— Генерал-майор Ципсер, начальник штаба тридцать восьмого корпуса Рейхсхеера , -ответил Львов из-за стола, сидя за которым он быстро писал карандашом протокол допроса. — Только знаешь, какой-то он тупой: ни черта толком не знает и не помнит. Все из него приходится клещами тащить... в фигуральном смысле, разумеется.

Анненков-Рябинин посмотрел на голого генерала и усмехнулся:

— И в самом натуральном смысле — тоже, верно?

Не отрываясь от записей Львов пожал плечами:

— Не мы плохие, жизнь плохая...

— Ладно, закончишь — протокол немедленно ко мне. Да, а кого это ты во дворе исполнял?

-А... — Львов дописал и махнул рукой — Поляки тут... были...

Анненков-Рябинин покачал головой:

— Ну, ты маньяк...

— Сказали мне в военкомате и отправили служить в спецназ, — продолжил Львов без улыбки. — Слушай, я перед тобой повиниться хочу.

— Боже спаси и сохрани! Что ты еще натворить успел?

— Ну, этих офицеров немецких... Их же скоро хватятся, искать начнут, вот и устроят нам похохотать... — Львов огорченно вздохнул — Понимаешь, я думал, что если штабные, то ценной инфы из них добыть — раз плюнуть. А они и не знают особо ничего. Ну, то есть, знают, конечно, только без карт и прочих документов они мало что сказать могут. Память — штука своеобразная.

И он снова вздохнул.

Анненков-Рябинин посмотрел на своего боевого товарища, подумал и спросил:

— Интересно, а ты понимал, что их искать станут, когда принимал решение на захват?

— То-то и оно, что знал, да вот, понимаешь, польстился...

Есаул взглянул на огорчённое донельзя лицо друга и вдруг весело рассмеялся. Львов воззрился на него с недоумением, потом несмело улыбнулся и наконец тоже засмеялся. Он почувствовал, что его друг знает что-то, что спасет их от беды, и искренне радовался тому, что не подвел всех, как говорится, под монастырь...

— Вот что я тебе скажу, — отсмеявшись, хлопнул по плечу штабс-капитана Анненков. — Если бы на дворе конец двадцатого века стоял, я бы тебя даже ругать не стал. Просто сказал бы: ты сделал, тебе и исправлять. И пошел бы ты хвосты рубить, — и он энергично рубанул рукой воздух. — И лег бы, скорее всего... Но сейчас у нас, считай, тепличные условия. Связь хреновая, команд, натасканных на противодиверсионные мероприятия нет и в помине, отряды зачистки и охраны тылов, с собаками, следопытами и воздушной разведкой отсутствуют как класс. Так что искать офицериков, конечно, будут, только, по нашим с тобой понятиям — вяло и безынициативно. А если мы им еще и какую-нибудь версию подкинем — совсем хорошо. Могут и плюнуть. Так что не журись: все не так плохо, как тебе кажется.

На другое утро имение Валевских запылало, подожженное с четырех концов. А отряд есаула Анненкова ушел в лес, изрядно пополнив запасы продовольствия, фуража и всех тех мелочей, которые могут пригодиться в дальнем походе. Как и предсказывал полковник Рябинин, немцы хватились своих штабистов лишь к полудню, так что на пепелище посланные на поиски попали лишь утром следующего дня. Осмотрели все, что осталось от особняка и пристроек, и вынесли свой вердикт: гости и хозяева перепились, устроили пожар и погибли в огне. Правда один особо глазастый лейтенант усмотрел в позах обгорелых тел какую-то неестественность, но руководивший поисками майор попросил своего подчиненного не изображать из себя Шерлока Холмса и не отвлекаться на всякую ерунду, а тщательнее заполнять форму отчета о происшествии. Ведь если бы пожар был поджогом, бандиты наверняка утащили бы драгоценности, которых в развалинах дома обнаружили немало. А то, что ни у одного из тел не найдено оружия, так господа офицеры сюда не стрелять, а развлекаться приехали. И вообще, винтовки и сгореть могли... Не могли? Ну, значит где-то в глубине, под углями и пеплом лежат. Хотите поискать? Нет? Тогда не отвлекайтесь.

