Немецкие солдаты толпами валили в маленький трактир, желая съесть что-то, отличное от опостылевшего солдатского котла, залить тоску по дому скверной водкой, и просто почувствовать себя немножко не в армии. Трактирщик — старый пейсатый еврей, с висящим сизым носом, сбивался с ног, спеша обслужить нахлынувших новых посетителей. Его расплывшаяся жена уже не справлялась одна на кухне и взяла себе в помощь одну литовскую и одну польскую бабу, но все равно — заказов было слишком много, так что она предвкушала очередную ссору с мужем, когда она потребует третью помощницу. От этих размышлений говядина у нее получалась жесткой, рыба — пересоленой, а фаршмак — жидковатым. Только куры выходили из-под ее рук на загляденье: нежные, лоснящиеся жирком, сияющие золотистой хрусткой корочкой...

Именно такую курицу и заказал себе оберстлейтенант Шумахер, командовавший батальоном и бывший по совместительству комендантом VKGL-VI B . Он уселся за относительно чистый стол — 'только для господ офицеров, никого таки больше сюда не пускаем!', с чувством выпил рюмку сладкого самогона, настоянного на луковой шелухе и потому налитого в бутылку с криво наклеенной этикеткой 'Cognacъ', закурил сигарету и принялся ждать, когда же дочка хозяина грудастая Рахиль принесет ему ожидаемую жар-птицу.

Настроение у оберстлейтенанта было великолепным. Война начинала ему нравиться: боев нет и его ревматизму больше не угрожает окопная сырость, или дождь, или снег. Его ополченцы — зеленые сопляки и обросшие жирком старые служаки, не доставляли слишком много хлопот, щадя усталые нервы своего командира. И хотя его батальон носил нелицеприятное наименование Ersatz-Bataillon , но все-таки... Да и, положа руку на сердце: офицер, прослуживший в войсках больше тридцати лет, не принимавший участия ни в одной мало-мальски заметной кампании и дослужившийся за все это время лишь до оберстлейтенанта вряд ли мог рассчитывать на что-то большее. Зато здесь тихо, спокойно, жизнь течет размеренно и налажено, а страшные русские, оказывается, совсем не страшные, когда без оружия и за проволокой.

Рахиль, поводя могучим аппетитным бюстом поставила перед Шумахером надтреснутое глиняное блюдо, на котором в окружении оранжевых морковных кружочков, золотистых колечек поджаренного лука и натертой бордовой свеклы возлежала ОНА. Жаренная курица. Душистая, жирная, желанная, точно невеста...

Оберстлейтенант Шумахер налил себе еще рюмку этого сомнительного Cognacъ, опрокинул ее в рот, взялся за вилку и нож...

— Аufstehen! Hände hoch! — и несколько выстрелов, дабы развеять сомнения в решительности приказавшего.

Все бывшие в трактире: и Шумахер, и начальник его штаба гауптман Рашке, и батальонный адъютант лейтенант Хуммельштосс, и солдаты эрзац-батальона, и старый трактирщик, и даже грудастая Рахиль мгновенно оказались на ногах и подняли руки так высоко, словно пытались дотянуться до потолка.

В зале трактира оказались люди в форме русских казаков, но... ОНИ БЫЛИ ВООРУЖЕНЫ! Оберстлейтенант икнул, у него закружилась голова, а в брюках вдруг стало как-то очень горячо и мокро.

— Бросайте оружие на пол и выходите к двери, — приказал кто-то на отменном немецком, тщательно выговаривая слова, словно учитель в гимназии. — Кто дернется — стреляем без предупреждения.

Дергаться никто не собирался, и немцы медленно потянулись к выходу...

Атака на Марцинканце прошла практически бесшумно и бескровно. Разве что часовых на вышках вокруг лагеря пришлось упокоить винтовками с оптическими прицелами. Но, так как вышек насчитывалось всего пять, то и хватило для них всего двух снайперов, заранее подготовленных Анненковым в своей сотне. Да еще молоденький лейтенант, командир второго взвода первой роты, которая в эту ночь несла внешнее охранение лагеря, попытался поднять своих ополченцев в атаку, и был тут же расстрелян из двух десятков винтовок, бивших чуть ли не в упор.

