очень вам благодарен, потому что именно вы убедили меня в правильности моего решения. Василий убери ее с глаз моих, а не то меня сейчас стошнит.

Основной отряд, получив известие о захвате имения Валишевских уже подходил к поместью, когда в ночи загремели пулеметные очереди. Аннеков немедленно остановил движение и с укоризной обратился к гонцу от Львова:

— Что же ты, братишка, докладывал, что все нормально, а там — стрельба?.. — Тут он прислушался и махнул рукой, — Продолжать движение! Извини, ефрейтор, это я погорячился. Один пулемет всего работает...

— Господин есаул, — осторожно сказал Аксенов. — Вы, верно, в темноте не доглядели — не ефулейтор я. Рядовой.

— Это ты — темнота, — усмехнулся есаул, — если простых вещей не понимаешь. Раз командир сказал — ефрейтор, значит — ефрейтор...

Охотники еще утаскивали со двора тела расстрелянных, когда к ним подъехал Анненков.

— Где командир?

— В доме, вашбродь. С генералом толкует.

— Ага, — есаул соскочил с седла и бросил поводья своему ординарцу. — Пойдем, покажешь, — обратился он к отвечавшему, — а то мне его в этой хоромине час искать.

Однако искать штабс-капитана явно не понадобилось бы и без провожатого. Уже поднимаясь по лестнице, Анненков явственно расслышал захлебывающийся плачущий голос, который быстро-быстро докладывал о расположении частей тридцать восьмого корпуса. Есаул пошел на голос и скоро оказался в кабинете.

Тут, привязанный к креслу, сидел абсолютно голый человек, а над ним нависали двое охотников, которых Львов-Маркин в свое время обучал методам экспресс-допроса. Методы были грубыми, можно сказать — дилетантскими, но эффективными. Правда, после такого допроса всегда приходилось отмывать помещение.