-...А, м-мать! — Львов не успел отвести ветку березы, и она больно хлестнула его по лицу.

— Осторожнее надо, — без всякой интонации сказал Анненков. — Ну, давай, разведка, докладывай.

Сводный отряд, который, с легкой руки полковника Крастыня, офицеры и солдаты между собой уже начали именовать 'бригадой имени Дениса Давыдова' четвертый день двигался по лесам Гродненнской пущи. Первый день всем миром крепко штурмовали некстати обнаружившееся болото, не обозначенное ни на одной из имевшихся карт, второй день — приходили в себя.

Скорость движения по лесу приводила Анненкова-Рябинина в тихое отчаяние, и он отправил Львова на разведку с задачей выяснить приемлемые пути следования...

— Так что, товарищ полковник, — наедине Львов-Маркин позволял себе именовать товарища званием Рябинина, на что тот сперва сердился, но потом плюнул. — Ситуация не самая хреновая, но от блестящей далека, как Гренландия от Антарктиды. Вокруг немцы. По всем дорогам идут части численностью до полка пехоты, со штатными средствами усиления и артиллерией в придачу. Расшибить мы их, конечно, сможем, но без потерь не обойтись, и если после такой драки останется от нас хоть половина — считай нам крупно повезло.

— А если без дорог? — спросил Анненков.

— А если без дорог, то вот, — Львов развернул на колене карту и ткнул пальцем с обломанным ногтем. — Вот сюда, по крайней мере — в этом направлении, идет просека. По ней можно двигаться и возможно мы выйдем из Гродненской пущи к местечку Гожа. Пленные сообщали, что там или совсем нет немцев, или какие-то смешные тыловые команды, типа фуражиров или ремонтёров . Вот только...

— Что?

— Просека узкая — вздохнул Львов. — Растянемся на пару верст, минимум. И если нас там встретит кто — неприятностей нахлебаемся полным ведром...

Анненков задумался, но ненадолго.

— Других вариантов все равно нет. Веди, — он махнул рукой. — Оттуда свернем на Сувалки, обойдем их с запада и двинем на Ковно.

Отряд медленно двигался по Гродненской пуще — лесу не слишком густому, но достаточно обширному. Скорость очень сильно снижали повозки обоза, и отряду еще повезло, что большей частью это были двуколки, обладавшие, в сравнении с обычными телегами, 'повышенной проходимостью'. Они относительно легко проходили переплетения корней и путаницу ветвей кустарников, но телеги то и дело застревали, и солдатам с казаками стоило изрядных трудов продвинуть их вперед.

В очередной раз застряла телега с боеприпасами, намертво попав колесом между двух узловатых корней. Анненков, оказавшийся поблизости, не задумываясь соскочил с седла и присоединился к толкающим и тянущим бойцам.

— А ну-ка, ребята, пропусти командира! — Он ухватился за спицы колеса, напрягся и отдал бессмысленную, но, как всем в Росси давно известно, волшебную команду, — Три-пятнадцать! Э-эх!

— Пошла, пошла! — простонал жилистый казак, ухватившийся за тоже самое колесо.

— Давай, давай! — прикрикнул сотник Карий, командовавший освобождением транспортного средства. — Навались! А ну, еще давай!

— Жене своей это скажи! — прошипел Анненков, у которого трещала спина. — А ну, впрягайся, не стой столбом!

Но Карий не успел ни 'впрячься', ни даже осознать, что команда относится к нему. Тележное колесо выскочило из ловушки корней, телега рванулась вперед, и несколько человек упали, не сумев удержаться на ногах. Повело вперед и Бориса Владимировича, но он выровнялся и устоял. А через секунду уже выговаривал Карию:

— В другой раз, сотник, не стесняйтесь. Присоединяйтесь к своим казачкам. Дело-то общее.

— Но, господин есаул, — опешил Карий, — как же так? Офицер все же.