Захваченных немцев загоняли в дощатые бараки, из которых предварительно выводили русских. Всего набралось две тысячи семь нижних чинов и двадцать четыре офицера. Нижних чинов Анненков приказал накормить из батальонного немецкого котла, а офицеров лично отвел в трактир, куда по этому случаю немедленно вернули трактирщика и его дочку. Еврею в общей сумятице кто-то из особо ретивых казачков исхитрился дать по шее, однако не сильно, и к моменту своего возвращения трактирщик и думать забыл об этой мелкой неприятности. Рахиль пострадала значительно сильнее, впрочем, пострадала или наоборот — вопрос оставался открытым. Да, конечно, она испытала на себе, что означает пристальное мужское внимание двоих лихих казаков из анненковской сотни. Вот только казак и старший урядник давно служили под началом своего есаула, а потому точно знали: прелюбодействовать дозволяется, но исключительно по взаимному соглашению участвующих сторон . Поэтому Рахили сперва были предложены две трехрублевые бумажки, затем цена выросла до семи серебряных рублей, а в конце концов обладательница роскошного бюста стала богаче на золотой полуимпериал, серебряный рубль, потертый четвертачок и трофейную серебряную марку . Так что в трактире пришлось обходиться без подавальщицы, а выставленным вокруг местечка дозорным — лишь облизываться, слушая сладострастные охи и ахи, доносившиеся с ближайшего сеновала.

Охотничья команда подошла к Оранам уже в темноте. Несколько разведчиков обошли разъезд с обеих сторон, и занялись исполнением приказа штабс-капитана — нарушить связь.

— Ну, шо, робяты? — фельдфебель Варенец окинул взглядом столб, четко выделявшийся черным на фоне серого, быстро темнеющего неба. — Хто на столб полезет? Хто у нас на ярмонках за сапогами ловчее всех лазал?

— Дык, эта... — рассудительно проговорил младший унтер-офицер Сазонов. — Пров Савельич, а для ча, к примеру, на столб лезти? Яё ж, проволовку энту, ловчее убрать можно...

— Ловчее? А ну-кось, покаж, как так?

— Дык эта... Я тут живо.

И прихватив с собой трех солдат Сазонов исчез в темноте. Варенец прислушался: от же черти! По самому по насыпу бегуть, а ни камушек не хрустнет, ни железо не бряцнет. Хорошо их благородие Глеб Константиныч обучил, значить. И то сказать: в иных ротах по сто, по полтораста душ уже схоронили, а ихняя рота — ровно заговоренная. В большом бою, оно, конечно, тоже православные ложатся — так на то и война, будь она неладна! А все ж за все время командирства у их благородия штабс-капитана тольки что пятнадцать мужиков и сгинули. Остальные — живы, слава богу. Пораненные, ясно дело, имеются, ну так оно и ничего: опосля лазарету — домой на побывку. А домой оно завсегда приятственно.

Где-то невдалеке раздались приглушенные голоса, затем что-то тихонько звякнуло, надрывно взвыла баба и тут же умолкла: должно быть чья-то крепкая ладонь зажала крикунье рот. А минут через десять перед фельдфебелем снова стояли Сазонов с солдатами. Варенец издал восхищенное шипение: каждый из стоявших перед ним держал на плече косу-литовку.

— Вот оно, значится, так, — Сазонов подошел к столбу, и каким-то очень привычным движением смахнул вниз провода. — Чичас, Пров Савельич, до другого столба сбегам, там тоже скосим. А проволовку — с собой. Во-первых — пригодится для ча, а во-вторых — пущай-ка фрицы поищут, чего взад тянуть.

— Ловко, — признал фельдфебель. — Ты давай-ка Сазонов, тогда и займись. А остальные: кому стоим, муфлоны, ровно бабы на сносях? Не спать, робяты! Собирай провода и мотай...

— Куда? — робко спросил кто-то из новобранцев и тут же получил сакраментальный ответ 'На муда!'