— Вам не стыдно вместе с рядовыми казаками в атаку ходить? — смерил его Анненков холодным взглядом. — Тогда в чем же дело? И то — работа, и это — работа. Причем, по большому счету — одинаково направленная на оборону Родины. И что же вас смущает?

Сотник задумался, а потом кинул руку к фуражке:

— Виноват, господин есаул. Не додумался. Больше не повторится.

— Очень надеюсь, — с этими словами Анненков снова вскочил в седло и двинулся дальше вдоль длинной походной колонны.

— О как! — толкнул плечом шедшего рядом солдата казак. — Учись, махра: у нас и есаул вместе со всеми горбатится! Добер! И справедлив!

— Добер, — согласно кивнул пехотинец, и поправил на плече ремень винтовки. — Почти как наш штабс-капитан, Глеб Константиныч, храни его Пресвятая Богородица. Он тоже с нами и окопы рыл, и мешки, када провиянт забирали, таскамши. Никакой солдатской работы не бегат, все с нами, все как и мы...

Казак помолчал, прикидывая: не стоит ли обидеться и доказать 'пяхоте', что один их есаул Анненков стоит десятка таких штабсов, как Львов, но потом раздумал. Он хлопнул пехотинца по плечу:

— Ну, так! Даром что ли, они — не разлей вода?! Дружки первеющие. Стал быть, едины думы имеют.

На другое утро отряд Анненкова вышел почти к самой Гоже. Как и сообщали пленные офицеры немецких штабов, никаких войск там не было. Собственно говоря, жителя Гожа даже и не поняли, что через них прокатился фронт. Знать-то они это знали, а вот ощутить на своей шкуре так и не ощутили. Посланные на разведку охотники вернулись без пленных, но зато привели местного эконома. Он охотно рассказал, что немцы прекратили обстрел Гожи и ее окрестностей уже месяца полтора как, и только по этому признаку жители поняли — немцы ушли вперед. Потому что русские войска отступили примерно дней за пять до окончания обстрелов.

Эконом оказался словоохотливым, хитроватым белорусом, который вроде и рассказывал все, что знает, но вместе с тем опасается: как бы из этой откровенности не вышло чего плохого и для него, и для села. Он с жаром убеждал 'господ воинских начальников', что в Гоже ни провианта, ни фуража в достатке нет, и очень советовал идти на близлежащий Липск, а то и еще вернее — на Шиплишки, уверяя, что там 'богато немаков, и зброи, и припасов яких разных, бо господа офицеры будут премного довольны'.

— Ну, и что с таким хитрованом делать? — спросил, смеясь, Анненков. — Предлагай, ты ж у нас образованный.

— Шлепнуть его, чтобы про нас не растрепал, — предложил образованный Львов.

— Какое-то у тебя образование однобокое... Хотя, вообще-то... — Анненков задумался,

— Валяй, только без шума.

...Когда, получив доклад от подпоручика Полубоярова, Львов подъехал к Анненкову, тот только вопросительно взглянул на него. Вместо ответа, штабс-капитан также молча провел ладонью по горлу. Есаул кивнул, и развернул карту:

— Так, значит, Сувалки обойдем все же с востока. На Шиплишки нам придется миновать Вейсее, Лодзее, и пересечь железную дорогу от Августова на Вильну. Вперед, разведка: на тебе — разработка маршрута.

На шестой день пути передовые дозоры 'сводной бригады имени Дениса Давыдова' донесли, что впереди — окраины Шиплишек. Сутки восемь офицеров, включая самого Анненкова-Рябинина вели тщательную рекогносцировку местности, определяя количество немецких солдат, расположение постов, точки возможного сопротивления.

Анненков поднял бинокль и вгляделся в темноту. Где-то там сейчас подъесаул Черняк, подчиненный на сегодня Львову и сам дружок-иновремененц разбираются с караулами. Ага, вот и фонарик мигнул. Зелененьким, значит у Львова — чисто. Осталось только Черняка дождаться. Ну вот и он... ТВОЮ МАТЬ!!!

Почти одновременно с миганием красного огонька, темнота взорвалась заполошной стрельбой. Кто опростоволосился — Львов или Черняк, Анненкова не интересовало, теперь нужно только как можно быстрее задавить сопротивление в зародыше, иначе... Думать о том, что будет 'иначе' совершенно не хотелось, и есаул взмахнул рукой, одновременно посылая своего Бокала вперед. За ним, засвистев и завизжав, покатилась казачья лава.

Всадники влетели в город и понеслись по грязным улочкам Шиплишек. Прямо под копыта коня выскочил какой-то немец без мундира с винтовкой наперевес. Рябинин никогда не занимался фехтованием, поэтому он полностью отдался во власть рефлексов есаула Анненкова. И Борис Владимирович не подкачал. Удар шашкой развалил незадачливого фрица только что не напополам. Тут же появился второй. Анненков перегнулся, свесился с седла и ткнул немца острием клинка. Шашка пробила противника насквозь, Борис Владимирович вырвал ее из тела, крутанул кистью, стряхивая с клинка кровь и погнал коня дальше.

Сзади орали и свистели его казаки, взблескивали в неверном лунном свете клинки, качались пики. Полковник Рябинин вдруг понял, что никакие занятия, никакая подготовка, никакое обучение не могли, не могут и никогда не смогут вытравить из степных бойцов этой страсти к отчаянным конным атакам, когда ветер в лицо, бесится и визжит конь, свистят клинки и воют от ужаса враги...

Немцы были всего лишь люди, обычные люди, и они не выдержали этого кошмара. То тут, то там из домов выбегали солдаты и, очертя голову, бросались наутек. Стрельба стихла: должно быть охотники и пехотинцы решили сэкономить патроны и обойтись ножами и штыками. Анненков срубил какого-то солдата, который пытался перелезть через забор и уйти огородами, и тут же ему попался на глаза улепетывающий человек в нижнем белье, на голове которого совершенно нелепо смотрелась кое-как нахлобученная офицерская фуражка. Шашка уже взлетела вверх, но тут Анненков-Рябинин спохватился: такого бобра надо брать живьем.

Он перекинул ноги на одну сторону, и, поравнявшись с немцем, прыгнул сверху, сбил с ног и поймал немца на болевой. Тот захрипел, забился, потом обмяк и ткнулся лицом в уличную грязь. Анненков рывком перевернул его:

— Где военные склады?! — прорычал он. — Говорю, убью!..

Нельзя сказать, что обер-лейтенант Фриц Вигман — трус, но когда ты ночью в тылу просыпаешься от перестрелки, а потом на тебя, ничего не соображающего накинется чудовище в образе русского казака — поневоле наложишь в штаны! Штаны, правда, остались чистыми, но холодным потом он облился сразу. Ведь русский требует показать военный склад, которого в этих непроизносимых Шиплишках нет и никогда не было!

— А-а-а.... Э-э-э-э...

— Ты что мычишь, вшивая корова? — Боже, какой голос у этого русского! Так, наверное, ревет медведь...

— Н-но здесь нет военного склада...

— Что?! Врать будешь, засранец?! — жесткая рука сжала горло, перекрывая доступ кислорода.

— Ахр...

— Говори, свинская собака, где склады?

— Т-там... — Вигман попытался показать рукой, но тут же взвыл от дикой боли в вывернутом суставе.

— Головой мотни, засранец!

Кивок головой. Сильные руки вздернули лейтенанта вверх и поставили на ноги:

— Веди! И без фокусов!..

Все еще держа немца на изломе, Анненков крикнул в темноту:

— Сулацкий! Ко мне! Возьми еще троих, и прими-ка, — тут он брезгливо поморщился, — это! И за мной...

Четверо казаков окружили немецкого офицера и Осип Сулацкий легонько ткнул его пикой пониже спины:

— Топай, фриц...

Немец вздрогнул и что-то залопотал, опасливо косясь на казаков. Анненков прислушался и захохотал:

— Господин есаул, чего это он? — удивился Осип.

— А это не он, а ты, -смеясь, ответил Борис Владимирович. — Спрашивает, откуда ты знаешь, что его Фрицем зовут и клянется, что видит тебя впервые в жизни...