Солдаты любили Львова не только за сытную пищу и заботу об их жизнях. Умение говорить на простом, понятном для мужика языке, добавляло в копилку командира не мало весомых плюсов. И все в роте охотно перенимали меткие словечки, злые определения и ехидные ответы своего штабс-капитана, который и не замечал, что речь его подчиненных постепенно наполняется анахронизмами.

Сам же штабс-капитан в это время осторожно шел вдоль нескольких домов разъезда. Его интересовал длинный пакгауз, в котором, наверное, и обосновалась железнодорожная рота. Во всяком случае, других строений, способных вместить этих военных железнодорожников поблизости не наблюдалось...

Он молча поднял руку и рядом с ним бесшумно возник утер Чапаев. Львов указал на пакгауз и сделал движение, словно открывал дверь. Потом провел рукой по горлу и приложил палец к губам. Василий Иванович понимающе кивнул и потряс растопыренной рукой. Штабс-капитан показал ему четыре пальца — мол, четверых возьми с собой. Чапаев снова кивнул и исчез.

Как Львов не старался, но так и не смог разглядеть не то, что фигур посланных на съем часовых, а даже намека, даже неясных теней. Вот только стоял себе немец с винтовкой у плеча, а вот уже и не стоит. А вот и еще один исчез. Ну, ладно, пора идти — пообщаться с железнодорожниками Кайзеровской армии в приватной обстановке.

И тут кто-то тронул его за рукав. Львов мгновенно обернулся, а в руке у него, точно по волшебству возник длинный кинжал. Но это оказался всего-навсего подпоручик Зорич, который, отчаянно жестикулируя, пытался показать, что него имеется важная информация. Штабс-капитан отступил несколько шагов назад и присел, скрывая и себя и возможные звуки разговора за высоким плетнем.

— Ну?

— Глеб Константинович, там какие-то странные пруссаки стоят. Во-о-он там... — Зорич указал на небольшое помещение — то ли цейхгауз, то ли склад ремонтного оборудования, и продолжил взволнованным шепотом, — Форма у них странная. Не серая, а зеленоватая такая. Егеря, что ли?

— Егеря? Откуда им здесь взяться?

— Не знаю, но только это — не пехота. Может и не егеря, потому как кони у них...

— Много?

— Считать не стали, а на слух — десяток наверное...

'Ага... Десяток или больше лошадей, а по численности — чуть более взвода. Ну больше в этот сарай просто не затолкать... И кто же это у нас такие? — лихорадочно размышлял Львов-Маркин. — Ну, вспоминай, вспоминай, склеротик чертов! Конные егеря?.. Да не было в Кайзеровской армии такого рода войск. Какая-нибудь егерская тыловая команда? А какая? Что я вообще помню про этих долбанных егерей, образца 1914-1918? Нихрена'.

— Хорошо, Зорич, пойдемте, разберемся, с кем это нас свела нелегкая военная судьба.

Прихватив с собой 'Мадсен' и весь второй взвод, они, стараясь не шуметь, направились к приюту странных 'егерей'. В это же время подпоручик Полубояров с остальной охотничьей командой двинулся к пакгаузу.

Но бесшумного захвата не вышло ни там, ни там. У странных егерей тревогу подняли кони, которые, при приближении чужаков, принялись фыркать, храпеть, тревожно ржать и брыкаться. На шум из маленького склада выскочили несколько солдат, чьи мундиры и в самом деле напоминали егерские. Выскочили, и тут же рухнули под ударами клинков, но один все же успел заорать. Львов, плюнув на тишину, одним прыжком оказался в дверях склада и засадил очередь на весь магазин. В полумраке склада, скупо освещенного полудесятком маленьких керосиновых ламп, раздались вопли и стоны, но одновременно грохнула и пара выстрелов в ответ. Штабс-капитан, было, занервничал, быстро взял себя в руки и перекатом ушел в сторону, чтобы не оставаться мишенью на фоне открытых ворот. Еще катясь по полу, он заменил магазин, и, вскочив, врезал короткой туда, где мерцали вспышки ответной стрельбы...

У Полубоярова вышло еще хуже. Одновременно с охотниками по постам двинулась смена. И, естественно, подняла тревогу, наткнувшись на тела часовых. Пакгауз окружили, взяв под прицел все трое ворот, но пока взять немцев не представлялось возможным...

Если бы не пулемет, охотникам пришлось бы туго. Но мадсен короткими очередями прижал находившихся внутри к полу, а в ворота влетели точно наскипидаренные ефрейторы Семенов и Полозов, тащившие с собой последний запасной магазин и набитый патронами 'сидор'. Они мгновенно определились, где расположился их командир, и метнулись к нему.

— Вашбродь, во — патроны!

— Молодцы, своевременно, — короткая очередь распластала двоих немцев, а остальных снова прижала к полу. — Эй, господа! Сдавайтесь, ваше положение безнадежно. Сейчас ручными бомбами закидаем!

Немецкий у Львова хромал, но понять его было можно. Однако вместо капитуляции, снова прогремели несколько выстрелов. Штабс-капитан прислушался...

'Хех, а палит-то он из люгера. Видать, солдатики до винтарей не добрались. Ну-ну...'

— Офицер, я уважаю вашу храбрость, но с 'Парабеллумом' против пулемета много не навоюешь! Сдавайтесь, гарантирую жизнь и гуманное обращение...

Нет ответа. В этот момент Семенов вдруг оторвался от набивки магазина, прислушался, а потом огромным охотящимся котом сиганул куда-то в темноту склада. Короткая возня, густой мат и жалобный вскрик.

— Усе, вашбродь, упокоил мазурика, — Семенов встал во весь свой немалый рост. Остальных можно вязать: винты у их в пирамидах, туточки стоят...

Львов позвал остальных из взвода, и скоро склад наполнился шумом, бранью, радостными возгласами и обиженным ворчанием. Семенов чутьем охотника-уральца угадал, где прятался прусский лейтенант, а слабый щелчок подсказал ефрейтору, что у противника кончились патроны. И он рискнул, и выиграл. В темноте склада нож оказался сильнее незаряженного пистолета.

Лампа разожгли, и Львов оглядывал помещение. Действительно, егеря... вроде бы... Он наклонился к мертвому лейтенанту, вглядываясь в красивое, породистое лицо, уже подернутое смертной бледностью.

— Хороший был воин, — сказал он, наконец. — Храбрый. Похороните его, братцы...

— Ага, ща! — вдруг выдал Семенов зло. — Он же, гнида така, вас зацепил, вашбродь, а вы — туда же, хоронить. Псам его скормить, и вся недолга!

Львов удивленно огляделся и, увидев залитый кровью левый рукав кителя, почувствовал резкую, дергающую боль, такую сильную, что невольно зашипел, со свистом втягивая сквозь зубы воздух.

— Зацепил — служба у него такая, Семенов, — выдавил он из себя. — А мы, все-таки — нормальные люди, и должны смелость уважать... — Подумал и добавил, — Сложись дела по-иному — могли бы плечом к плечу воевать.

Семенов ничего не ответил, потому что в этот момент кто-то из полумрака заорал:

— Вашбродь! Бежите сюды! Тута пулеметы!

Львов поспешил на голос, и через пару минут осматривал великолепный трофей: восемь пулеметов на каких-то незнакомых колесных станках.

— А ну-ка, ребятки — он повернулся к своим солдатам. — Тащите-ка мне вон того тощего с погонами фельдфебеля. А вы, Иван Николаевич, — обратился штабс-капитан к Зоричу, — извольте-ка взглянуть. Не знакома система?

Подпоручик подошел, оглядел трофеи и задумался.

— Нет, господин штабс-капитан, впервые вижу. И не слыхал про такие никогда... — Он виновато развел руками, — Вроде и похожи на 'Максим', а сразу видно, что не то...

В это время к офицерам подвели пленного фельдфебеля.

— Имя, фамилия, часть? Быстро, иначе... — Львов обдуманно не закончил фразу, помня о том, что неопределенность пугает уже сама по себе.

Фельдфебель вытянулся и с достоинством доложил: